Ян Валетов - Левый берег Стикса
Вместо солянки в тонком фарфоре с ломтиком лимона — железная миска с заправленным старым салом борщом, с мозговой костью и сметаной. Вместо салата — пересыпанная крупной солью луковица и разрезанный на половинки огурец. Все разложено на газетке. Отдельно, в белой полотняной тряпице — нарезанное крупно розовое сало, с прожилками. Стограммовый «гранчак», чекушка, стоящая на портрете орденоносного генсека. Полдень. Жара. Пахнущий пылью и солярой комбайн. Грудастая повариха с половником, в белой косынке.
Честное слово, Кононенко в таком антураже смотрелся гораздо более органично. И очень аппетитно выглядел воображаемый обед. Марусич даже подумал о том, чтобы самому сделать заказ.
Тем временем, премьер в мановение ока расправился с салатом и, протерев губы салфеткой, уставился на Марусича через стекла очков.
— Ну, что, Михал Михалыч, к делу? Ты же меня непросто так вызывал?
— Непросто так, Иван Павлович.
— Спрашивай.
— Есть у меня интересы в одном банке…
— Это в том, у которого сегодня неприятности? — ухмыльнулся Кононенко.
— Именно в том.
— Так я, Михал Михалыч, знаю не больше тебя. Слышал, будто проворовались ребята.
— А я другое слышал, — сказал Марусич. — Слышал я Иван Павлович, что были у тебя с ними столкновения интересов. И привык, знаешь ли, при разных оборотах событий, смотреть, прежде всего — кому этакий оборот выгоден. По всему выходит — выгодно это тебе.
Кононенко пожевал губами, отпил «боржоми» из бокала и сказал:
— Выгодно. Тут ты прав. Не просто выгодно, а очень выгодно. Только это не значит, что всю свистопляску устроил я.
— Тогда кто?
Иван Павлович, с таинственной улыбкой, пожал плечами.
— Кто угодно. Они давно всем поперек горла. Слишком нахрапистые. Наглые. Меня другое интересует — почему ты этим делом интересуешься? Бабки?
— Не то что бы…
— Врешь, Михал Михалыч, — сказал Кононенко, склонив голову набок и рассматривая Марусича с интересом, как диковинное насекомое. — Тебе сказать, сколько у тебя там денег? В их банке?
— Так и ты врешь, Иван Павлович, что никакого отношения к их неприятностям не имеешь, — спокойно заметил Марусич. — Имеешь. Мы с тобой оба не на исповеди. Может быть, все-таки, поговорим откровенно? Ты тут звук не пишешь?
— Мне его сейчас писать без надобности. Откровенно, говоришь? Ну, совсем откровенно — не обещаю. Да и от тебя не жду. Не станешь ты со мной откровенничать.
— И все-таки?
— Скажи, какой твой интерес?
— Есть человек, который попал под раздачу. Близкий мне человек.
— А твои семь «лимонов» тебя не интересуют?
— Как сказать. Интересуют. Но это второй вопрос.
— Интересный ты человек, Михал Михалыч. Очень интересный.
— Какой есть.
— И о ком же ты печешься?
— Есть там такой Тоцкий, Андрей Викторович.
— Наверное, есть, — сказал Кононенко. — Слышал, кажется, краем уха. Зам Краснова. Самого Краснова — знал. Будет ему земля пухом. Слышал уже?
— Слышал. Жаль парня.
— Жаль, — согласился Иван Павлович. — Я, правда, в случайную перестрелку не верю.
— Я тоже, — сказал Марусич.
— Говорили мне сегодня, что там не все чисто. Вроде бабки какие-то со счетов исчезли. И этот еврейчик, ну, тот, второй, умный такой, который на всех конференциях выступал, я его еще по Днепру помню, пропал в Москве. Вроде жена обыскалась, вещи в гостинице, а самого — нигде нет. Ни документов, ни его. Ни бабок. Там, вообще, много говна вскрылось.
— Неужели? — спросил МММ с нескрываемой иронией.
— Я сегодня с начальником УВД области говорил. И с беспекой. Там такие показания по делу дают — просто диву все даются.
— Иван Павлович, — сказал Марусич, — ну, скажи, Бога ради, ты что, действительно меня за дурака считаешь? Ты на время посмотри. На часы. Какие показания? Какое говно вскрылось? Если тебе Тимофеев с утра рапортует, то у него или показания за месяц до того заготовлены, либо он умом тронулся и врет самому премьер-министру. Он же еще ни одного протокола в глаза не видел. У них там — самая жара.
Они замолчали, когда официант поставил перед Кононенко тарелку с дымящейся солянкой.
— Отсюда и вопрос, — продолжил Марусич, провожая официанта глазами, — что ты реально в этом деле значишь, Иван Павлович? Все тебе заранее известно, все тебе обо всем уже доложили. Сроки виноватым не ты, я надеюсь, выписывать будешь? Все-таки — прокурор? Доверишь?
Кононенко на прямое хамство не отреагировал. Спокойно пригубил солянку, удовлетворенно кивнул головой, и, только отправив в рот несколько ложек, посмотрел на Марусича. Очень холодно посмотрел. Недобро.
МММ на угрозу не отреагировал.
