Данг Тхань - Икс-30 рвёт паутину
Любимый мой! Я следила за тобой открыто и исподтишка. Я знала почти всех, с кем ты встречался, я была в курсе твоей повседневной работы. И только одного я не знала: того, что ты думаешь. Но не надо беспокоиться. Я ничего не докладывала им. Ничего! Если бы это было не так, я не осмелилась бы смотреть тебе в глаза, у меня не поднялась бы рука написать тебе это письмо.
Разумеется, я была обязана постоянно сообщать им о тебе, но я-то знала, что можно им передавать, а что — нельзя. Ведь объектом был ты, мой любимый! Умоляю тебя, верь тому, что я написала и напишу ещё. Перед лицом смерти никто не солжёт! А ты читаешь письмо человека, который мёртв, который умер, освободившись от физической и духовной унижающей зависимости. К чему такому человеку лгать?
Моим хозяевам и в голову не могло прийти, что мои умственные способности, на которые они возлагали надежды, поручая следить за тобой, всё больше и больше направлялись совсем на другое. Я старалась так составлять информацию о тебе, так представлять им тебя, чтобы тем самым защитить тебя, Динь. Я делала это потому, что чем больше тебя изучала, тем более приходила к выводу, что ты вьетконговец. Это меня очень испугало. Может ли это быть? Я сама не поверила своему открытию.
Они обычно говорили мне, что вьетконговцы бесчеловечны, неграмотны, что им недоступны человеческие чувства, что они не признают семью, что они без разбора уничтожают всех: женщин, детей… Короче говоря, всё самое жестокое, зверское — это дело рук Вьетконга.
Несколько лет тому назад, ещё в годы антифранцузского Сопротивления, разыскивая Ле May Тханя, я не раз встречалась с кадровыми работниками. Мои хозяева утверждали, что в рядах антифранцузского Сопротивления много деятелей, которые служат „истинному национализму“, а „кровожадные коммунисты“ борются против него. В действительности же выходило, что ты — вьетконговец, ты, которого я всегда считала таким чистым, ты, который дал так много хорошего моему сердцу и разуму, ты, которого все близкие любят за прав и уважают за знания. Вьетконг — это ты! Это было правдой. Но если ты вьетконговец, то что же такое Вьетконг? Что это за люди, вьетконговцы? Могут ли такие люди, как ты, быть моими врагами? Всё, что они мне говорили о Вьетконге, рассыпалось в прах.
Я утаила моё открытие, никому не обмолвилась о своих мыслях, хотя это меня и потрясло, смутило мою душу. Я знаю, что ты связан с Тхюи Ханг, танцовщицей из бара „Либерти“ в Сайгоне. Я знаю эту девушку, встречалась с ней, но тебе об этом не известно. Она как цветок лотоса, выросший из грязи, но не пахнущий грязью. Она достойна того, чтобы быть любимой! После твоего отъезда из Сайгона эта девушка — это известно только мне — стала подпольщицей, связной Вьетконга. Как же так: эта созданная для любви танцовщица — тоже вьетконговец? Ох, сколько вопросов возникало у меня!
Я знала, что у тебя были контакты с Рене, что у тебя на руках был список вьетконговцев района Сайгон — Шолон. Знала и молчала. Однажды я раскаялась и раскаиваюсь до сих пор. Это было, когда меня заставили встретиться с тобой в баре „Либерти“, чтобы завлечь в западню: подсадные „товарищи“ должны были тебя кое о чём расспросить. Я не могла не выполнить этого приказа потому, что знала: поступи я хоть чуточку не так, как нужно ЦРУ, меня тут же ликвидируют. Я его выполнила. Но ты вспомни, если позабыл, весь вечер в „Либерти“ я неотступно была возле тебя. Я знала, что за нами следят агенты ЦРУ. Я была Готова подставить своё влюблённое сердце, чтобы закрыть им тебя, если они попытаются устроить покушение. Если ты припомнишь, я, начав разговор, сразу же повернула его так, чтобы насторожить тебя. Может быть, ты уже забыл, но, когда они повели тебя в машину, чтобы увезти на эту квартиру, я долго цеплялась за твою руку, не желая отпускать, я хотела дать тебе понять, подать знак, но ты вырвал руку… Я долго страдала после этого случая, страдала от своего бессилия, от своей любви, страдала от того, что, если с тобой произойдёт что-то нехорошее, совесть будет казнить меня всю жизнь.
Я уехала следом за тобою в Хюэ. Я знала, что ты ходишь в эту книжную лавчонку вовсе не для того, чтобы покупать книги и газеты. Я знаю, что ты повстречался с То Лоан и после этого она стала совсем другим человеком. Мне известно о твоих отношениях с Май Лан и о её достойной всякого сочувствия горькой жизни. Я знала и — молчала. Я не только молчала, но и передала тебе фотографии, а другие, которыми заинтересовалось бы ЦРУ, — утаила. Даже этого одного достаточно для того, чтобы понять, что моё будущее под угрозой. Только этого достаточно, чтобы убедиться в том, как я к тебе отношусь.
