Энди Оукс - Глаз дракона
— Мы с Да ходим на соревнования, когда позволяет работа…
Очередной проход мимо Пиао, они уже кружатся с другой стороны.
— …мы мечтаем однажды выиграть на международных соревнованиях.
Юнь улыбается, это похоже на чёрный разрез в бауле.
— Шаг налево, лево, лево, — бурчит одуванчик, надавливая ногой на ногу Пиао и выдёргивая его в новое положение. Юнь у его плеча, наклоняется, чтобы подчеркнуть важность своих слов.
— Видите, видите. У вас ловко получается, вы уже приноровились. Подождите, вот будет следующая песня, фокстрот, чуть быстрее. Она должна вам подойти…
Всё ещё близко, почти шепчет.
— …она прекрасно танцует, правда? И хорошо готовит. И пока у неё нет мужчины.
Он подмигивает старшему следователю. Тот чувствует, как желудок проваливается к его неуклюжим ногам. Пытается рукой найти менее потное положение на затянутой в нейлон талии одуванчика. Слышит свои слова, произнесённые вслух…
— Я не удивлён.
Но слова теряются в музыке, группа начинает играть ускоренную аранжировку… «New York, New York».
Стол Юня расположен очень неудачно, прямо под гирляндой кроваво-красных ламп. Лицо детектива выглядит так, будто все его прыщи взорвались одним махом.
— Мне надо допросить вас, — говорит он Пиао. — Я беседовал с Яобанем вчера и позавчера. Он дал вам очень прочное алиби. Очень прочное. Слишком прочное. Я целиком и полностью доверяю ему, конечно, но Шеф Липинг…
Юнь качает головой и ослабляет бабочку, гладит бархат.
— …прекрасный материал. Делали в Англии, представляете? Качество, абсолютное качество.
— Шеф Липинг, — напоминает Пиао.
— Да, да, Шеф. Иногда он бывает не самым понимающим человеком. Иногда он не слишком верит людям, знаете. Он считает, что Яобань покрывает вас. Он настаивает, чтобы мы вызвали его двоюродных братьев и допросили. Ещё допросили вас и представителей Районного Комитета Яобаня. «Чьи-нибудь любопытные глаза наверняка видели, был он там, или его не было, — сказал он. — Чьи-нибудь любопытные уши слышали, были ли вы дома у Яобаня в ту ночь». Да уж, он у нас не из доверчивых…
Юнь высоко поднимает бутылку, допивая всё до последней капли.
— …это ужасно — быть таким недоверчивым.
Пиао кивает, вставая со стула.
— Мне надо идти, уже поздно.
— Уже, старший следователь? Но после перерыва группа будет играть подборку песен Южной Америки. Это апофеоз вечера. Ча-ча-ча, танго. Лили божественно танцует танго…
Одуванчик хихикает и застенчиво отворачивается. Юнь наклоняется через стол, рука прикрывает рот.
— …Лили и танго — это жгучая смесь, острее чилийского соуса в августе.
Нейлон, яростно розовый шифон и танго… не то сочетание, которое будит в нём фантазии о разнузданной страсти. Пиао со всеми прощается. Когда он проходит мимо её места, одуванчик впихивает ему в ладонь адрес, накарябанный на клочке бумаги. Только на полдороге к дому старший следователь находит урну. А если мусорить на улице, можно нарваться на весьма внушительный штраф.
Новый день. Новое пиво. Новая плёнка.
— Ушёл, пока ты спала. Пробка стояла аж до самых ворот Фудань. Всё утро опаздывал везде. Через десять минут у меня встреча с директором и Лазарем. Решил быстренько тебе позвонить, просто сказать, что я тебя люблю.
Е Ян потягивается, зевает. Пока мотается плёнка, Пиао представляет её, соболиные волосы лежат на щеке. Тёмные соски вздымаются над горизонтом шёлкового персикового белья. Губы прижаты к телефонной трубке в сонном поцелуе.
— Я тоже тебя люблю, — шепчет она.
Пиао возвращается в ванную. Вода в раковине холодна, как лёд. «Тоже тебя люблю». Её слова наполняют его болью, горячей, как расплавленная сталь. Он вытирает лицо. Температура спала, утихла. Он открывает пиво. На плёнке почти ничего нет, кроме отдалённого шума… душ. Играет Радио Шанхай… трель звонка, «Граждане и общество». Чэн Си Юань, исполнительный вице-президент шанхайской службы почты и телеграфа, выслушивает жалобы.
ЗВОНЯЩИЙ: У меня ужасный телефон, он едва работает.
ЧЭН: Мы знаем, что есть проблемы, и мы изо всех сил стараемся их решить.
ЗВОНЯЩИЙ: Чего?
ЧЭН: Я сказал, мы знаем…
ЗВОНЯЩИЙ: Не слышу вас по этому кошмарному телефону, он какой-то поломанный!
