Операция «Империал» - Александр Григорьевич Звягинцев
Когда боль в душе немного улеглась и он почувствовал в себе уверенность, Оболенцев вызвал на допрос Борзова.
Того неоднократно доставляли в Благовещенский переулок, в следственную часть прокуратуры Союза ССР, и он был несколько удивлен тем, что в этот раз его повели на второй этаж в правое крыло здания.
Однако, зайдя в кабинет к Оболенцеву, он нисколько не растерялся. За это время Борзов сумел адаптироваться к обстановке.
Он без суеты сел на предложенный стул и, откинувшись на спинку, равнодушно посмотрел на Оболенцева.
Перелистав еще раз материалы дела, Оболенцев спросил:
— На очной ставке с Юрпаловым вы признали получение продуктовых наборов на сумму…
— Я признал? — удивленно перебил Борзов. — Чушь какая-то.
Оболенцев протянул Борзову лист протокола очной ставки.
— Вот ваша подпись на протоколе!
Борзов посмотрел на протокол, на свою подпись и сказал:
— Ну и что в этом такого? Плохо себя чувствовал, вот и расписался, чтобы прекратить пытку!
— Тогда скажите, — спокойно продолжил Оболенцев, — с какой целью вы за месяц до ареста сняли со сберкнижки пятьдесят три тысячи?
— Снял со сберкнижки? — слегка растерялся Борзов. — A-а… Дочку замуж выдавал. Сами понимаете, на свадьбу.
— Значит, на свадьбу? — усмехнулся Оболенцев. — И что, все потратили?
— Почему же, часть положил в сейф на работе!
— Вот протокол обыска в вашем кабинете! — Оболенцев протянул Борзову бланк протокола. — Как видите, денег там не было!
— Тогда вам лучше знать, где они!.. — с издевкой произнес Борзов.
— Ну хорошо! — поморщился Оболенцев от такой наглости. — Но как вам, Петр Григорьевич, все же удалось скопить за три года такую сумму?
— Очень просто — вел правильный образ жизни! И во всем себе с женой отказывал! — с пафосом произнес он.
— Это мы уже слыхали. — Оболенцев даже не улыбнулся, услышав такое. Он спокойно раскрыл папку с делом, перелистал материалы и сказал: — Долголаптев, директор магазина «Алмаз», показал: прошлой зимой секретарь горкома Борзов купил гарнитур Московской экспериментальной фабрики, серьги и кольцо, бриллианты с изумрудом за… — Он сделал паузу. — Что вы на это скажете?
Борзов широко раскрыл глаза, но тут же приложил пальцы к вискам.
— Голова разболелась! — заявил он, скривив лицо. — И еще эта музыка…
— Какая музыка? — удивился Оболенцев.
— Навязчивая, — тихо, с безумным взором зашептал Борзов. — Сначала было «Прощание славянки», а со вчерашнего дня — «Марш энтузиастов». Па-рам, па-ра-па-пам-пам…
Оболенцев нажал кнопку звонка и вызвал конвой. Борзова увели.
А Оболенцев решил съездить к Маше, жене погибшего друга. Ночью ему пришла в голову идея, которую хотел обговорить с ней.
Погода была хуже некуда: дождь со снегом и холодный, пронизывающий до костей ветер. Маша была уже дома.
— Как ты чувствуешь себя? — спросил Оболенцев, испытывая раздирающую душу жалость к этому добрейшему и беззащитному человечку.
— Плохо, Кирилл! — безжизненным голосом ответила Маша. — Если бы не ребенок, наверное, я не смогла бы жить!
— Нельзя так, Маша! — мягко возразил Оболенцев. — Даже думать так нельзя. Это же Ванин ребенок.
— Я им только и живу!
Оболенцев с тоской взглянул на так и не законченный ремонт, но вины своей не почувствовал, только боль ударила в виски. Работа у них такая, что могут убить в любую минуту.
«Не попроси я Ярыгина взять Цвяха живым, Иван бы жил, а Цвях был бы мертв. Его все равно убили. Вчера нашли обезображенный труп в пропасти. Не так надо было мне сформулировать задачу: если получится, то взять живым. Ни один Цвях не стоит того, чтобы за него платили жизнями! — думал Оболенцев, глядя на убитую горем Машу. — Все мы задним умом крепки. Надо в школе милиции ввести обязательный предмет — шахматы, и не вручать диплом, пока не получишь хотя бы третий разряд. В милиции более чем где-либо надо уметь видеть на три-четыре хода вперед».
— Кирилл, — спросила Маша, — может, тебя покормить?
— Покорми! — согласился Оболенцев. — С утра ничего не ел. Ночь почти не спал, а утром едва успел кофе выпить.
Маша засуетилась у плиты. Слезы потекли из глаз. Она едва видела, что делает, но на душе стало немножко легче. Женщина вдруг почувствовала, что надо продолжать жить. Ледяной панцирь на сердце если и не растаял, то уже раскололся на мелкие кусочки. Пока они холодят и колют сердце, но уже не замораживают его, горячая кровь побеждает.
Оболенцев не мешал ей плакать. Он прекрасно понимал, что сейчас творится у нее на душе.
Поев, он собрался уходить.
— Спасибо, что пришел, Кирилл! — Слабая улыбка осветила на миг лицо Маши — словно луч солнца сверкнул сквозь черные тучи.
Оболенцев задержался. Он вдруг решил сказать ей то, что не давало ему спать всю ночь.
— Маша! — начал он решительно. — Считай, что мы с тобой осиротели! Ты потеряла Ваню, а я потерял и Ваню, и любимую женщину, она погибла немного раньше.
— Ее тоже убили? — тихо спросила Маша.
— Скорее всего, она покончила с собой! — ответил Оболенцев. — Но я думаю, что ее просто поставили в такое положение, когда единственным выходом для нее ей показалось самоубийство… Маша, подумай, может, нам станет легче, если мы вместе попробуем пережить наше горе? Я постараюсь Ваниному ребенку заменить отца…
— Кирилл, не надо меня жалеть! — тихо ответила Маша. — Спасибо тебе, что ты не бросаешь нас в тяжелую минуту. Я всегда рада тебя видеть, у меня, кроме тебя, никого нет. Но…
Из ее глаз опять полились слезы. Оболенцев взял Машину руку и нежно поцеловал ее. Затем, ни слова не говоря, вышел из квартиры…
Очную ставку Борзовой с Каменковой Оболенцев проводил у себя в кабинете.
Женщины находились у разных концов стола. В центре сидел Оболенцев.
— Гражданка Борзова, гражданка Каменкова дала показания, что она платила по вашему требованию ежемесячно…
— Вранье! — решительно перебила Оболенцева Борзова и театрально добавила: — Кирилл Владимирович, прошу оградить меня от этой базарной торговки!..
— Это я
