Борис Тихонович - На преступнике – свастика
— Родился я, господин судья, в Бориславе, а работал и жил в селе Урич до 1941 года, до дня, когда моя семья была уничтожена Ментеном. С этого времени я бродил по свету, но не нашел места, где бы можно было забыть о трагедии моей семьи и моих односельчан. Ментена я хорошо знаю. Вспоминаю, как в Подгородцах под новый год я был вместе с ним на балу, там и познакомились. Он танцевал с моей девушкой.
Ментен вскакивает, кричит:
— Это смехотворная чепуха. От села Сопот до Подгородцев нельзя было в ту пору добраться, потому что бурная речка Стрый широко разливалась.
Свидетельница, дочь помещика Пистенера, приехавшая из Израиля, в суде заявила:
— Чепуха как раз то, что сейчас сказал Ментен. Зимой эта речка всегда покрыта льдом. Кроме того, имелся мост через нее.
Следы этого моста, соединявшего берега Стрыя у села Подгородцы, сохранились и сейчас. Когда голландские юристы посетили Подгородцы, я показывал им его остатки.
Во время допроса свидетельницы Тузимек Ментен перебил ее выкриком:
— Это смехотворный вымысел, а не показание. Она, должно быть, кем-то подучена свидетельствовать так!
— Господин председательствующий, — заявила оскорбленная женщина, — я даже не знала, что ведется следствие против Ментена. Мои дети прочли в газете об этом. Тогда я рассказала им, что была очевидцем расстрела в Подгородцах. Сын посоветовал мне пойти в милицию и рассказать о кровавых событиях в Подгородцах. Показания я давала по доброй воле!
Суд на время летних каникул прервал свое заседание, а в середине июня 1977 года мы снова встречали во Львове прокурора Хабермела, комиссара полиции Петерса и старшего инспектора полиции Пастеркампа, сопровождаемых сотрудником Нидерландского посольства в СССР Эверарсом и переводчиком Федером.
Разговор сразу зашел о деле Ментена, об амстердамском процессе, тянувшемся вот уже третий месяц. Я спросил голландских коллег, какие будут у них просьбы к нам в этот приезд?
— Мы хотели бы просить вас провести в нашем присутствии эксгумацию могилы в селе Урич, а кроме того, нам необходимо дополнительно допросить некоторых свидетелей в Подгородцах и в Уриче.
— Просьбы ваши будут удовлетворены.
— Вторичное посещение нами мест преступления вызвано тем, что у Ментена объявился новый свидетель, какой-то бывший эсэсовец, в свое время осужденный и отбывший срок наказания, — сказал Хабермел, — и он пытается обелить Ментена.
— Из голландских газет нам уже известно об этом новом ментеновском свидетеле, таинственном и неизвестном. Что же, он уже назвал себя?
— Нет, фамилии своей он назвать не хочет. Суть его показания сводится к тому, что Ментен якобы не мог присутствовать в Уриче во время расстрела советских граждан в 1941 году, поскольку акция эта — дело рук эсэсовцев совсем другой воинской части из дивизии «Викинг». Как вы понимаете, закон обязывает суд присоединить новое показание к делу, а также допросить всех свидетелей, которых в связи с этим показанием выставит защитник, обвинитель или еще кто-либо из участников судебного разбирательства.
На следующий день мы поехали в Урич.
— Уверены ли вы, что поиски будут результативными? — спросил меня Хабермел.
— Как может быть иначе? Имеются ведь свидетельства очевидцев о массовом расстреле у околицы села Урич. Но найти могилу теперь, через тридцать шесть лет со времени кровавого события, будет, вероятно, нелегко. Ментен уже заявил на суде, что мы, советские юристы, специально подготовили могилу. До подобного цинизма мог дойти только враг нашего государства. К чему же готовить могилы жертв, когда фашисты и их пособники оставили после оккупации нашей земли тысячи могил! Вы сами убедились в этом во время предыдущей поездки по селам нашей области.
— Да, конечно, — согласился Хабермел.
— Удивительный человек этот Ментен, что ни слово — ложь.
По дороге в Урич Хабермел взглянул на часы и сказал:
— Как раз сейчас должно рассматриваться очередное, уже пятое, прошение Ментена об освобождении его из-под ареста.
Голландские коллеги рассказали о всяческих увертках Ментена.
Недавно, например, он и его адвокат потребовали вызова в суд известного в Голландии историка второй мировой войны для уточнения дат некоторых событий. Вызванный «уточнил»: гитлеровские войска заняли Львов… в середине июля 1941 года. Номер с уточнением, разумеется, не прошел: всем известно, что гитлеровцы ворвались во Львов 30 июня. Для чего же понадобилось Ментену заключение еще одного историка? Чтобы опровергнуть утверждение свидетелей, что он, Ментен, был на Львовщине 7 июля, в день Ивана Купалы.
