Фредерик Форсайт - Икона

— Понимаю, — сказал Монк. — Трудные времена.

Двумя этажами выше его ввели ещё в одну приёмную, а затем в личный кабинет Леонида Григорьевича Бернштейна.

Письмо, принесённое Монком, лежало на столе. Банкир, невысокий, широкоплечий, с вьющимися седыми волосами, острым проницательным взглядом, в тёмно-сером, прекрасного покроя костюме, сшитом на Сэйвил-Роу, поднялся и протянул руку. Затем он указал Монку на стул. Монк заметил, что у приятного молодого человека, сидевшего у задней стены, что-то выпирает под левой подмышкой. Он, возможно, и учился в Оксфордском университете, но Бернштейн позаботился и о том, чтобы тот закончил своё обучение на стрельбище в Квонтико.

Банкир указал на письмо.

— Итак, как же обстоят дела в Лондоне? Вы только что приехали, мистер Монк?

— Несколько дней назад, — ответил Монк.

Письмо, написанное на очень дорогой кремовой бумаге, сверху украшали пять расходившихся веером стрел, символизирующих пятерых сыновей Мейра Амшела Ротшильда. Бумага была подлинной. А вот подпись сэра Эвелина де Ротшильда под текстом — фальшивой. Но редкий банкир не принял бы личного представителя, присланного председателем «Н.М.Ротшильд», Сент-Свитин-лейн, Сити, Лондон.

— Как здоровье сэра Эвелина? — спросил Бернштейн.

— Хорошо, насколько мне известно, — сказал Монк по-русски, — но он не подписывал этого письма. — И услышал за спиной шорох. — Я буду очень признателен, если ваш молодой друг не всадит пулю мне в спину. На мне нет бронежилета, и я предпочитаю остаться в живых. Кроме того, у меня нет с собой ничего опасного, и сюда я пришёл не для того, чтобы попытаться нанести вам вред.

— Тогда зачем вы пришли?

Монк изложил все события начиная с 15 июля.

— Чепуха, — сказал Бернштейн. — Никогда в жизни не слыхал такой чепухи. Я знаю о Комарове. По крайней мере считаю, что знаю. На мой вкус, он чересчур правый, но если выдумаете, что оскорбление евреев — что-то новое, то вы ничего не знаете о России. Они все это делают, но им всем нужны банки.

— Оскорбления — это одно, мистер Бернштейн. То, что у меня в этом портфеле, — больше чем оскорбления.

Бернштейн долго и пристально смотрел на него.

— Этот манифест — вы принесли его?

— Да.

— Если бы Комаров и его бандиты узнали, что вы здесь, что бы они сделали?

— Убили бы меня. В городе повсюду его люди, сейчас они ищут меня.

— Вы мужественный человек.

— Я взялся за эту работу. Прочитав манифест, я понял, что стоит согласиться.

Бернштейн протянул руку:

— Покажите мне.

Сначала Монк дал ему заверенный доклад. Банкир привык читать сложные документы с огромной скоростью. Он закончи чтение примерно через десять минут.

— Три человека, э-э…

— Старик уборщик, секретарь Акопов, так глупо оставивший документ на столе, где его легко украсть, и Джефферсон, журналист, в случае с которым Комаров заблуждался, думая, что он прочитал манифест.

Бернштейн нажал кнопку интеркома.

— Людмила, достаньте в бюро файлы за конец июля и начало августа. Посмотрите, нет ли в местных газетах чего-нибудь о Акопове, русском, и об английском обозревателе по фамилии Джефферсон. О первом также поищите некрологи.

Он быстро просмотрел на экране компьютера список имён. Затем проворчал:

— Они мертвы, точно. А теперь ваша очередь, мистер Монк, если вас поймают.

— Надеюсь, не поймают.

— Хорошо, раз вы идёте на риск, я посмотрю, что приготовил господин Комаров для всех нас.

Он снова протянул руку. Монк дал ему тонкую чёрную папку. Бернштейн начал читать. Одну страницу он перечитал несколько раз, то и дело возвращаясь к уже прочитанному. Не отрывая глаз от документа, он произнёс:

— Илья, оставь нас. Всё в порядке, иди. — Монк услышал, как за помощником закрылась дверь. Банкир наконец оторвался от текста и посмотрел на Монка. — Он не может так думать.

— Полное истребление? Это уже пытались сделать.

— В России миллион евреев, мистер Монк.

— Знаю. Десять процентов могут позволить себе уехать.

Бернштейн встал и подошёл к окну, за которым виднелись заснеженные крыши Москвы. Стекло имело зеленоватый оттенок; при толщине в пять дюймов его не мог пробить и бронебойный снаряд.

— Он не может в действительности так думать.

— Мы убеждены, что может.

— Мы?

— Люди, которые послали меня, обладают властью и влиянием. Но их пугает этот человек.

— Вы еврей, мистер Монк?

— Нет, сэр.

— Вам повезло. Он ведь победит, не так ли? Опросы показывают, что его невозможно остановить.

