Сергей Магомет - Человек-пистолет, или Ком
Лицо Валерия не выражало ни растерянности, ни страха. Он курил и как будто серьезно продолжал размышлять над моими словами.
— Всем будет только спокойнее, если тебя пристрелить, а? — рассуждал я.
— А что, — вдруг согласился Валерий, — правильно, стреляй, старик. Мне и самому, честно говоря, жить не хочется.
— Да? — удивился я. — Ну тем лучше…
Я решил, что он, по обыкновению, кривляется. Я повел стволом вверх-вниз, выбирая точку прицеливания… «Куда бы ему влепить — в лоб, в горло, в грудь? Куда надежнее?..» Ненависть мешала мне быстро разрешить эту неожиданную проблему.
— Правда, — продолжал между тем Валерий, следя за движением ствола, — что за жизнь, старик!.. Вот ты… Ты спокойно пьешь мою водку, ешь мою жратву, и я же еще оказываюсь у тебя сволочью. Мы с тобой дружили-гуляли, я думал: «Нет, он все-таки настоящий товарищ!» — а ты меня — в грязь… Стало быть, на меня ничего не стоит наплевать. Почему? Почему всегда так? Обо всех забочусь, всем всё достаю, и меня же потом — в грязь… За мое хорошее отношение, за мою открытую душу — в грязь… Давай и ты меня теперь — в грязь! Давай, убивай! — Валерий досадливо выплюнул окурок прямо на стол и подпер щеку кулаком; он вздохнул и, глядя на меня исподлобья, продолжал: — И как тебе только удается так славно жить? То тебя ненавидят, видеть тебя не могут, со свету хотят сжить, а потом — вдруг снова любят, носятся с тобой, заботятся о тебе! Как тебе это удается? Ты ведь еще ни для кого ничего не сделал, никому не помог, никого не выручил из беды, а тебя — все любят…
— Что ты мелешь?! — изумился я.
— Да!.. Тебя маман любит. Тебя Лора любит. Тебя Жанка любит… Пусть бы и меня сначала ненавидели, но потом любили, любили по-настоящему! Ты предаешь, а тебя любят. Я не предаю, а меня — в грязь… — твердил Валерий. — Понимаю еще, если бы я навязывался! А то ведь каждая — пусть по-своему, — но сама, сама хотела, искала со мной близости! Черт бы их всех побрал! И с тобой я всегда вел себя по-товарищески, не рвал у тебя изо рта, брал только то, что ты сам бросал… — Он начал загибать пальцы. — Ну, маман — та тебе вообще была без надобности. Она и мне без надобности, но так уж получилось: не смог я ей отказать, когда ездил с ней торговать участочек. Не добрала счастья со своим Игорьком Евгеньевичем и, как может, наверстывает под занавес. Вот, доставил ей удовольствие, а она теперь ворчит, намекает, что я уже мешаю восстановлению мира в семье и якобы расшатываю основы… А Лора! Я занялся Лорой, когда вы с ней ненавидели друг друга, дело шло к разводу, и она сразу повела себя со мной как с потенциальным партнером. Правда, она еще долго играла в какую-то свою игру, заставляла себя уламывать, оттягивала момент, но все-таки ни разу не дала мне повода сомневаться, что свое я получу… И потом… Разве я честно не спросил твоего разрешения, а? Ты был не против. У тебя были совсем другие планы… — Это не твое дело!
Я уже перестал в него целиться, положил ружье на стол рядом с бутылками. Я содрал несколько прыщиков на запястье и слизнул кровь. Валерий подцепил вилкой кусок ветчины и отправил в рот.
— Разве я совал нос в твои дела? — удивился он, пережевывая ветчину. — Никогда… Старался помочь — да. По-дружески. Но ведь не навредил, нет? Ни разу не навредил?.. — Он опять вздохнул. — И что же Лора?.. Вдруг мгновенно охладела ко мне, а вместо себя стала подсовывать Жанку. Разве не обидно? Так обойтись с преданным человеком! Как будто у меня нет души. Сначала сама ищет сближения, а потом отворачивается без всяких объяснений!
— Так и не объяснила? — усмехнулся я.
— Просто, говорит, я ей с самого начала неприятен. Вижу в ней только женщину, а товарища не вижу… Нет, говорит, ты не мой тип…
— Да, ты не ее тип.
— А ты? Она же тебя любит!
— Не знаю.
— Ты счастливый человек, — заявил Валерий.
— Я счастливый?!
— И я тебе по-хорошему, по-дружески завидую… — А Жанка? — грустно спросил я.
— Убей меня, старик! — воскликнул Валерий. — Зачем спрашиваешь? Зачем мучаешь? Ты прекрасно понимаешь: Жанка по тебе с ума сходит!
«Конечно, кривляется, сволочь, — подумал я. — А смог бы я в самом деле в него выстрелить?.. Возможно… Но, по справедливости, нужно бы сначала в себя… Что он там о Жанке плетет? Он все врет… Хотя… Если я у нее первая — любовь, — а это, видимо, так, то это очень и очень много значит!..»
— Так, стало быть, ты так и не спал с ней? — снова осведомился Валерий как ни в чем не бывало.
— Нет, — снова солгал я с непонятным упрямством.
— Давай выпьем, — предложил он.
— Давай, — согласился я.