В полдень мы уже были у цели, в Уриче.
На юго-западной окраине села и сейчас стоят старые нефтяные буровые вышки. До 1939 года они принадлежали компании «Гартенберг и Шраер». Тут же стояло несколько бараков, в которых прежде ютились рабочие — украинцы, евреи, поляки.
Нелегко было сводить концы с концами семье Шляйферов, кое-как сколотившей вблизи вышек свою хатенку. Стояла она недалеко от домика поляка Аугустиновича. За хатой — небольшой огород, спускавшийся к речке, летом — свои овощи. Но жилось, ох как трудно! Выбиться из нищеты нечего было и думать. Жизнь стала лучше только после сентября 1939 года, когда Львовщина стала советской. Вскоре, однако, ворвались на эти земли фашисты. Вот тогда-то и объявился в Уриче Ментен.
Свидетель Шляйфер, единственный уцелевший из этой большой семьи, показывает на обелиск:
— Вот здесь, под этими березками, лежат мои сестры, жена, племянники и многие мои односельчане — мужчины, женщины, дети, старики.
Прислушиваясь к моему разговору со Шляйфером, вокруг собрались все приезжие: голландские юристы, корреспонденты газет Голландии, Бельгии, Швеции.
Все с волнением ждали, какие результаты даст эксгумация. Кое-кто не верил в обнаружение могилы. Общее волнение передалось и мне. Удастся ли сразу найти то место, где зондерфюрер СС Ментен расстреливал советских граждан? Во всяком случае, место это здесь, перед нами: заросшая пышной травой небольшая площадка, ограниченная с двух сторон горами, а с третьей — рвом и рекой. Фашисты могли выбрать только это ровное место для массовой казни. Отсюда нельзя было убежать: вокруг крутые уступы.
Начали работу. Сыро, земля мокрая: копнешь лопатой — выемка тотчас заполняется водой. А тут еще туча нависает, вот-вот хлынет дождь.
Копали с полчаса. И вот первое доказательство.
— Череп человека с входным пулевым отверстием в затылочной части, — после недолгого осмотра заключил эксперт, судебный медик Владимир Зеленгуров.
Теперь доказательства сменяют друг друга: гильзы от патронов к немецким автоматам, черепа, кости, несколько трупов в состоянии жировоска.
Вот трупы женщины и ребенка, которого она прижимала к себе и после смерти. А вот вещественное доказательство, которое заставляет содрогнуться: бутылочка с соской. В ней еще сохранилось что-то жидкое.
Кошельки, советские и польские мелкие монеты, гребни. Женская и мужская обувь, детские туфельки, пояса. Много ключей, карманные часы.
И черепа — мужские, женские, детские — их было найдено более сотни.
— Фотографируйте, описывайте, — обратился я к зарубежным корреспондентам. — Расскажите об этом всем в ваших странах.
Они не только фотографируют, они фиксируют на лентах магнитофонов каждое слово наших экспертов.
Показав на огромное количество найденных человеческих черепов, я напомнил им заявление Питера Ментена из автобиографии, которую он писал в 1941 году в первые дни нападения фашистов на Советский Союз: «Я словом и делом готов доказать свою преданность Германии».
Эксгумация трупов проводилась семь дней, ее результат — обнаружение останков более ста пятидесяти убитых. С тяжелым чувством мы уезжали во Львов.
Прошло несколько дней, и мы вернулись в Карпаты, туда, где должно было состояться перезахоронение останков людей, расстрелянных по приказу Ментена.
Прокурор Хабермел с переводчиком Федером и я ехали в одной машине. Уже за городом Хабермел сказал:
— Ментен, не желая признать себя виновным в экзекуциях, заявляет, что эти расстрелы в карпатских селах чинили украинцы.
— Не украинцы, нет, господин Хабермел, — поспешил я ответить и просил Федера точно перевести мои слова. — Нельзя никоим образом в данном случае говорить — украинцы! Соучастники злодеяний Ментена — украинские буржуазные националисты. А это — отщепенцы, и отождествить их с украинским народом — значило бы оскорбить украинский народ. Ментен нашел с ними общий язык, ибо он и они — злейшие враги украинского народа.
Хабермел просил меня продолжать, и я рассказал ему позорную историю украинского буржуазного национализма.
Гость из Голландии внимательно слушал, иногда задавал вопросы. Когда мое объяснение было окончено, он сказал:
