Максим Теплый - Архив шевалье
– Ну?! – рыкнул Лука.
– Хорошо-хорошо. Я отдам архив. Только он не здесь…
– Что вы говорите? – послышался из темноты коридора голос Мессера. – И где же он? На вокзале, в камере хранения? На дне Рейна в бутылках из-под шампанского? А может, вы его закопали в саду? Мы с Лукой готовы к любой версии, и, уверяю вас, без труда выясним, насколько она правдива.
– Архив в посольстве…
– Ты слышишь, Лука, старина! Он в посольстве! – Мессер громко рассмеялся. – Беда в том, господин Каленин, что Лука не верит вам. Так ведь, Лука?
Гигант шевельнулся в темноте, и этого было достаточно, чтобы спина Каленина покрылась липкой испариной.
– Он в посольстве! – упрямо повторил Каленин. – А может быть, уже отправлен дипломатической почтой в Москву! Я не знаю точно. Он там уже недели три…
– Лука! – резко произнес Мессер, после чего Каленин почувствовал, как великан легко подхватил обе его ноги и легко рванул их вверх, отчего Беркас вместе с креслом опрокинулся навзничь.
В этот момент мертвую тишину темного дома буквально взорвала трель звонка у входной двери. Кто-то не просто звонил, но и яростно тарабанил в дверь ногами. За ней слышались какие-то выкрики и непонятные звуки.
Беркас услышал торопливые шаги, потом резко хлопнула входная дверь, после чего звонок затрезвонил с новой силой.
Каленин с трудом поднялся и на негнущихся ногах сделал несколько шагов. Трясущимися руками он дотянулся до выключателя, а когда свет зажегся, то в течение нескольких секунд убедился, что его страшные гости непонятным способом испарились. Он заковылял к входной двери и безрассудно открыл ее. На крыльце в обнимку стояли два человека. Один из них был Куприн. Второй, буквально висевший у него на плече, вначале показался Каленину незнакомым, но уже через секунду он узнал в нем проводника, с которым познакомился почти год назад в поезде, когда добирался до Германии. Оба были абсолютно пьяны…
– Беркас Сергеевич! Это Гаврилыч, между прочим! Узнаете? – Куприн пьяно улыбался, поддерживая своего спутника, который все время порывался сесть на крыльцо. – Это чародей наш, между прочим! Хранитель секретов, так сказать! Шерп гималайский! Бедуин! Проводник, одним словом, без которого пересечь бесконфликтно границу Советского Союза почти невозможно. Мохер там и прочая дребедень – это по его части!
Куприн икнул и жеманно извинился, наклонив голову:
– Прошу прощения. – Он снова икнул и вновь показал руками, что приносит извинения. – Да, Беркас Сергеевич! Ну выпили! А вам с Гаврилычем надо договориться! Вы же вот-вот покинете нас, и разведка донесла, что ваши чемоданы набиты тем, что можно везти через границу только в малых количествах… Да, кстати, что за странные субъекты только что вышли от вас? Они нас чуть не снесли с крыльца! Какой-то дед с палкой и такой ма-а-а-а-ленький мужичок. Метра три в холке. Это ваши знакомые, Беркас Сергеевич? Да? Странные у вас знакомые… Особенно этот, маленький… трехметровый.
– Проходите, – еле выговорил Каленин, чувствуя, что голосовые связки его не слушаются. – Нет у меня ничего в чемоданах… для вашего Гаврилыча, но проходите, конечно!
– Что, и мохера нет? – удивился Куприн, вваливаясь в коридор и пропихивая впереди себя молчаливого спутника. – Это делает вам честь! Тогда – просто чаю нам! Устали мы с Гаврилычем. Потом, я за рулем! Надо провести эту… как ее… премедикацию! Вот!
– Николай Данилович! У меня… поговорить бы надо…
– Давай попозже! – пьяно поморщился Куприн. – Сначала чай – мне и Гаврилычу!
…Потом пили крепкий чай с лимоном. Куприн и немного очухавшийся проводник пели русские песни, пьяно обнимались и клялись друг другу в вечной любви!
Каленин же не находил себе места. Он то и дело проверял, закрыта ли входная дверь. Несколько раз пытался заговорить с Куприным, но тот был настроен на гулянку и наотрез отказывался обсуждать серьезные темы.
– Давай все проблемы завтра! Хорошо же! Вот ты думаешь, что Гаврилыч простой проводник? – Куприн, выпив, всегда переходил на ты. Он погладил уснувшего за столом приятеля по голове и покачал пальцем: – Нет, дорогой мой! Он не просто проводник! Он человек трудной судьбы!
Куприн понизил голос:
– Он внебрачный сын Кагановича! Понял?