— А я с ней спал, — признался Валерий. — И сам себя готов за это убить. Хотя, должен заметить, девочка она просто исключительно сладкая и созревшая. Чудо что за девочка! И, если быть точным, давно уже не девочка… Я тебе говорил! Только ты не хотел верить. Я искренне хотел, чтобы у тебя с ней получилось. Вспомни, как я отбивал ее для тебя у родителей! Я все сделал для того, чтобы у вас получилось… И Восьмого марта на даче у тебя это могло очень легко получиться. Но ты почему-то исчез. Почему?.. Скажу честно: тогда-то я ее и поимел. А что мне оставалось делать, если ты исчез, Лора заснула, а Жанка сама полезла на меня?..
«Господи, — подумал я, — а ведь мне нет никакого смысла цепляться даже за то: сама ли она полезла, или он ее напоил, а уж потом изнасиловал!..»
Он кивал головой.
«Господи, — подумал я, — а ведь мне не найти никакой лазейки, чтобы оправдаться!..»
Я должен был сидеть с ним, пить с ним, слушать его признания.
— Я полюбил ее всей душой! — вздыхал он. — Разве я смогу когда-нибудь забыть, как она, прелесть, войдя в ритм, вдруг стала напевать «Взвейтесь кострами»?! А какая пластика! Какой темперамент! Ничего подобного я никогда не имел. Может быть, у нее бешенство матки?.. И вот теперь, — закончил он, — когда я схожу с ума, лишь вспоминая о ней, она после той чудесной ночи на даче даже не позволяет взять себя под руку! Она — как и все теперь — равнодушно отворачивается от меня, и у нее в глазах нет ни ненависти, ни любви. Что мне остается? Только умереть, только умереть!..
Я едва слышал его; я снова погружался туда — в черный туннель, в черную прорубь, в мерзлую, глухую могилу…
— …И ты, старик, собрался меня убивать из такой дрянной рогатки?
— Не лапай! — крикнул я.
Я все-таки сумел прийти в себя и беспокойно схватился за ружье, к которому Валерий уже тянулся через стол.
— Что переполошился? — удивился он. — Я тебе объясняю: дрянь ты выбрал инструмент. За стольник можно вполне хороший пистолет купить. Попросил бы меня…
— Ничего, — успокоил я его, — сойдет и это.
— А по-моему, — с сомнением произнес он, — из него и в слона не попасть… Ты хоть пробовал, как оно бьет? Какой толщины доску пробивает?.. Давай, — предложил он, — сначала опробуем его на улице!
— Давай, — согласился я.
Заряженное ружье давно угнетало меня, и я был рад возможности его разрядить.
Мы вышли из дома и направились к забору, ломая подошвами толстые снежные корки. Валерий нес керосиновую лампу. Мы шли, тяжело отдуваясь, чувствуя сильную слабость, выбравшись из-за стола на свежий воздух.
— Вот столбы, — проговорил Валерий, приподнимая лампу. — Как раз такой толщины, как моя шея… Сможешь попасть?
— Ну вот хотя бы в этот столб!.. — усмехнулся я с хмельной самоуверенностью и, не доходя до столба нескольких шагов, лихо, «по-ковбойски» вскинул ружье на уровень пояса и нажал на жесткий спусковой крючок.
Передернувшись судорогой, ружье вильнуло в руке, и стальной гарпунный стержень с резким, высоким звоном вытолкнулся из ствола и, едва мелькнув в темноте, вонзился точно в середину столба…
— Уважаю, — сказал Валерий.
Я попробовал вытащить гарпун из столба, но он вонзился так глубоко, что я только зря намучил ладони. Я не только не смог его вытащить, но мне даже не удалось его расшатать. Валерий поставил лампу на снег и взялся за гарпун, но в конце концов и он бросил его с тем же результатом.
— Передохнем, — сказал Валерий и уселся около столба. Я стоял рядом — с ружьем и с запасным гарпуном в руке.
— Я замерз, — сказал Валерий, немного погодя. — Пойдем, затопим печку.
— Погоди, — сказал я. — Еще успеем…
По он поднялся и пошел обратно к дому, переступая в свете керосиновой лампы, словно внутри мутно-желтого пузыря. Он скрылся в доме, и окна веранды слабо осветились изнутри.
Мои глаза уже более или менее привыкли к темноте. Я медленно обошел весь участок по периметру. В окружающем пространстве, уплощенном ночной мглой, всё, что находилось от меня за пределами нескольких шагов, казалось равноудаленным — будь то заборы, кусты, постройки на соседних участках или белесые пятна на темном небе, — всё плавно переходило одно в другое, едва меняя оттенки… Я прислонился плечом к забору… Из-за того что приходилось напрягать зрение, создавалась иллюзия, что то тут, то там во тьме происходят какие-то эпизодические, трудноуловимые перемещения. Я прислушался, но, кроме тихого, ровного шума ветра, ничего не услышал. Я подумал, что Валерий так и не обмолвился о Коме ни словом. Так или иначе, мне нужно самому поговорить с ним, растолковать, в какую опасную ситуацию мы с ним попали. Неважно, как он воспримет, но он должен знать, что заочно мы оба приговорены и что за нами началась охота. Призрак бродит но Европе. Птица счастья… Со стороны дома не доносилось ни единого звука. Окна веранды также тускло светились изнутри. Задымила ли труба — в темноте было не разглядеть… А что если Ком потребовал от Валерия, чтобы тот убил меня? «Как поживаешь, Антон?» — вспомнил я гадкий голос. Какой сетью я оплетен? О чем думал я, когда ехал сюда с Валерием? О чем думал Валерий, когда зазывал меня сюда? Мы не доверяем и боимся друг друга — это очевидно. Хотел бы я знать, что у него на уме!.. Я осторожно подошел к дому и заглянул в окно.
