Ян Валетов - Левый берег Стикса
— Способность к анализу, — подумала она с горькой иронией, — сохранилась, только от этого не легче.
Только присутствие рядом Марка и Дашки не давало ей расклеиться по-настоящему. Так — роскошно, по-бабьи, с истериками, закатываниями глаз и кратковременными потерями сознания. Наверное, ей бы полегчало. Но позволить себе такое — она не могла и не хотела. Правда, сил разыгрывать из себя настоящую героиню не было тоже — от слабости она не могла не то, что подняться, а и сесть без посторонней помощи.
Перепуганная охрана стол не внесла — они влетели в комнату, топая ногами и потея от усердия. Через минуту Диана уже лежала на столешнице, а Виталий с Тоцким оттеснили от нее детей и уговорами перевели их в холл.
Увидев рану, Лымарь зацокал языком от неудовольствия, заглянул Диане под веки и полез в саквояж, что-то бормоча под нос.
— Ну что? — спросил с волнением, вернувшийся в комнату Тоцкий.
— Не спеши, — сказал Лымарь. — Меня зовут Виктор Лымарь. Я старый приятель этого мафиози. А вас Диана, как вас по отчеству?
— Просто Диана… — попыталась сказать она, но это был даже не шепот. Что-то неразличимое, на границе слышимости.
— Ладно, — сказал Лымарь. — Пусть будет просто. Пить не дам. Пока рану не посмотрю. Я надеюсь, что воду не давали? — спросил он, обращаясь к Тоцкому.
Андрей покачал головой.
— Молодцы, — отметил Виктор. — Просто поголовная грамотность. Еще б под пули не лезли — и, вообще, молодцом.
Он с хрустом сломал какую-то ампулу и опять обратился к Диане.
— Я сейчас вам сделаю обезболивающий укол. Мне нужно прозондировать рану. Штука малоприятная, но лучше, чем роды. Вы у нас рожали?
Диана кивнула.
— Тогда — бояться нечего. Вот так.
Укола Диана не почувствовала.
— Вы на мои шутки внимания не обращайте. Это у меня реакция такая. Иначе бы свихнулся. При моей работе.
Он густо оросил большой ватный тампон спиртом и, зажав его «кёнгером» принялся очищать от присохшей крови поле вокруг ран.
Тоцкий стоял рядом с Дианой, держа ее за руку.
— Это он от природы такой. Шутник.
— Ага, — подтвердил Лымарь. — Именно. Особенно после суток дежурства. На вторые. Давай к нам, Андрюха — обхохочешься.
Он появился в поле зрения Дианы и начал одевать ей на руку манжет тонометра.
— Врать не буду, больно будет. Я почищу рану перекисью и пройду канал зондом. Мне хочется верить, что там ничего не зацепило, потому что штопать кишечник или, что похуже, в этих походно-полевых условиях — просто безумие. Но на то, что ничего не зацепило надежд мало. Судя по траектории — ничего не зацепить не могло. Но то, что вы до сих пор живы — все-таки дает шанс думать о хорошем. Я не сильно вас напугал?
Зашипел стравливаемый через клапан прибора, воздух.
— Если не сильно, то это тоже хорошо. Восемьдесят пять на пятьдесят. Крови вы потеряли немало. Группа у вас какая?
— Первая, — прошептала Диана.
— Уже легче. Положительный?
— Да.
— Скажу сразу, если что-то серьезное — мы едем в больницу. Это, — он посмотрел на Тоцкого, — обсуждению не подлежит.
— Нельзя в больницу, — сказал Тоцкий. — Я понимаю, ты прав, но в больницу нам нельзя. Это, как раз, обсуждению и не подлежит.
— Почему? Я прикрою.
Тоцкий покачал головой.
— Ты мне на слово поверь, Витя, не прикроешь. Найдут. Это не пацаны шпалером баловались. Это серьезные дядьки. С большими погонами. Ни фига ты не прикроешь.
— Ее оперировать надо, — сказал Лымарь с жаром. — Я не могу ее резать здесь. Кишечник перебирать надо. А если брыжейка прострелена? Я на колене это не сделаю. Это в кино все просто.
Тоцкий и Диана молчали.
Ну, хорошо, — продолжил Лымарь с обреченностью в голосе, — я подштопаю дырки, всажу вам в ягодицу столько единиц антибиотика, что вымрет и флора и фауна, и езжайте куда хотите — дело ваше. Понятно? Но ровно через сутки, слышите, сутки, не более, вы должны быть в нормальной клинике, на операционном столе. Двадцать четыре часа. Перитонит — штука неприятная. Не пить. Не есть. Можете сосать лед. Ясно?
Диана едва заметно кивнула.
— Тебя и не спрашиваю, — сказал Лымарь Андрею. И заглянул в лицо Диане.
— Может быть, все-таки в больницу?
— Нет, — ответила она одними губами.
— Что-нибудь чувствуете?
— Нет.
— Тогда — с Богом.
Когда перекись зашипела на ранах, вскипая коричневой пеной, Диана поняла, что Виктор не шутил, когда говорил про боль. Даже через стену местной анестезии ее достало по полной программе. Но жгучая жидкость выносила из раны возможную инфекцию, да и кричать не было сил и голоса. Диана изо всех сил сжала руку Андрея и стиснула зубы. Из-под закрытых век градом покатились слезы.