— Что отойдет тебе? ГОК? Ферросплавы? Заправки? Что еще? Ведь ты будешь вынужден делиться, к гадалке не ходи.
— А тебе, Михал Михалыч, какая разница, что мне отвалится? Ты о чем хлопочешь? Как его там? Тоцкий? Или о моих бизнесах печешься? Определись, советую. Не твое это дело, кому что отвалится. Не твой уровень. Обожжешься. Есть там, чем делиться, не волнуйся.
— Так я догадываюсь, что есть чем. И как ты только Папу уговорил?
— Уговорил? Да нет, никто его не уговаривал.
— Ах, да… Просто дали материальчик. Так, мол, и так, вот посмотрите господин Президент, какие воры. И какие неуважительные воры. И жадные воры. Неподельчивые. Не пора ли их к ногтю? А вот нам, бдительным, за такой нелегкий труд, нельзя ли вот этого, наворованного отщипнуть. И этого. И того. А мы уж вам благодарны будем!
— Как ты дожил до таких лет, с таким языком? — спросил Кононенко печально. Но есть не прекратил. — Просто удивительно.
— Чего ж удивительного? — осведомился МММ. — Я ни у кого ничего не отбирал, никого в клочья не рвал. Не разорял никого. Брал, что можно, это было. И не жадничал никогда. Вот и живой. А, вот как ты дожил? Впрочем, у тебя все впереди. Ты еще молодой. Не боишься?
Кононенко оторвался от тарелки и искренне рассмеялся.
— Отчаянный ты мужик, Марусич! Просто отчаянный. Уважаю. Нет. Не боюсь. Кого бояться? Не тебя ли?
— Меня — в последнюю очередь. У нас с тобой, Иван Павлович, боевой нейтралитет.
— Нейтралитет, говоришь? Пожалуй, да. Мне с тобой ссориться не с руки. Не из-за чего нам ссориться. У тебя партия, у меня партия. У тебя фракция, у меня фракция. А Верховная Рада — одна. Было бы, конечно, здорово, чтобы она была только моя. Или, на крайний случай, у каждого — своя. Но, как говорил наш первый президент, дай ему Бог долгих лет и крепкого здоровья — имеем то, что имеем. Одну на всех. Так что мне с тобой договариваться надо, а не ссориться. Большие дела нужно делать сообща.
— Что-то я, Иван Павлович, я у нас тобой общих дел не припомню. А память меня, пока, не подводит.
— Хороша соляночка, — сказал Кононенко, — зря ты не обедаешь. Правда, хороша.
— Еще кофе, пожалуйста, — попросил Марусич появившегося официанта. — И виски повторите.
От разговора у него во рту появился мерзкий привкус желчи и заныл желудок. Он опять щелкнул зажигалкой, прикуривая очередную сигарету. А Кононенко, хлебнув «боржоми», приступил к очередному блюду.
Марусич смотрел на него через сизый табачный дымок и думал о том, что с этим пауком надо договариваться. Для того чтобы вытащить Андрея, это раз. Для того чтобы вытащить деньги, это два. Для того чтобы разобраться, чего от этого прущего напролом буйвола ждать, это три. И, конечно, для того, чтобы не ошибиться со ставкой в политической игре. Сволочь? Да. Беспринципный, аморальный тип? Да. Но если внимательно посмотреть в зеркало, на самоё себя, то разница есть только в степени проявления агрессивности к окружающим. Что поделать, ну, не принимает современная жизнь высокой морали. Не прижилась она. Аминь. Гнуться перед Кононенко нельзя. Лезть на рожон — тоже. Разные слухи о нем ходят. Плохо складывается судьба у его оппонентов, что в политике, что в бизнесе. Что в жизни. Сплетни, конечно. Но проверять, почему-то, не хочется. Ох, не хочется. Но и на братание не тянет. Остается внимательно послушать. Это не я его, это он меня на встречу пригласил. И есть подозрение, что не только меня. Много встреч будет у Ивана Павловича в связи с событиями вокруг «СВ Банка». И в каждой будет своя заинтересованность. Своя идея. Своя ставка и свой выигрыш. Если бы это не произошло с «СВ Банком», то Ивану Павловичу все равно нужна была бы такая ситуация. Как все смоделировал, пейзанин! Ах, как изящно смоделировал.
Потянется сейчас к тебе череда заинтересованных лиц, как трупоеды по кровавому следу. Кто за долькой малой, кто за денежками своими, кто за документиками, изъятыми в процессе дознания. Тут-то ты и порезвишься. Тут-то ты кого надо — наградишь, кого надо в расход пустишь, а кого надо так возьмешь за яйца, что у них дыхание перехватит. Красавец ты, Иван Павлович, Маккиавели Солонянский! Одного я своим куцым умишком понять не могу — куда смотрит Папа? Ведь и ежу понятно, что не уживетесь. Будет драка. Зачем же Папа дает противнику набирать силу? Знаю, знаю точно, что материалов у силовиков на тебя, Ваня — на три пожизненных и повешение. Но без команды… Самоубийц нет. Никто и никогда по собственной инициативе Кононенко не тронет. Только по приказу Папы. Но, если Папа затянет еще чуть-чуть, то перед выполнением указаний побегут советоваться с самим Кононенко. Вот тогда-то и будут — ягодки.
