Валентина Мальцева - КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 1
Опустив портьеру, Витяня пошел в ванную, включил свет, пустил в ванну воду, затем разделся и стал придирчиво разглядывать себя в зеркале. После ранения и трехнедельной госпитализации на родине Дова он немного располнел, но по-прежнему оставался в хорошей форме. Мощный торс, широкие, покрытые обильными веснушками плечи, плоский, с рельефно выступающими мышцами, живот, исчерканный тремя свежими послеоперационными рубцами, выпуклая безволосая грудь…
«Когда-то, миллион лет назад, этот пакет мышц вызывал во мне гордость и даже какую-то мальчишескую чванливость, — подумал Витяня, проводя ладонью по однодневной рыжеватой щетине. — А сегодня я смотрю на него, как на манекен. Мало того, мне, кажется, уже совсем безразлично, что на него наденут — смокинг светского льва или пиджачную пару покойника…»
Совершенно неожиданно, без очевидной связи, в памяти всплыло точеное лицо Ингрид, ее высокомерно-беззащитная улыбка. «Ты просто хочешь женщину, Витяня, — произнес он вслух и подмигнул своему отражению. — А возможно, просто влюбился…»
Вот так — или — или! Без полутонов. Без промежуточных инстанций. Без плавного перехода от увиденного к осознанному. Все по правилам, по науке, все как тебя учили. Чувствуешь опасность — уходи. Увидишь занесенную руку — бей первым. Кажется что-то подозрительным — стреляй. Подумаешь о женщине — бери ее. Или обходи за километр. Не бойся ошибиться, не думай о том, что занесенная рука была ладонью друга, а женщина — человеком, который мог бы стать для тебя всем на свете. Контора принимает на себя всю ответственность за издержки. Лучше перестраховаться, нежели недооценить. Работа есть работа! А думать будешь потом. Когда вернешься в контору, напишешь подробный отчет о проделанной работе, сдашь табельное оружие, отдохнешь две недели в Гаграх или на Рице…
После того как Витяня в изнеможении отмок в ванной, он принял контрастный душ, чисто выбрился, закутался с головой в толстое банное полотенце, прошлепал босыми ногами к кровати, снял трубку телефона и набрал семизначный номер.
На шестой или седьмой гудок на другом конце провода слабо отозвался женский голос:
— У телефона…
И только тут до Витяни дошло, что звонить в первом часу ночи практически незнакомой женщине — верх неприличия. А тем более в церемонной Дании.
— Ингрид?
— Да.
— Простите меня, Бога ради, я посмотрел на часы уже после того, как вы взяли трубку…
— Кто это?
— Вацлав. Вацлав Зденек. Помните, я был у вас позавчера…
— Ох, простите меня, пожалуйста, — голос сразу же потеплел. — Просто я уже спала…
— Это вы простите меня. Если позволите, я перезвоню вам завтра.
— Да нет, все нормально. Кажется, я уже окончательно проснулась. У вас все в порядке, господин Зденек?
— Все… — Витяня поймал себя на том, что улыбается совершенно без всякой причины. — А почему вы спрашиваете?
— Ну, мне показалось…
— Я вижу, ваши блестящие психологические способности проявляются в любое время суток, — сказал Витяня, продолжая улыбаться.
— Значит, не все в порядке?
— Скажите лучше, как ваши дела, Ингрид?
— Как обычно, господин Зденек. У меня все в порядке. Откуда вы звоните?
— Из Цюриха.
— Вы много путешествуете?
— Приходится… Видите ли, Ингрид, завтра днем я буду в Копенгагене. И я подумал, может быть, мы…
— Вы хотите встретиться со мной? — Ее вопрос прозвучал очень естественно. Витяня вдруг подумал, что именно естественность Ингрид поразила его в первую же минуту их знакомства. Когда живешь ложью и во лжи, восприятие таких вещей как-то особенно обостряется, приобретая чуткость пальцев слепого от рождения.
— Да, если вы не возражаете.
— Вы собираетесь в Копенгаген надолго?
— Не думаю. День или два… Не больше.
— Я могу освободиться в два часа дня. Вас устраивает это время?
— Вполне.
-Где?
— Поскольку я намерен остановиться в «Савое» и не очень-то хорошо знаю Копенгаген, то, может быть, встретимся внизу, в баре?