Боль накатывала несколько раз, становясь менее интенсивной.
— Отличненько, — пробурчал Лымарь. — Просто здорово. Но нужно еще потерпеть. Чуток.
В ту же секунду Диана поняла, что предыдущие волны боли были прелюдией к зазвучавшей симфонии, но потеря сознания была избавлением и от боли и от мыслей о ней.
На этот раз сознание к ней вернулось быстрее, чем после ранения. Раненый бок онемел, но ощущения все равно были болезненными. Так чувствуешь рану во рту, после того, как тебе вырвут зуб — ноющая боль, против которой бессильны обезболивающие.
Лымаря и Андрея она не видела, но голоса их звучали громко — они стояли у изголовья.
— Повязка давящая, — говорил врач. — Желательно лед. Бутылки с холодной водой. Все, что угодно. Я не врал — сутки у вас, возможно, есть. А, возможно — нет. Везение не может длиться вечно. То, что не задета почка — чудо. Все остальное — тоже из ранга волшебства. Но проделать дырку в животе так, чтобы ничего не задеть — невозможно в принципе. Ей нужна операция.
— Я понимаю, Витя.
— А я ни хрена не понимаю, Андрей. Я ни хрена не могу взять в голову, что происходит. Это как-то связано с тем, что у твоего банка неприятности?
— Какие неприятности? — спросил Тоцкий взволнованно. — Ты-то откуда знаешь про неприятности?
— Ты чего, с дуба упал? В утренних новостях было. Весь город гудит. В больнице — и то говорят.
— Так. А теперь — подробненько. Что передавали? Что говорят?
— Ну, ты даешь! Говорят, что у вас там какие-то левые финансовые операции, чуть ли не воровской «общак» обслуживаете. Что банк работает с криминальными деньгами. Что-то вы там похитили…
— Ты сам слышал?
— Кое-что и сам. Говорили, что СБУ и УБОБ вами занимаются. По радио. В утреннем блоке. Сообщение пресс-центра. Ты что, Андрюха, действительно не знал?
— Что, похоже, что я прикидываюсь?
— Во, блин! Слушай, у меня у тещи деньги в «СВ» лежат, так что? Это — кранты?
За спиной Дианы зазвучал тональный набор. Тоцкий лихорадочно набирал номер.
— Не отвечает, — сказал он с отчаянием, через некоторое время. — Калинин со вчерашнего вечера не отвечает. Костя вне зоны.
Опять запищал номеронабиратель. На этот раз, на звонок ответили.
— Это я, Михал Михалыч. Да. Спасибо. Мне сказали.
Он молчал где-то с минуту, вероятно, слушая собеседника.
— Не может быть. Да, дядя Миша. Да. Я понял. Кто еще в розыске? Так. Костя жив. Не слушайте, что передают. Я с ним говорил после того. Одного не пойму, почему я живой? Да? Меня? Нет, я догадываюсь, что кто-то должен дать показания, дядя Миша, но почему я? Да. Да. Все замыкается. Да, только я. Михал Михалыч, если я только открою рот, то сядут все. Они что — идиоты?
Он опять замолчал.
— Михал Михалыч, да я все понимаю. И про методы, и про все остальное. Не ребенок. Нет. Не собираюсь. Вам Виталий звонил? Перевязали, но в течение суток нужна операция. Нет. Мой старый товарищ. Очень старый. Уверен. Мотнусь к сейфу и обратно. Понял. Если не получится — машинами. Да. Не буду я геройствовать. Спасибо. Да, дядя Миша. И вам — удачи. Я в долгу. Все! Все! Понял! Просто — удачи.
Он повесил трубку. Щелкнула зажигалка.
— И мне, — попросил Лымарь.
— Жопа, — сказал Тоцкий. — Вот какая ЖОПА! Знаешь ли ты, друг мой, Витя, что жопа — это не орган. Жопа — это состояние души.
— Что, совсем плохо?
— Ты даже не представляешь — насколько. Это не плохо. Это просто — п..дец.
— Что ты собираешься делать дальше?
— Отправить тебя домой. С благодарностью. Ты хоть от денег не откажешься?
— Ты, Тоцкий, совсем охерел? В морду хочешь?
— Не возьмешь, значит?
— Ты бы с меня взял?
— Честно? — спросил Андрей. — Смотря за что.
— Ты у нас капиталист, — сказал Лымарь. — Тебе можно. А я врач — мне тоже, вроде бы, можно, но я у тебя не возьму.
— Ты ни у кого не берешь, — констатировал Тоцкий, — ни у меня, ни у других. Не на то заточен. Ладно. Оттанцую при случае.
— Ага, — согласился Лымарь с насмешкой в голосе. — Обязательно. Если ноги не оторвут.
— Пришьешь. Ты ж у нас Айболит.
— Знаешь, Тоцкий, пришивает Айболит заиньке ножки. Ну, тому, которому их трамваем отрезало. А зайка плачет, заливается. Доктор, не надо! Не надо больше! Ну, на фига мне сорок ножек!
