Лев Гурский - Опасность
– Интере-е-есно, – протянул я несколько озадаченно. – Так он, выходит, ничего не боялся? Тогда к чему вся эта затея с бомбой?
– По-моему, все довольно просто, – Лебедев посмотрел на меня, потом на заржавленный череп, украшающий табличку, потом снова на меня. – Сталин боялся. Любой Бог все равно боится заговора против себя. Какого-нибудь номенклатурного Люцифера из ближнего круга… Не мог же он всех своих сподвижников профилактически расстрелять, верно? Пришлось бы все равно набирать других – и что? Через неделю тоже расстреливать? Ему нужен был крупный козырь против всех – и он его получил. С моею, в том числе, помощью… Вот только старуха с косой не вписалась в расчеты великого и мудрого вождя. Он-то наверняка думал, что у него в запасе вечность. Но наступил год 53-й. А в шестьдесят первом году…
Слова Лебедева были внезапно прерваны бурными аплодисментами, раздавшимися позади нас. Я мгновенно обернулся. Аплодировал человек в белом халате. И в камуфляжном обмундировании, которое из-под халата выглядывало.
– Браво, господин Лебедев! – проговорил он. – Благодарю вас за прекрасную лекцию. Вы все замечательно объяснили… Между прочим, Максим Анатольевич, – обратился человек в халате уже ко мне, – бросьте-ка на пол свой пистолет. Носитесь везде со своим «Макаровым» как с писаной торбой. В добрых людей почем зря пуляете… Нехорошо! Я ведь без оружия.
Из-за его спины уже материализовалась парочка – тоже в халатах, но уже с десантными Калашниковыми. Один ствол глядел на меня, другой был направлен в грудь Лебедеву. Парочка была все из той же, знакомой мне уже обоймы. Блондинчик и Рукастый, Белый и Рыжий клоуны, два псевдоврача в Клингородке… теперь вот эти. Двое из ларца, одинаковых с лица. Было такое впечатление, будто всех этих мордоворотов выстругивал один и тот же папа Карло – пусть даже из разных поленьев.
– Бросайте «Макаров», – уже нетерпеливо повторил «предводитель добрых людей», – если ваш пистолет не стеклянный, то ничего с ним не будет. Не разобьется.
Пришлось бросить. «Макаров» не разбился. Но радости мне это не доставило. Уже в который раз за последние несколько дней в меня целили из огнестрельного оружия. Теперь к тому же и автоматического.
– Прекрасно, – сказал незнакомец, – теперь ногой отшвырните пистолет подальше… Так, отлично… Теперь я бы желал, чтобы вы со мною поздоровались.
Мы с Лебедевым промолчали. У меня было странное ощущение, что этого незнакомца я знаю. Что я его где-то видел… или не видел, но каким-то образом общался. При этом лицо его я наверняка видел впервые. Лицо без особых примет.
Знакомый незнакомец, не дожидаясь наших приветствий, сказал сам:
– Здравствуйте! Валентин Дмитриевич, можете мне не верить, но я чертовски рад вас видеть. Я вас так долго искал…
С этими словами он подошел к Лебедеву, протягивая ему руку.
– Не имею чести знать вас, – сухо произнес старик, отворачиваясь.
– Как угодно, – незнакомец сделал неуловимый жест рукой, и Лебедев, даже не вскрикнув, рухнул на пол. Я дернулся было к нему, но мордовороты моментально защелкали затворами.
– Не беспокойтесь, Максим Анатольевич, – мимоходом заметил незнакомец. – Я его не убил. Он просто без сознания, скоро придет в себя… А вот вам, уж не взыщите, своего рукопожатия не предлагаю. Вы тоже приемчики всякие знаете, вдруг драться начнете?
– Что, не любите драться? – осведомился я, безуспешно пытаясь понять, откуда же я, черт возьми, знаю этого самоуверенного деятеля в камуфляже под халатом.
– Не люблю, – подтвердил мой собеседник. – Видите ли, дракой должны заниматься те, кто ничего другого не умеет. А я еще кое-что умею.
Он вдруг закрыл лицо руками, словно бы переживая большое горе. И всего через мгновение открыл.
Это было совсем другое лицо. И это другое я узнал. Этот человек и впрямь кое-что умел делать, помимо драки.
– Теперь-то поздороваетесь? – он глядел на меня с довольной усмешкой.
– Здравствуйте, Борис Львович, – покорно сказал я.
– Вот это другое дело, – объявил Борис Львович Сокольский, внук деда-физика Сокольского и по профессии – визажист. Оказывается, есть у него и еще одна профессия. Кто бы мог подумать!
Сокольский, похоже, наслаждался произведенным эффектом.
– Не ожидали?
– Не ожидал, – искренне ответил я.
– Есть многое на свете, друг Горацио… – продекламировал Сокольский, а затем коротко бросил: – Каталки сюда!
