Данг Тхань - Икс-30 рвёт паутину

Поэтому я решила поговорить с тобой, прежде чем уйти навсегда. Не для того, чтобы вызвать в тебе жалость и сожаление, и не для того, чтобы доказать, что я невиновна. Я прошу, чтобы ты понял меня больше и лучше, чем прежде.

Любимый мой! Помнишь ли ты наши дни во Франции? Ах, какое это было прекрасное время! Можно ли забыть его? Я была совсем одинокой до встречи с тобой. Мать и отец умерли, братьев и сестёр у меня нет. Не было и верных, близких друзей. У меня был только дядя, чувства которого ко мне всегда оставались какими-то дозированными, прохладными. Был у меня любимый человек, которого я обожала так, как только может любить молоденькая девчонка, жаждущая чувства. Разумеется, он меня бросил (чем больше впоследствии я стала разбираться в жизни, тем яснее понимала, как мы были далеки друг от друга). Я жила, как монашка, вдали от людей, со своей скрытой болью о семье, с ребячьим романтизмом. Я зарылась в книги, ушла в себя. Так было до того дня, когда я встретила тебя.

Почти каждый мужчина, знакомясь с женщиной, преследует определённую цель. Это заставляет нас быть осмотрительными в отношениях с вами. Но ты вошёл в мою жизнь естественно, как член семьи, добрый и уважительный, как старший брат. Ты вошёл в мою жизнь, и я не заметила у тебя никаких тайных замыслов по отношению ко мне. Я полностью поверила тебе. Ты водил меня по музеям, этим хранилищам бесценных свидетельств роста человечества, по библиотекам, где тысячи и тысячи книг говорили о беспредельном кругозоре человеческого сознания за многие столетия. Ты мне показывал исторические места и достопримечательности Парижа, которые оберегают и хранят: от пушки, из которой обстреливали Бастилию, до дома Виктора Гюго… Ты возил меня в сверкающий золотом Версаль, в спокойный Булонский лес… Мы поднимались на самый верх Эйфелевой башни, мы заходили в строгий классический Пантеон. Ты в те дни сделал так много для моей души и для моего ума! Я радовалась, что отношения между нами чисты и естественны. Я нашла в тебе старшего брата, надёжного друга, позабыла о своём одиночестве, перестала тосковать о далёком доме и родине. Ты вновь вселил в меня веру в людей, в искренность и чистоту чувств. Всё это осталось у меня в душе навсегда (чем больше я возвращалась к прошлому после этого, чем дольше жила, тем лучше понимала, что не могла бы сама возродить в себе эти чувства).

Любимый мой! Тогда я ещё не умела понять тебя до конца. Могла ли я в моём возрасте представить глубину твоих знаний, твоей души, когда ты говорил мне о национальных героях или когда ты замечал, видя моё неподдельное восхищение европейскими раритетами: „Но это не наше, не вьетнамское“. (Увы! Если бы я тебя понимала тогда, как поняла сейчас!)

Это прекрасное время продолжалось недолго. Дядя сказал мне, чтобы я ехала учиться в Англию. Я до сих пор не знаю, может быть, это было распоряжение какого-то секретного начальника, связанного с моим дядей. Он посоветовал отправиться в Англию, чтобы „ознакомиться с ещё одной державой, расширить кругозор, а также чтоб изучить ещё один иностранный язык, „поднять себе цену, что немаловажно для будущего“. Я понимала, что в советах дяди есть резон. К тому же он был моим опекуном, он отвечал за меня, и я должна была жить, подчиняясь ему. Удивительно ли, что я послушалась дядю и поехала в страну Диккенса и… Интеллидженс сервис.

Я изучала филологию в Кембридже. Преподаватель, которому дядя меня поручил, покровительствовал мне. Он работал на ЦРУ. Именно в университете и именно благодаря усилиям этого преподавателя — не сердись, я знаю, что тебе это известно, — я стала агентом ЦРУ. Любимый мой! Прости меня, но если бы они сказали правду о том, что от меня хотят, если бы я знала цели ЦРУ, я бы не стала работать на него. Но они говорили мне о государстве Вьетнам без коммунистов, которое при помощи США и Англии станет в один ряд с другими могущественными государствами мира; они говорили о свободе и неприкосновенности личности, о родовой мести, которую должен носить в сердце каждый, кто почитает погибших родителей… Я это слышала каждый день понемножку, и они добились своего: превратили меня из неопытной студенточки в своё орудие.

Так пришёл конец моей беспечной жизни. Я всё время должна была думать, сравнивать, рассчитывать. С тех пор я вела двойную жизнь: внешне — как актриса, говорила, ходила, действовала, как положено по роли, а внутри у меня была совершенно другая, особая жизнь. Тогда же я убедилась в том, что отношение человека к человеку может быть не только прекрасным; кто бы со мной ни встречался, это был объект для изучения, анализа, подозрения. Я была, с одной стороны, как дикий зверь, выслеживающий добычу, а с другой — постоянно носила в себе страх, как животное, за которым гонится хищник.