Пиао мотает вперёд, вслушиваясь в тихую гонку сильно ускоренного звука. У него уже выработался инстинкт, когда останавливать перемотку. Вот он уже прослушивает односторонний разговор, наполненный паузами и подмостками глубокой тишины. У телефона Е Ян… голос её. Молчание звонящего… ничто не указывает на то, кто это. Он быстро отматывает назад, находит начало звонка; отчётливый спаренный щелчок, когда запись переключается с УВЧ-передатчиков на телефонный жучок. О звонке договаривались заранее, иначе быть не может. Е Ян берёт трубку и сразу понимает, кто звонит. Но имена не звучат. Голос её пронизан волнением. Звонящий неслышен. Тишина. Девушка произносит целую обвинительную речь. Занавеси на её злости отброшены в стороны. Слова отрепетированы настолько… что у него сразу появляется ощущение, она про себя уже тысячу раз проговорила их. В душе. В лифте. Во сне, и всё равно не отточила до идеала. Тянется за каждым словом. А с той стороны провода льётся исключительно холод. Из Е Ян хлещут эмоции, которые Пиао до сих пор не знал, как назвать. Как у маленькой рыбки, которая видит, насколько широко большая рыба может распахнуть пасть. Страх. Е Ян в растерянности и испугана.
— Я знаю, что мы обо всём договорились, но мы несём риск, чтобы доставать для вас эти подарки. Вы знаете, что будет, если нас поймают?
ТИШИНА.
— Хотя какое вам дело.
ТИШИНА.
— Цены выросли. Угрожать нам ни к чему. Они у нас, вы их хотите купить. Утройте цену, и они ваши. Это бизнес. Мы несём риск.
ТИШИНА.
— Они совершенны. Я сама на прошлой неделе была в лаборатории, видела их; лучше, чем любые экземпляры, что можно сейчас найти на рынке. Гарантирую, что вы сумеете утроить ту цену, что мы просим.
ТИШИНА.
— Да иди ты на… Скажи что-нибудь. Мы договорились?
ТИШИНА.
— Договорились?
ТИШИНА.
Сперва звонящий кладёт трубку, потом, следом, Е Ян. Запись снова переключается на УВЧ-передатчики. Звук бьющегося стекла, разлетающейся керамики. Тонкий голос Е Ян ревёт в грохоте вспышки ярости.
— …Мудак, мудак…
Её последние слова. Остаток плёнки пуст. Непрерывный поток белого шума, слабого, как звук дыхания. Но Пиао не слушает его, его чувства уже отматывают в памяти назад; он сосредотачивается на явственном звуке, который разорвал тишину перед самым концом телефонного разговора. Перед тем, как молчаливый звонящий повесил трубку. Глухой треск. Щелчок разряда тока. Он тут же его узнаёт. Отматывает плёнку… полторы дюжины щелчков. Он снова и снова вслушивается в него, выкрутив громкость на максимум. Но это уже не нужно, он так, просто убеждается. Он уверен, что правильно опознал звук с первого раза.
Всю сознательную жизнь он хотел себе такую вот зажигалку. Пьезо. Тонкую. Золотую. Данхилл. Глухой треск… и сине-белая вилка разряда мелькает в недрах зажигалки, когда вспыхивает пламя.
Глухой треск.
— Вот ты и приплыл, — говорит Пиао, выключая магнитофон.
Он открывает последнее пиво и раскуривает последнюю «Панду Бренд», но до конца не допивает и не докуривает. Истощение, волна алкоголя, никотина и возбуждения… накрывают его. Внезапно он чувствует онемение. Он спит сном младенца, впервые за долгие недели. Во сне он видит розовый шифон, зажигалки Данхилл… и англичанина, Чарльза Хейвена.
Глава 31
Площадь Жэньминь… Народная площадь. Потоки цветов. Изображение Великого Кормчего. Красные звёзды. «Великий поход». Пиво Цинтао. И под ногами лепестки всех цветов.
В центре неразберихи устроили небольшую ярмарку. Карусели, горки… безжалостный молот генератора пережёвывает жестяные клочья музыки, доносящиеся из колонок. В ветре замешан крепкий коктейль; запах керосина, горелой пыли и пережаренной еды. Ещё в воздухе мелькают кровавые пятна, красные лепестки… напоминающие вишнёвые губы.
Пиао смотрит, как Чэнь с детьми в очередной раз проезжает мимо на карусели. С каждым оборотом они всё меньше и меньше машут ему. Столько всего пришлось пообещать им, чтобы вытащить сюда, столько всего отменить. Каждый круг на крашеных, облупленных лошадях и пандах теперь успокаивает в нём чувство вины.
Он потягивает тёплое пиво, смотрит, как Яобань наступает на электрический кабель, протискиваясь через толпу. В обоих руках — еда. Он кусает, когда толпа становится пореже, и мечтает об укусе, когда народ стискивает плечи.
— Прикольная штука, Босс, там какие-то американские студенты поставили стойку с едой рядом с платформой, где празднуют Великий Скачок Вперёд…