— Хорошо, я обязательно буду.
— Спасибо, Ингрид. Спокойной ночи!
— Погодите! А если вы не успеете?
— Почему я должен не успеть? Мы ведь договорились.
— Ну, не знаю… — в трубке повисла пауза. — Отложат вылет из-за неисправности самолета. Или что-то еще в этом роде.
— Тогда я найму частный самолет.
— А если погода будет нелетная?
— Тогда я возьму в ближайшем прокатном бюро самую мощную машину и все равно приеду вовремя.
— Вы не верите, что бывают безвыходные ситуации?
— Не верю. Пока человек дышит, выход есть всегда.
— Все-таки вы славянин… — Он услышал, как Ингрид улыбается.
— Еще какой!
— Спокойной ночи, господин Зденек!
— Спокойной ночи, Ингрид!..
«Зачем мне понадобилось говорить ей, что я в Цюрихе? — думал Витяня, гася свет и накрываясь с головой толстым одеялом из верблюжьей шерсти. — Наверное, я уже разучился функционировать как нормальный мужчина с нормальной психикой. — Сказал бы правду, и тогда свидание можно было назначить на десять утра. Или даже на девять… Одно слово — мудак…»
Это была последняя мысль перед тем, как прозрачная, подернутая разноцветными всполохами пелена уволокла его в короткое небытие.
Через секунду Мишин уже спал.
24. САН-ПАУЛО. МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ БЕЛЬВЕДЕР
Март 1978 года
Чтобы понять это вопиющее несоответствие — советский человек под расплавленным солнцем Латинской Америки, надо очень сильно напрячь воображение и представить себе одинокую женщину в норковой шубе и шапке с засунутыми в муфту руками, посаженную на трибуну огромного, заполненного до отказа полураздетыми фанатиками стадиона в тот самый момент, когда любимая команда забивает решающий гол. Если же принять в расчет издержки школьного воспитания, в соответствии с которым коллектив по определению не может быть неправым, то, действуя методом исключения, на этом самом стадионе спонтанного безумия и истошных воплей единственной идиоткой была я.
Следуя под трогательной — в буквальном смысле — опекой очередного голландского опекуна с типичной русской фамилией Хернхорст, которая выражалась в том, что серый пиджак нежно поддерживал меня под руку, одновременно не давая забыть о некоем зловещем предмете, вложенном в «Нью-Йорк Таймс», я на какое-то время полностью отключилась от унизительных деталей собственного конвоирования — настолько влажной, оглушающе шумной и предельно наэлектризованной, словно в гигантской общей бане при горно-обогатительном комбинате, была атмосфера в таможенном отсеке аэропорта.
То ли бразильцы еще не додумались до установки кондиционеров в местах общественного скопления, то ли электрики Сан-Пауло, подхватив начинание служащих парижских почт, решили устроить однодневную забастовку, но вокруг стояла такая одуряющая жара, что по всем законам человеческой справедливости, — если таковая вообще существовала в природе, — пассажиров, прошедших пограничный контроль, должно было встречать не скопление полураздетых тел всех цветов и оттенков в огромном здании аэропорта, а побережье Атлантического океана с песчаным пляжем, белыми шезлонгами и душевыми кабинками.
Истекая потом и с омерзениям чувствуя, как скользит по моему локтю мокрая ладонь советского шпиона с неприличной голландской фамилией, я покорно плелась в лабиринте беспрестанно двигающихся, орущих и жестикулирующих, как обезьяны в горящих джунглях, человеческих голов и рук, мысленно представляя одну и ту же картину — себя, вмурованную в ледяную глыбу и на неопределенное время брошенную в холодильной камере при центральном городском мясокомбинате.
И только очутившись снаружи, в самой гуще пестрой, как штопаное одеяло индейца из дельты Параны, площади перед величественно-стеклянным зданием международного аэропорта Сан-Пауло, я поняла, как наивно переоценила социальную активность бразильских электриков: полуденная жара была такой убийственной, что испарился даже мираж, в котором моя жизнь, целиком вмурованная в лед, еще хоть как-то теплилась. С некоторым опозданием в моих расплавленных мозгах мелькнула наконец вялая догадка: кондиционеры в аэропорту, оказывается, работали!