Любимый мой! Когда ты будешь читать эти строки, я уже уйду. Я кончаю с этой двойной жизнью. Эти люди полагали, что они накрепко взяли меня в руки, но они ошибались. Они не поняли моей тоски и не поймут, почему я умерла. Только ты — человек, которого я всю жизнь уважала, — поймёшь меня. Только ты! Ты видишь, что моя душа, мои чувства были светлы только тогда, когда я встречалась с тобой. Когда же ты был вдали, когда я связалась с ЦРУ, моя душа и помыслы стали чернее ночи, и я не помню, чтобы мне хоть на минуту было так же светло, как раньше. Этот свет вновь вернулся ко мне сейчас, когда я пишу тебе.

Я вернулась на родину. Здесь я встретила Ле May Тханя. Я была в отчаянии. Тот человек, о котором я мечтала в юности, был вовсе не таким, каким я его воображала. Да и любила я его совсем не так, как когда-то давно. А он не любил так, как я. У него были свои мысли и планы, которые он ставил выше любви. Было в нём и что-то похожее на растерянность, какая-то неправда. В том числе и в отношениях со мной. Я опять замкнулась в себе.

Опять я встретилась с дядей. Прежде, будучи студенткой, когда я думала только об учёбе, я видела в дяде серьёзного, благородного человека. Теперь же, зная тёмные стороны всех его дел, я поняла, что он использовал всё, прибегал к любым, даже позорным, средствам, чтобы добиться продвижения по службе, повышения жалованья. Все усилия дяди и его друзей, направленные на то, чтобы сохранить высокое положение в государственном аппарате, объяснялись ими высокими выражениями о „государственных реформах“, „обществе согласия“, о „необходимости трудиться во имя подъёма“. А за всем этим скрывались эгоистические расчёты, личные, чудовищно мелочные интересы. Я-то хорошо знала это, наслышавшись разговоров в дядином доме.

Я встречалась и со своими старыми товарищами. Я видела, как в их среде растёт недовольство, как они начинают задумываться, как они готовы подняться, когда наступит время. Они были настроены против американской оккупации, против Нго Динь Дьема и его братьев, против правительства, которое называли действующим по указке иностранных банков, они выступали против диктатуры (господи, ведь это всё то, что они призывали меня защищать!). Мои старые друзья радовались победе над французами, восхищались сражением в Дьенбьенфу, гордились Вьетминем, который они называли борцом за свободу и независимость родины (боже, ведь это было то, против чего они призывали меня бороться!). У меня были широкие знакомства, и я убеждалась, что все люди, кроме разве правительственных чиновников, думают точно так же.

Как же так? В моей душе появилась какая-то трещинка. Я чувствовала, что мои друзья, окружающие меня люди шли совсем иным путём, чем тот, которым шла я. Какой из них был правильным?

Потом я узнала о военных операциях вооружённых сил республики, о сожжённых хуторах и замученных людях, я услышала о так называемых стратегических деревнях — этих концентрационных лагерях, о каторжных тюрьмах, битком набитых заключёнными, среди которых — я знаю это точно — были люди, не имеющие абсолютно никакого отношения к Вьетконгу. Я видела, как начинается движение среди молодёжи, студентов, буддистов, среди трудового народа. И среди них — я тоже это точно знаю — было много людей, не имеющих никакого отношения к Вьетконгу. Я должна была войти в это движение, чтобы шпионить. Однако это привело меня в ещё большее замешательство. „Правы или нет те, кто в нём участвует?“ — спрашивала я себя.

(Какой путь правильный — мой или их? О, любимый мой, почему я тогда не спросила тебя?! Потому что…)

Потом мне приказали следить за тобой. Я была очень озадачена. Зачем за тобой шпионить? Для чего? Но никто не имеет права задавать вопросы, если есть приказ. Но ведь никто не запретит мне думать. Так зачем же я должна выслеживать тебя? И мне разъяснили: „За таким ловкачом, как Фан Тхук Динь, должен следить такой умный человек, как ты. Иначе ничего не получится. Это — необычный противник. Это — образованный и занимающий важный пост чиновник, с ним не каждый поговорит. Только ты. Нам известно, что вы были знакомы ещё во Франции. Это очень важно для того, чтобы сблизиться с ним, раскусить его, заставить быть искренним. Ты красивая женщина. Это тоже важно для твоей работы. Изучи его связи, выясни, с кем Динь встречается. Какие у него есть тайные дела, помимо тех, которыми он занимается вполне легально? Что он думает о Соединённых Штатах, как он к ним относится и, вообще, каково его отношение к свободному миру? Что он говорит о Вьетконге, как к нему относится? Короче говоря, надо хорошо знать его. мысли и дела. Но будь осторожна, не допускай, чтобы личные симпатии притупляли бдительность. И не думай, что ты одна следишь за Динем: мы держим в поле зрения то задание, которое ты выполняешь“.