Каленин обреченно кивнул. Слушать про трудную судьбу внебрачного сына сталинского министра ему совсем не хотелось, но из вежливости он отреагировал:
– Тогда понятно, почему он проводником работает.
– Почему? – удивился Куприн. – Объясни!
– Ну, папа его железными дорогами ведал, вот сын и пошел по его стопам. Николай Данилович, архив у меня! Меня отыскал Мессер. Что делать, скажите, а?
Куприн тупо уставился на Каленина.
– Пошел по его стопам, говоришь… Какой архив? Мессер – это кто?
– Николай Данилович! Простите меня. Я глупость сделал… Короче, архив Шевалье у меня. Он здесь, в доме. Весь. Все сорок две картинки и досье.
Куприн еще раз надрывно икнул и, кажется, стал наконец-то понимать, о чем идет речь.
– Ну вы даете, Беркас Сергеевич! Мессер! Сам Мессер! Да он вас перекусит пополам и при этом даже не поперхнется! Как он вас нашел? Как узнал, что архив у вас?
– Потом об этом! Давайте сейчас сделаем так: берем архив, садимся в вашу машину и едем в посольство. Я прямо сейчас соберу все свои вещи и буду жить на территории посольства. Я, честно говоря, ужасно боюсь этих двоих. Пойдемте…
Он потащил Куприна на второй этаж, в спальню.
– Вот! Забирайте! – Он протянул ему альбом. – Рисунки здесь! Сейчас я пакет с записями доктора достану…
Куприн бережно взял альбом и начал его сосредоточенно листать.
– Ну и где же архив? – резко спросил он, и Беркас вдруг увидел, что Куприн в долю секунды стал абсолютно трезвым. – Клауса с женой я вижу! Но, надеюсь, вы догадываетесь, что к архиву Шевалье эти милые люди не имеют никакого отношения? Вы что, Каленин, разыгрывать меня вздумали? – Куприн смотрел на Беркаса жестко и требовательно.
Каленин схватил альбом, быстро перелистал, потом беспомощно огляделся вокруг и наконец осознал: рисунков Шевалье в альбоме не было. Тогда он присел на корточки, судорожно рванул на себя дверцу тумбочки и выбросил на пол стопку полотенец, между которыми должен был лежать пластиковый пакет. Он механически перетряхнул каждое и беспомощно поднял голову. Куприн пристально и трезво смотрел на него.
– Я так понимаю, что записи доктора также исчезли? – ледяным тоном уточнил он.
Каленин беспомощно развел руками.
– Ну все! С меня хватит! Чтобы духу вашего через неделю в Бонне не было!..
Лука Циммерман и Адольф Якобсен: кто кого
Жить в посольстве было очень неудобно со всех точек зрения. Сначала посольские ребята замучили вопросами – что да почему. Косо посматривал и сам посол. Он ввел в практику ежедневные футбольные тренировки, на которые были обязаны выходить все сотрудники, кроме поста охраны на входе. Он поинтересовался у Куприна, по каким причинам тот ночует на раскладушке в домике охраны, и, выслушав путаные объяснения, потребовал, чтобы Каленин тоже являлся на футбольное поле…
Из посольства Каленин выезжал только с кем-либо из сотрудников, да и то – только до университета и назад. Очень хотелось домой. Да к тому же ноябрь в Бонне выдался какой-то совсем не рейнский. Обычно в это время в рейнской долине стоят замечательные деньки. Осень здесь теплая и сухая. А тут – зарядили холодные дожди, низкое небо тяжело цеплялось за шпили многочисленных соборов. Мокрый Бетховен в центре города был мрачен и неопрятен. Короче говоря, тоска…
Каленин считал деньки до отъезда. Их осталось ровно три. Он то и дело украдкой звонил с одного из посольских телефонов в Москву, получая наслаждение оттого, что слышит голоса близких, которые его с нетерпением ждали…
Однажды он даже позвонил бывшей жене, чего не делал больше года. Она среагировала на звонок сухо и настороженно. Но Каленину все равно хотелось сказать бывшей супруге что-нибудь приятное – мол, очень соскучился по ее голосу, надо бы встретиться, да к тому же есть подарок – специально для нее…
Но кончилось все тем, что жена расплакалась, обвинила в невнимании к сыну и бросила трубку. На душе стало совсем скверно.
Именно в момент очередного приступа меланхолии Каленин позволил себе тайком выйти за территорию посольства и отправился на прогулку по тихим улочкам прилегающей к посольству немецкой деревеньки. Точнее сказать, это была вовсе не деревенька, а часть города, но городом это место назвать было невозможно. Дома были преимущественно одноэтажные, с маленькими, засаженными цветами палисадниками, и стояли тесно прижатыми друг к другу. Никаких заборов. Один участок почти незаметно перетекал в другой, будучи отделенным только кустарником или низким, тщательно выкрашенным штакетником.
