Анатолий Баюканский - Черный передел. Книга II
– А какие меры вы принимаете? Сколько саботажников арестовано? Сколько под следствием? Почему не передаете материалы о вредителях в печать?
– Помилуйте, Алексей Борисович, – в голосе прокурора прозвучали как ни странно веселые нотки, – у нас нет конкретных материалов, нет виновников. Как привлекать исполнителей, полупьяных колхозников, которые готовы свой дом сжечь за ведро водки?
– Не оглупляйте собственный народ! – сорвался Русич. – Когда давали по пять лет тюрьмы за горстку собранных на поле зерен, вам особые материалы не требовались, а сейчас… Вы сами явный пособник развала, пособник местного ГКЧП. И за это ответите!
– Можете меня не пугать, – прокурор сбавил тон, – мы ни одного честного, безвинного человека за решетку прятать не собираемся.
Как хотелось Русичу напомнить этому двурушнику о своей собственной судьбе, но… сдержался. Не стоило личное мешать с общественным.
– Сегодня же совместно с главой администрации мы делаем представление на имя Генерального прокурора! Вы не на своем месте… – запоздало подумав о том, что прежде надо было заставить прокурора все-таки пресечь массовый пожег зерна нового урожая.
Алексей заглянул в блокнот. Что там еще у нас намечено на сегодня? Ага! Побывать в цехах Старососненского металлургического комбината, потолковать с рабочим классом. Стал собирать материалы в «дипломат». Вызвал дежурную машину, но диспетчер бывшего обкомовского гаража долго мялся, наконец заплетающимся языком пояснил: «Извините, Алексей Борисович, но… завгар вчера уволился, вместе с ним исчезли талоны на бензин, разнарядка выпуска машин на линию. Шоферы волнуются, что делать?»
– Разбирайтесь сами! Назначаю вас завгаром. Действуйте! А сюда пусть немедленно выезжает машина бывшего первого секретаря обкома Щелочихина.
– Извините… – новый завгар опять замялся, явно не решаясь продолжать, – водитель бывшего первого секретаря обкома товарища Щелочихина тоже уволился.
– Как это понимать?
– Вместе с шефом ушел, в знак солидарности. Авось Петр Кирыч найдет ему работенку, не пыльную, зато денежную.
– И ты тоже можешь убираться ко всем чертям! – рассвирепел Русич, с силой швырнул трубку на рычажок. Подумал: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Откровенный саботаж новой демократической власти. Трудно понять наш советский народ. Вроде бы можно теперь разогнуть спину, возликовать, трудиться на самого себя, однако подобные перспективы обывателя не устраивают. А чего тут удивляться? Рычаги экономики, да и политическая власть все еще в руках партократов, и вряд ли они в обозримом будущем упустят власть. У них – авторитет руководителей среднего звена, у них – миллионы и миллионы партийных денег, а у нас… Шиш да маленько!» Русич принялся задумчиво перебирать бумаги, мысленно ища выход из столь щекотливого положения. «Сегодня нет у администрации машин, завтра…» Что будет завтра, боязно было подумать. А что, если пожестче с ними, пожестче? Президент у нас годен, видать, только в минуты смертельной опасности, а в будничной обстановке он бездействует. Мысли опять вернулись к автомашине. Можно было, конечно, вызвать автомашину непосредственно с металлургического комбината, но… это сразу поставило бы новую власть в зависимое положение. Что же делать? Он должен быть на комбинате точно в назначенное время. А что, если поклониться Ирине Михайловне? У начальника регионального гуманитарного центра Тиуновой есть служебная или какая-то иная машина. Он хорошо это помнит. Попросить у Ирины, она не откажет, на комбинат приехать инкогнито. Это даст сразу две выгоды: покажет всем, что может действовать и в условиях откровенного саботажа, и… застанет металлургов врасплох у прокатных станов, на литейных дворах доменных печей. Своими глазами увидит, каковы на самом деле сплошные победы, о которых день и ночь трезвонит директор комбината Разинков, закадычный дружок Петра Кирыча. Да, это очень заманчивая идея: увидеть все собственными, а не чужими глазами.
Алексей набрал номер, загадал про себя: «Если подойдет Ирина, то будет удача, если нет, то идею с поездкой на комбинат придется отставить».
Долго никто не подходил. Длинные гудки шли один за другим. И когда Русич уже хотел повесить трубку, раздался хорошо знакомый ему нежный голос:
– Вас слушают!
Русичу вдруг захотелось осторожно положить трубку, отказаться от затеи, Ирина по-прежнему волновала его. Ждала звонка совсем по иному поводу. Однако отступать было поздно. Стараясь не выдать волнения, сказал:
– Ирина Михайловна! Я рад слышать ваш голос. – Укорил себя в душе: «Какая банальность, так всегда начинали разговор его бывшие начальники, стараясь поначалу расположить собеседника в свою пользу», – с вами говорит…
– Не нужно представляться, дорогой! – нетерпеливо прервала его Ирина. – Ваш голос, Алексей Борисович, я узнаю из тысячи.