Любимый мой! В Хюэ, как и в Сайгоне, я встречалась со многими людьми, я была и среди участников молодёжного и студенческого движения, у меня были широкие связи с интеллигенцией, я подолгу беседовала с адептами буддизма. И везде я видела недовольных, не признающих национальное правительство. С кем бы пи встречалась, только и слышала, как люди говорят о героических традициях, о национальном патриотизме, только и слышала, как они восхваляют Сопротивление и Хо Ши Мина.
Повсюду народ говорит о борьбе за свободу и независимость, о справедливом и счастливом обществе. И чем больше было у меня таких встреч, тем сильнее становилось моё замешательство, тем сильнее я чего-то боялась. Каждый человек был для меня как море, готовое каждую минуту забурлить, вылиться из берегов и смыть всё на своём пути. Я чувствовала себя ничтожно маленькой, слабенькой. И что я могла противопоставить могучей силе этой волны? Покажись я хоть на мгновение — и меня тут же сомнёт, раздавит.
Я была обязана поддерживать постоянные контакты с американцами, с ЦРУ. Они говорили со мной только о шпионских делах, о донесениях, о том, как лучше расставить для кого-то западню, как кого-то ликвидировать. И ещё они любили поговорить о деньгах, о должностях, расписывали мне прелести жизни в США либо вспоминали о разных убийствах, наверное, для того, чтобы запугать меня. У меня были контакты и с правительственными чиновниками. Все они были похожи на моего дядю, только и думали о продаже недвижимости, разных автопокрышек и других товаров, наперегонки переводили деньги в иностранные банки, дрались меж собой за начальнические кресла.
Вот и получилось, что всё, о чём пели мне американцы — о „свободном могучем государстве“, об „антикоммунистической власти“, о моей обязанности служить „свободному миру“ во имя „будущего свободного Вьетнама“, — на деле служило только им, помогало им реализовывать их грязные замыслы. Это я понимала всё лучше и лучше. Я всё более чётко сознавала, что и та работа, которую я выполняю, бессмысленна, нечистоплотна. А ведь я принесла ей в жертву всю мою молодость, лучшие годы, усилия, затраченные на учёбу. Я стала всё больше и больше страшиться того, что я делаю.
Любимый мой! Знаешь ли ты, сколько я думала о тебе! Ты был для меня светлым лучом в этом мерзком обществе. Ты не думал о должностях, не был ослеплён жаждой наживы, не стыдился бедности и не боялся её. В отличие от меня ты знал путь, по которому надо идти. А если говорить высокими словами, у тебя был идеал, которому ты следовал. И я поняла, что твой путь, твой идеал — правильные. Я ведь видела, что весь народ идёт по этому пути, а идеал, которому следуешь ты, переделал таких людей, как Тхюи Ханг и То Лоан. Я верю тебе, любимый, и знаю, что ты никогда по совершишь позорящего поступка, никогда не свернёшь с избранного пути. Я верю в тебя так, как верю в добро, в совесть.
Но я не только верю в тебя. Постепенно я поняла, что не могу думать ни о ком другом, только о тебе. Я полюбила тебя. Да, полюбила, полюбила тебя, полюбила безнадёжно. Я знаю, что ты никогда не полюбишь меня, ведь мы с тобой по разные стороны линии фронта. Мы — противники!
Любимый мой! Теперь, надеюсь, ты поймёшь меня, поймёшь, как мне больно и трудно. У меня такое чувство, что на меня надвигается ураган, буря, от которых мне не спастись. От всего того прекрасного, что было в далёкие годы юности, не осталось и следа. А следовать тому, что я осознала, у меня уже нет сил. Я не могу освободиться от тех крепких пут, которые надело на меня ЦРУ, я ведь знаю жестокость этого ведомства, знаю, что оно так или иначе устранит меня как можно быстрее, и без всякой жалости. Я не могу идти и за революцией, потому что на мне висит грузом моё воспитание, жизнь и всё то, что я сделала. У меня есть только ты. Но ты так далёк! Я понимаю, что ты никогда не полюбил бы меня. Ну что ещё написать тебе, любимый? Кажется, это всё.
Симпатичная таблеточка, которая передо мной, разрешит все мои заблуждения. И даже сейчас я думаю только о тебе. Я хочу сделать это, чтобы частично исправить свои ошибки, и пусть моя смерть, хоть немного очистит меня.
Я направляю тебе киноплёнку и материалы о тебе. Всё это сделано и собрано мною, я их сохраняла, никто, кроме меня, их не видел. Используй их как знаешь, по своему усмотрению. Это — от сердца.
