Мануэль Монтальбан - Галиндес
– Мисс Колберт, вы – мисс Мюриэл Колберт?
– Да.
– Вас ждет один господин. Он говорит, что у вас назначена с ним встреча.
– Он в холле?
– Нет. Он тут, у стойки бара. Это вон тот господин в синем пиджаке.
Сквозь мокрые ресницы ты плохо различаешь этого господина; потом, надев купальный халат, ждешь, пока официант что-то говорит этому господину, которого ты видишь впервые. Незнакомец направляется к тебе; на вид ему лет пятьдесят, во всяком случае, он так выглядит. Он чувствует себя неловко, не зная, как представиться; наклонившись, целует тебе руку, что около бассейна выглядит несколько странно. Чтобы скрыть свою растерянность, ты предлагаешь ему сесть в тени и что-нибудь выпить. Рябой незнакомец заказывает ром и сразу начинает чувствовать себя раскованно.
– Я видел вас по телевизору, сеньорита, – начинает он, – и думаю, что могу быть вам полезен. Может, не так, как другие, но хоть чем-то. – Тут он замолкает, запинается, явно припоминая заранее подготовленное вступление. И, наконец, решается: – Я был там. Я хочу сказать, что был там, когда привезли больного человека – того, кого вы разыскиваете, этого испанца, Хесуса Галиндеса, дона Хесуса де Галиндес. А я там проходил военную службу: мне тогда было двадцать лет.
У тебя такое чувство, словно перед тобой распахнулась дверь в тайные камеры египетской пирамиды. Как его зовут? Хосе Ривера Макулето.
– Я вчера оставил вам записку у портье.
– «Вы были там?» Что вы хотите сказать этим «там»?
– Это долгая история, но, может быть, вам надо ее послушать, чтобы потом кто-нибудь рассказал вам все подробности.
– Этого «кто-нибудь» зовут Данте Лафорха?
– Нет, такого господина я не имею чести знать. Давайте по порядку, ладно? У меня не очень хорошо язык подвешен, и меня легко сбить с толку, если все время задавать вопросы. Закажите, пожалуйста, еще ром и имейте в виду – угощаю я. Я каждое утро пропускаю две-три рюмочки: у меня пониженное давление, я его так поднимаю. Итак, в тот день я был на службе, в тюрьме – ее называли «На девятом километре», – и в машине «Скорой помощи» привезли бесчувственного заключенного. Наверное, это был особый случай, потому что они проследили, чтобы во внутреннем дворе никого не было, кроме солдат, приехавших с той же машиной. Но я был внутри здания, чистил оружие, и из окна мне было прекрасно видно все, что происходило во дворе. Они выгрузили из машины человека, по виду – покойника. Но он был жив, потому что, когда его положили на землю, он попытался встать и тут же упал, так ему было плохо. Кроме того, он был очень тепло одет, словно его привезли издалека, оттуда, где гораздо холоднее. Именно это мне бросилось в глаза в первую очередь; по-моему, он был даже в пальто. Вы же знаете человеческую психологию: стоит окружить что-нибудь тайной, как всем тут же становится очень интересно, в чем, собственно, дело. И через несколько минут уже все служащие тюрьмы знали, что привезли очень важного заключенного и что привезли его из Монтекристи, где есть аэродром, из чего мы и сделали вывод, что туда его доставили самолетом. Это был Галиндес, дон Хесус де Галиндес.
– Вы его видели, могли с ним разговаривать?
– Да нет, что вы. Об этом и речи не могло быть. Я ведь был простым охранником, но слухи доходили и до нас. И мы знали, что это был особенный заключенный, совсем особенный – из тех, в ком Главный был особенно заинтересован, кто был нужен ему лично. А через день или два – точно не помню, но по-моему, на следующий день, – тюремный двор снова очистили от людей, чтобы свидетелей не было. А потом понаехало машин, захлопали дверцы, стали кричать «смирно», и мы сразу поняли, что приехал Главный, лично. Без всяких сомнений. Потом уж я это точно узнал. Главный приехал посмотреть на этого заключенного; говорят, он его спросил: «Это ты – тот сукин сын Хесус Галиндес?», а заключенный ничего не ответил. Может, не мог, а может, не хотел; хотя наверняка ему было так плохо, что не мог: Главный дважды один и тот же вопрос не задавал, это кому угодно могло стоить головы. Вот так это и было. Говорят, Благодетель Родины бил его ногами.
– Ногами?
– Ногами, ногами. Я не знаю, сколько времени это все продолжалось, а потом Главный уехал, и никто его не видел.
– А вы знали, что потом произошло с заключенным?
– Мы знали только, что ему «завязали бантик», но в этой тюрьме или в другом месте, я не знаю.
– Что значит «завязали бантик»?
– Повесили или задушили, разница небольшая.
Ты читала об этом, ты знала это, но сейчас слюна комом застревает у тебя в горле, потому что все это говорит человек, бывший почти непосредственным свидетелем смерти Галиндеса.