Один из двух мордоворотов, забросив на плечо автомат, скрылся за створкой одной из дверей, ведущих в генераторный зал. Потом снова появился, волоча за собой больничную каталку. Затем он втащил сюда и еще одну, точно такую же.
– Мы их прихватили в коридоре по дороге сюда, – объяснил мне Сокольский. – И, как видите, они пригодились.
Мордоворот тем временем легко поднял с пола Лебедева и уложил его на каталку. После чего настала моя очередь: под дулом автомата я взгромоздился на это ложе на колесиках и был крепко к нему привязан. Мельком я заметил, что старика Лебедева привязать не удосужились. Впрочем, он был в беспамятстве и все равно никакой помощи мне не смог бы оказать. Как, впрочем, и я – ему.
– Извините, что вынуждены вас привязать, – с шутовской улыбочкой сказал мне Сокольский, – но нам еще добираться до выхода из этого заведения. Вдруг вы попытаетесь бежать? А мне так интересно было бы с вами поговорить.
– Тут наши желания совпадают, – признался я. Лежать на каталке было ужасно неудобно и унизительно: ты беспомощен, и тебя катят, куда хотят.
Борис Львович глянул на часы. Я чисто автоматически отметил, что часы у него хорошие, командирские. Странно, почему я не обратил на них внимания, когда Борис Львович предстал передо мною в образе скромного, застенчивого и кудлатого визажиста, хозяина таксы и мужа поэтессы Симочки.
– Прекрасно, что наши желания так удачно совпали, – довольно проговорил Сокольский. – Тогда еще двенадцать минут мы здесь с вами можем поболтать в свое удовольствие. Задавайте вопросы.
– А что будет через двенадцать минут? – тотчас же задал я первый вопрос. Не самый, быть может, важный, но зато самый насущный для меня.
– Ничего особенного, – ответил Сокольский. – Здесь начнется что-то вроде рабочего совещания, и коридоры опустеют. Мы укроем вас простынями и тихо вывезем. Они тут сами то и дело возят своих, подопытных животных, так что никто не удивится. Не оставлять же вас в этом зале, верно?
– И куда вы нас повезете? – не отставал я. Сокольский поморщился:
– Вы задаете какие-то мелкие и пошлые вопросы, капитан Лаптев. Не ожидал. Времени у вас не так много, спросите лучше что-то поважнее. Например, кто мы такие и чего хотим.
– Кто вы такие? – дисциплинированно повторил я. – Чего вы хотите?
– Вот так уже веселее, – кивнул Сокольский. – Что ж, отвечу. Мы – те, кого лишили профессии, будущего, уверенности в завтрашнем дне. А чего мы хотим? Справедливости. Соображаете?
– Не очень, – ответил я. – Первая часть мне ясна. Как я понял, вы – дикие. Вы все работали в Разведупре и вас оттуда… гм… уволили по сокращению штатов. Но что вы понимаете под справедливостью? Вы хотите снова работать в Стекляшке? Чтобы вас взяли обратно?
Сокольский усмехнулся:
– До чего же приятно иметь с вами дело, Лаптев. Куда приятнее, чем с вашим коллегой Потаниным, царство ему небесное. Вы нас, оказывается, уже вычислили. Правильно вычислили, хоть я терпеть не могу слова «дикие». Можно подумать, что там, на Рязанском, остались служить какие-то другие, поцивилизованней… Меня самого, правда, не уволили. Сам ушел, благо мое искусство позволяло отлично зарабатывать. Но парней-то, – Сокольский указал на молчаливых мордоворотов, – за что выбросили на улицу? Они-то ничего другого делать не умели! И разве они виноваты, что господа политики вынудили Стекляшку ужиматься, а?
– Не виноваты, – согласился я. – Но вы не ответили на мой вопрос насчет справедливости. И уж заодно – о том, что умеют и чего не умеют делать ваши парни. Мне показалось, что даже киллеры из них получаются так себе. Малоквалифицированные. Я ведь жив до сих пор… Может, их правильно уволили?
По выражению лица ближайшего ко мне мордоворота я почувствовал: если бы не присутствие шефа, он бы немедленно продемонстрировал мне свою квалификацию убийцы… Но шеф команды не давал. Напротив – после моих слов он вкусно расхохотался.
– Максим Анатольевич, дорогой мой капитан! Жаль, что моя Симочка сочиняет стихи, в основном, про рыбок и насекомых. Я заказал бы ей для вас самую лучшую, самую прочувственную эпитафию. Но только вот сообразительность, увы, – не главное ваше достоинство. Да поймите вы, наконец: вплоть до вчерашнего дня никто вас и не собирался убивать! Вы, умненький-благоразумненысий, нужны были нам живым и здоровым. Зачем нам самим разыскивать господина Лебедева, когда появились вы? Мои парни, бывает, работают грубовато – и лично я не одобряю всех этих пыток, полиэтиленовых мешков на голову и всего прочего. Это дикость, да. И как только вы взяли расследование в свои руки, я сказал себе: «Все. Теперь всю работу сделают за нас…»
