Эдуард Тополь - Чужое лицо
После часа дороги перед машиной, словно из веков русской истории, возникли золоченые купола Лавры – златозвонная и белокаменная сказка русского зодчества.
Опоясанная кирпичной стеной крепость старинного Троице-Сергиева монастыря возвышалась над заснеженной горой, и мощные сторожевые каменные башни были выдвинуты с четырех сторон крепости вперед, нависая над глубокими не то рвами, не то оврагами, словно предупреждая всякого о гибельности штурмовать эту крепость силой оружия. А тех, кто дерзнул бы преодолеть заградительный огонь этих форпостных башен, ждали башни на самой крепостной стене. Со времен свержения татаро-монгольского ига эта крепость была северной защитницей столицы Московского государства. Тех же, кто приезжал в монастырь как добрый и желанный гость, ждал единственный и парадный въезд в крепость через тяжелые, кованые Успенские ворота…
Сейчас несколько монахов, кутаясь от мороза в черные рясы, стояли в этих воротах и сдержанными поклонами встречали кортеж генерала. Расположенное в монастыре патриаршество Русской православной церкви было загодя предупреждено о важном визитере, и в этот день доступ сюда был закрыт для всех посетителей – как русских, так и иностранных.
Не задерживаясь в воротах, лимузин генерала, сбавив скорость, проследовал за передней машиной охраны мимо Успенского собора к главной достопримечательности монастыря – Троицкому собору, и генерал, надев теплые полусапоги и темно-серое, на меховой подстежке, пальто, вышел из машины, предупредительно подав руку Вирджинии.
Белокаменный, сложенный из тесаных блоков и украшенный, как поясом, по камню орнаментом собор открылся взору высоких гостей. Золоченый купол взлетел в солнечное небо и был похож на шлем древнего воина. Легкий пушистый снежок скользил по этому шлему и, не задерживаясь, слетал вниз, к порталам белокаменных лестниц, которые вели в собор. На лестнице парадного входа тоже стояли молодые монахи – студенты местной духовной семинарии. Глубокими поклонами они встречали поднимающихся по ступеням генерала и его спутницу. Изнутри собора был слышен шум заутренней службы.
При входе в собор генерал снял меховую шапку.
Вирджиния поразилась – внутри собор казался куда более громадным, чем снаружи. Высокие, вытянутые вверх арки сводов и открытый барабан купола, откуда лился основной поток света, придавали залу дополнительный объем и воздушность. А древняя фресковая роспись и три ряда старинного красно-голубого, в золотых и серебряных окладах иконостаса, расписанного знаменитыми русскими мастерами Андреем Рублевым и Даниилом Черным, с взыскательными, полыхающими темным скифским огнем глазами Иисуса Христа и Божьей Матери, и обитые чеканным и просеченным серебром старинные, семнадцатого века, царские врата при алтаре, за которым молча и смиренно стоял в шитых золотом и жемчугом одеждах патриарх всея Руси Пимен, и златые хоругви над алтарем, и священник в ало-парчовой рясе, который вел заутреннюю службу, и мужской монашеский хор, и особое, непостижимой чистоты и благозвучности пение этого хора: «Твою странноправную, Ксение, память совершаюше-е-е… любовью почитающи тя… поем Христа во всех тебе подающего крепость исцелений… Ему же всегда молимся о всех нас…» – все это наполнило Вирджинию неподдельным религиозным трепетом и восторгом.
Она заметила, что генерал остановился в двери собора у столика со свечами, взял две свечи, но затем в замешательстве стал рыться в карманах и оглянулся на следовавшего за ним по пятам телохранителя. За многие годы это был, наверное, первый случай, когда генералу понадобились наличные деньги – все остальное ему полагалось или доставлялось бесплатно. Телохранитель тотчас сунул руку в карман своих форменных черных брюк и заплатил за свечи, которые взял генерал.
С этими свечами, под размеренное чтение священником жития преподобной Ксении, которая «вела истинно ангельскую жизнь, всех любила, всем оказывала помощь, какую только могла, для бедных была благотворительницей, для скорбящих утешительницей, для грешных наставницей», генерал и Вирджиния подошли к иконам – генерал к иконе Николая Угодника, а Вирджиния к иконе Божьей Матери.