– Поймите меня. Я решил рассказать вам, что знаю, хотя у меня могут возникнуть проблемы, потому что еще живы люди, которые охотились за тем человеком. Большинство умерло, это так, но не все. Я простой человек и не помню имена тех, кто был замешан в этой истории; знаю только, что некоторых потом убили, но у меня есть знакомый, который готов встретиться с вами и рассказать все подробности.
– Он здесь, в Санто-Доминго?
– Да, но он ждет в условленном месте и только если вы поедете со мной прямо сейчас и никто не будет об этом знать. Вы-то уедете, а нам тут оставаться, понимаете?
– Почему вы решили прийти?
– Мы иногда разговариваем об этом. Понимаете, это был не просто один из убитых: потом все стало цепляться одно за другое, и за убийство Галиндеса Трухильо заплатил властью и собственной жизнью, причем всего через несколько лет. Я тогда еще пытался что-то изменить, старался: мы ведь надеялись, что все может перемениться. Большим человеком я не был, но чем мог, я помогал, это да.
– Кааманьо? Бошу?
– Да, им тоже, хотя вы же знаете: эти двое были одержимыми, а тут следовало быть реалистами. Но я сотрудничал с Кааманьо, не буду отрицать, даже был вместе с ним, когда он пытался вторгнуться в страну из-за рубежа. Я тогда попал в окружение и пешком прошел сорок километров по горам, пока не добрался до дома моего крестного отца, где мог спрятаться. Он – ярый сторонник Балагера. Как ни крутите, а Балагер может быть хорошим прикрытием. Так вы согласны поехать со мной прямо сейчас, сеньорита? Мой знакомый может передумать, я и так с трудом его уговорил. «Полковник, – сказал я ему: он ведь полковник, – вам предоставляется прекрасная возможность успокоить собственную совесть и помочь этой сеньорите все разузнать». Понимаете? И тогда полковник согласился. Он теперь в отставке и открыл свое дело: табаком торгует в Пуэрто-Плата, но его чаще всего можно встретить здесь, в Санто-Доминго. Он важный человек, очень важный.
– Какова была его роль в той истории?
– Он расскажет то, что сочтет нужным. Но я настаиваю: никто не должен знать, куда вы едете.
– Я могу переодеться?
– Конечно, сеньорита. Но не звоните никому по телефону: полковник может узнать об этом.
– Что, полковник прослушивает телефонные звонки этого отеля?
– Полковник может узнать об этом, и, когда мы приедем, в доме никого не окажется. Поговорив с ним, вы сами решите, что дальше. Он хочет познакомиться с вами, сначала посмотреть на вас, а потом уж решать – говорить или нет.
Одеваясь, ты не спускаешь глаз с телефонного аппарата и, выходя из номера, смотришь на него в последний раз. Внизу, в холле, ты хочешь было сделать вид, что подписываешь какой-то счет, и оставить записку для Хосе Исраэля или Лурдес, но этот человек не отходит от тебя ни на шаг; ты думаешь, что сейчас день, яркий, каким бывает день в тропиках, и тут слишком много света, чтобы обмануть тебя, как обманули Галиндеса на Пятой авеню в Нью-Йорке.
– Я могу оставить записку, что поехала с вами?
– Конечно, только не пишите, куда.
«Хосе Исраэль, я еду с Хосе Ривера Макулето встретиться с одним человеком по интересующему нас вопросу. Позвоню, когда вернусь».
– Знакомьтесь, это мой двоюродный брат, Хуан де Дьос. Своей машины у меня нет.
Человек за рулем похож на твоего спутника, только оспин у него на лице нет. Ты не так хорошо ориентируешься в Санто-Доминго, чтобы понять, куда вы едете, особенно когда машина сворачивает с широких проспектов, ведущих к морю. Теперь вы едете через густонаселенные кварталы, где в полутемных – несмотря на ослепительно яркий дневной свет, сияние тропиков – подъездах прячутся лавочки, из которых исходит одуряющий запах южных фруктов. Машина останавливается перед старым двухэтажным домом, на первом этаже – желто-голубая вывеска механической мастерской: «Чиним все». Ривера поднимается впереди тебя по деревянной лестнице с тяжелыми металлическими перилами и, оказавшись на втором этаже, толкает ногой крутящуюся дверь под вывеской: «Табачная торговля Аресес». Молодая широкозадая мулатка занимает почти всю прихожую. «Да, полковник дома. Он вас ждет». Стены увешаны плакатами, рекламирующими покупать табак фирмы «Аресес», и картами, где отмечены места произрастания табака; вдоль стены идет витрина, где выставлены сигары и образцы выпускаемых фирмой сигарет – образцы покрыты пылью и давно высохли. В кабинете, где вентилятор разгоняет спертый воздух, за столом, заваленным грудой бумаг, на вращающемся деревянном кресле сидит полный человек: на пальце красуется огромный золотой перстень с двумя бриллиантами, в обвислых губах зажата сигара. У полковника Аресеса пожелтевшее, табачного цвета, лицо, седые, тщательно зачесанные за уши волосы и темные руки. Одну он протягивает тебе, а другой приглашает садиться. У полковника голос военного, привыкшего отдавать приказы, и, говоря, он проглатывает окончания слов.