— Положение может измениться. На днях его разоблачил генерал Николаев. Это должно повлиять. Надеюсь, что и Православная Церковь сыграет свою роль. Может быть, его удастся остановить.

— Хм, Церковь. Она недруг евреям, мистер Монк.

— Нет, но его планы касаются и Церкви.

— Так вы ищете союзников?

— Что-то в этом роде. Церковь, армия, банки, этнические меньшинства. От всех помощи, понемногу. Вы видели репортажи о бродячем проповеднике? Призывающем вернуть царя?

— Да. Глупость, по моему личному мнению. Но лучше царь, чем наци. Чего вы хотите от меня, мистер Монк?

— Я? Ничего. Выбор ваш. Вы председатель консорциума четырёх банков, контролирующего два независимых канала телевидения. Ваш «Грамман» стоит в аэропорту?

— Да.

— До Киева всего два часа лета.

— Почему до Киева?

— Вы могли бы посетить Бабий Яр.

Леонид Бернштейн резко отвернулся от окна.

— Теперь вы можете идти, мистер Монк.

Монк взял со стола свои папки и положил их обратно в портфель.

Он знал, что зашёл слишком далеко. Бабий Яр — это овраг на окраине Киева. В период между 1941 и 1943 годами сто тысяч мирных жителей были расстреляны из пулемётов на краю этого оврага, с тем чтобы трупы падали в него. Среди расстрелянных было несколько комиссаров и видных коммунистов, но девяносто пять процентов составляли украинские евреи. Монк подошёл к двери, когда Леонид Бернштейн сказал:

— А вы там были, мистер Монк?

— Нет, сэр.

— А что вы о нём слышали?

— Слышал, что это страшное место.

— Я был в Бабьем Яре. Это ужасное место. До свидания, мистер Монк.

Маленький кабинет доктора Ланселота Проубина в Геральдической палате на улице королевы Виктории был весь завален бумагами. Каждый кусочек горизонтального пространства занимали стопки бумаг, которые, казалось, лежали в беспорядке, и всё же специалист по генеалогии отлично ориентировался в этой неразберихе.

Когда вошёл сэр Найджел Ирвин, доктор Проубин вскочил на ноги и, смахнув на пол весь Дом Гримальди, предложил гостю освободившийся стул.

— Итак, как идут наши дела? — спросил Ирвин.

— С престолонаследием Романовых? Не очень хорошо. Как я и думал. Есть один, кто мог бы претендовать, но не хочет; другой жаждет трона, но по двум пунктам исключается, и американец, к которому не обращались, да и все равно у него нет шансов.

— Так плохо? — сказал Ирвин.

Доктор Проубин просто светился. Он окунулся в свою стихию — мир родословных, браков между дальними родственниками и странных правил.

— Давайте начнём с обманщиков, — сказал он. — Помните Анну Андерсен? Ту, что всю жизнь утверждала, что она великая княжна Анастасия, которая спаслась после убийства в Екатеринбурге. Все ложь. Она уже умерла, но тесты на ДНК окончательно доказали, что она была самозванкой. Несколько лет назад в Мадриде умер ещё один самозванец, выдававший себя за царевича Алексея. Он оказался бывшим заключённым из Люксембурга. Остаются трое, о которых иногда упоминают в прессе, обычно неправильно. Слышали о князе Георгии?

— Простите меня, доктор Проубин, не слышал.

— Ладно, не важно. Это молодой человек, которого несколько лет возит по Европе и России его властная честолюбивая мать, великая княгиня Мария, дочь покойного великого князя Владимира. Владимир сам мог бы быть претендентом на престол, как правнук правившего императора, хотя и на слабом основании, потому что мать Владимира во время его рождения не была православной христианкой, а это очень важное условие. В любом случае его дочь Мария не имеет права наследования ему, хотя он всегда утверждал, что имеет. Закон Павла, знаете ли.

— А что это?…

— Его издал царь Павел Первый. Наследовать престол, кроме исключительных случаев, можно только по мужской линии. Дочери не в счёт. Это дискриминирующий женщин закон, но так было и есть. Так что великая княгиня Мария в действительности просто княгиня Мария, а её сын Георгий не наследник по мужской линии. Закон Павла особо указывает, что даже сыновья дочерей не имеют права наследования.

— Так что, они просто надеются на лучшее?

— Именно так. Очень честолюбивый, но незаконный претендент.

— Вы упомянули американца, доктор Проубин…

— А, это странная история. До революции у царя Николая был дядя, великий князь Павел, самый младший брат его отца. Когда большевики пришли к власти, они убили царя, его брата и дядю Павла. Но у Павла был сын, двоюродный брат царя. Так случилось, что этот сумасбродный молодой человек, великий князь Димитрий, оказался замешан в убийстве Распутина. Из-за этого он находился в ссылке в Сибири, когда большевики казнили царя. Это спасло Димитрию жизнь. Он сбежал и через Шанхай добрался до Америки.