Когда генерал еще только надумал показать Вирджинии Загорск, странная, удивившая даже его самого мысль посетила его, а потом окрепла в нем, как твердое и тайное решение. Конечно, он был атеистом и не верил ни в Бога, ни в черта. И Отдел по делам религиозных культов при Совете Министров СССР был укомплектован его, кагэбэшными, сотрудниками и, таким образом, подчинялся не столько Совету Министров, сколько лично ему, генералу. Но реальная возможность достичь вскорости высшей и практически царской власти в стране вплотную приближала генерала к другой власти над миром – вечной, Божественной. И он подошел со свечой к иконе Николая Угодника, покровителя всех русских царей и богоугодных их начинаний. Отблеск горящих под иконой свеч заиграл в стеклах его очков, и твердый взгляд его встретился со взглядом Николая Угодника. Он не просил у иконы благословения, он не унижался прошением, но все же…
А Вирджиния смотрела в глубокие, темные, семитски тревожные очи Богоматери. И тихие, беззвучные, с детства заученные слова молитвы произносили ее губы. Она просила Деву Марию благословить ее будущего – нет, уже живущего, уже толкающегося у нее в животе! – ребенка.
– Слава Тебе, показавшему нам свет… – произнес священник, возвещая об окончании службы.
– Слава в вышних Богу, – запел хор, – и на земле мир в человецех и благоволение…
Служба закончилась, открылись царские врата алтаря, и двое прислужников под руки вывели патриарха на амвон. Отсюда он молча, двумя руками, древним ассирийским благословением благословил молящихся монахов и хор и затем, дождавшись, когда хор и монахи покинут собор, обратил свой взор на генерала и Вирджинию.
Теперь, коротко взглянув по сторонам и увидев, что в соборе не осталось никого, кроме его личной охраны, патриарха и его небольшой свиты, генерал твердым шагом, без раболепия, но и без присущей ему на людях надменности подошел к патриарху.
И свершилось то тайное, заветное, задуманное генералом еще накануне, из-за чего, собственно, и состоялась вся эта поездка в Загорск, из-за чего в тот день была закрыта для всех посетителей Троице-Сергиева лавра с ее музеями и соборами. Патриарх всей Русской православной церкви молча поднял руку перстом и благословил генерала. Он, патриарх, думал – на богоугодные, благонравные дела и смиренную безгрешную жизнь, а генерал знал – на царствование. Так во все века сознательной русской истории приезжали за патриаршим благословением русские цари, князья и наследники престола – перед войной, перед осуществлением больших государственных начинаний. И когда крестное знамение осенило большую непокрытую седую голову генерала, он понял – быть, быть ему наследником романовско-сталинско-брежневской власти в России!
И уже в другом, веселом, почти мальчишеском настроении он шел вслед за экскурсоводом по залам монастырского музея. Вирджиния шла рядом с ним. Бесценные сокровища русской старины окружали их. Старинные иконы со строгими ликами, с зелено-киноварными одеждами на золотом фоне, в серебряных и золотых окладах – «Николай Мирликийский», «Богоматерь Одигитрия», «Богоматерь Владимирская», «Тайная вечеря», «Евангелист Иоанн», «Сергий Радонежский», «Великомученица Варвара»… Иконы-складни… Шелкотканые иконы… Золотые чаши для причастия… Серебряные подсвечники, увитые золотыми змейками и кистями пряденого золота… И старинный фарфор… И древние фаянсовые вазы… И жемчужное шитье княжеской одежды четырнадцатого века… И двухместная золоченая карета, подаренная русскому царю в восемнадцатом веке английской королевой, и кованые кольчуги, и шлемы древних русских воинов, и портреты русских царей – вся русская история смотрела сейчас со стен, с выставочных столов и стендов на генерала и его спутницу, и – как был он уверен – вся эта русская история вслед за патриархом благословляла его на царство. И он смотрел на портреты бывших русских царей как равный, как законный и почти кровный наследник…
Потом, после музея, они гуляли по монастырю. Молодо хрустел под ногами свежий снег. Бодрил морозный, игольчатый, как сухое шампанское, воздух. Маленькие снежинки, даже не снежинки, а снежные блестки, кружили в воздухе. В пустой аллее монастырского кладбища, среди старинных, запорошенных снегом надгробных памятников генерал жестом приказал телохранителям отстать, и Вирджиния взяла его под руку. За очередным поворотом заснеженной аллеи с высоты монастырской горы им открылся вид на русские просторы – зелено-белые еловые леса, узкая лента электрической железной дороги, переметаемые снегом поля и склоны оврагов, по которым катили крохотные фигурки лыжников, и снова – леса, поселки…