– А я ваш! – проговорил Русич, забыв на мгновение, с какой целью звонит.
– Что это означает, – насторожилась Ирина Михайловна, – «а я ваш»? Вы, к сожалению, пока еще не мой.
– Извините, Ирина, – заторопился Русич, – я хотел сказать, что я тоже узнаю ваш голос из тысячи.
– Наконец-то разобрались, – отлично поняла, в какое замешательство поставила Русича, и продолжала напористо развивать наступление, не давая ему опомниться: – Разрешите вас поздравить, Алексей Борисович, слыхала, слыхала, как высоко вы взлетели. И скажу откровенно, очень рада этому. Сама собиралась вас отыскать.
Русич смутился: странный разговор походил больше на столь же странное объяснение в любви. Неужели он испугался?
Ирина же и спасла, переменила тон с игриво-лукавого на деловой.
– Зачем мы понадобились? Ревизия? Жалобы? Что еще можно ждать от неблагодарных сограждан?
– Что вы? Какая ревизия? Мне помощь на первых порах требуется, – признался Алексей. – Бывшие товарищи, как турецкие янычары, накинулись на меня, совсем еще неопытного руководителя. И кусают исподтишка.
– Этого следовало бы ожидать, – Ирина Михайловна, казалось, не выразила удивления. – Ни одна власть без боя, как известно, не сдается. А что касается помощи, то можете всегда на меня рассчитывать.
– Срочно нужна автомашина… кое-куда нагрянуть внезапно, инкогнито. Вы меня понимаете?
– Я всегда вас, Алексей Борисович, понимала с полуслова. И всегда помню наше единственное не деловое свидание.
– Ирина! – почти задыхаясь, произнес Русич. И снова она пришла на выручку, повернула сбившийся было разговор в нужное русло.
– Машина будет! Хоть в малом смогу быть полезна. Через час вас устроит?
– Вполне, – не совсем уверенно произнес Русич. – Конечно, желательно было бы уехать пораньше, но… заранее признателен.
– Благодарности принимаю только при личной встрече! – вновь засмеялась Ирина Михайловна. – Пожалуйста, запишите номер машины… Хотя… Не стоит этого делать. Лучше так: автомашина «жигули», пятая модель. Цвет бежевый. Водителя зовут Альберт.
…Если говорить честно, то Русич по-настоящему не бывал на прославленном металлургическом комбинате. Раза три наездом, наскоком. Разве мог себе представить всю мощь, все просторы, тысячи и тысячи технологических линий, которые, несмотря на перемены власти, должны работать, давать сталь, чугун, кокс, стальной лист? Знал одно, если у него, как и у всей новой администрации, не найдется общего языка с металлургами, ей конец, как и всей демократии. Русич заметил, что ярые демократы и те стараются не больно-то хулить большевистскую власть, каждый в глубине души чует страх, впитанный с молоком матери. Словно остроотточенный меч постоянно висел над их головами сухой, безжалостный профиль железного Феликса Дзержинского. И сегодня творилось невероятное, что понять во всей глубине смогут только наши потомки. Рухнул грозный режим, которого боялся весь мир, который ежедневно и ежечасно грозил своими ракетами Америке, Европе.
Алексей боялся себе признаться еще и в том, что он избрал первый конвертерный еще и потому, что именно там работала его бывшая жена, Галина Ивановна. Ее кабинет главного специалиста по непрерывной разливке находился не в заводоуправлении, а в цехе.
Не успел Русич занять новую должность, как начались настойчивые звонки из Верховного Совета России, требовали немедленно начать вне-фондовые поставки автолиста в Запорожье, в Минск, в Тбилиси, еще куда-то. Русич складывал срочные телеграммы в папку, не читая, ибо знал их содержание: все просили, умоляли, грозили, все требовали металл. А как мог комбинат удовлетворить всех, когда в стране царила неразбериха, когда не было уже и Министерства черной металлургии, исчезли законы, штрафные санкции, прервались контакты, лопнули договоры, простыми бумажками стали фондовые задания. Иными словами, все надлежало начинать с азов…
Альберт мастерски вел машину. Его «пятерка» промчалась по улице Мира, ворвалась на территорию комбината, покатила по отличной бетонной автостраде, по обе стороны которой, словно сказочные часовые, стояли пирамидальные тополя, мелькали аллеи, усаженные цветами, голубые пятна цеховых озер, где, по рассказам Галины Ивановны, клюет рыба в любую погоду. Русич успел прочесть названия нескольких улиц, мимо которых они ехали: «Прокатная», «Доменная», «Проспект Сталеваров». Мысленно представлял, что увидит на комбинате, как и везде в стране, кучкующихся праздношатающихся, которые устраивают «политбеседы», но всюду был порядок, улицы и проспекты были на удивление пустынны. Лишь навстречу то и дело попадались груженые КамАЗы. Их, казалось, вовсе не касаются шумные перемены, все эти разговоры о перестройке, плюрализме, гласности.
