Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга первая
— Значит, вам нужны еще причины, — флегматично вздохнул бритоголовый. — Странно, а ведь внешне вы производите впечатление умного человека…
— Вы тоже, — огрызнулся Серостанов.
— Стоп! — бритоголовый поднял руку жестом постового милиционера. — Перестанем хамить друг другу и спокойно разберемся. Есть одна деталь, о которой я вам не сказал: человек, опустивший фотокассету в карман вашей куртки, является агентом ГРУ…
— Что это такое? — поморщившись, спросил Серостанов.
— Вы переигрываете во второй раз, сэр, — спокойно отметил следователь. — Но не будем отвлекаться. Итак, агент советской военной разведки опускает кассету с ценнейшей стратегической информацией в карман куртки британского журналиста. Почему? Я бы еще мог понять, будь вы журналистом чешским. Или болгарским. Или, на худой конец, китайским. Но русские с англичанами не сотрудничали даже в те годы, когда были союзниками, верно? И уж, тем более, в области разведки. Что-то тут не стыкуется, вы согласны? Либо агент действительно ошибся карманом, либо — что представляется мне куда более вероятным — вы и есть тот самый почтовый ящик, в который он должен был опустить свою посылку…
— А вы спросите об этом у него… — Серостанов продолжал лихорадочно прощупывать ситуацию. — Может быть, этот самый агент скажет вам, что действительно ошибся. Хотя шпионы, насколько мне известно, правдивыми бывают только во сне…
— Этот человек мертв, — спокойно сообщил следователь. — Как видите, я с вами полностью откровенен.
— Вы убили его? — изумление Серостанова было неподдельным.
— Боже упаси! — Следователь отчаянно замотал головой. — Он сам о себе позаботился. Такой, знаете ли, романтик-идеалист на переднем крае борьбы с буржуазией: лучше смерть, чем вражеский плен. В исторической литературе я что-то читал о подобных нравственных установках, но на практике сталкиваюсь с таким впервые. Возможно, если бы кто-нибудь из его начальников позаботился объяснить парню, что в Израиле к буржуазии относятся так же подозрительно, как и на его родине, он не торопился бы разгрызать ампулу с цианидом…
— У меня никаких ампул при себе нет, — бледное лицо Серостанова перекосилось. — Как, впрочем, нет и поводов кончать жизнь самоубийством. Давайте заканчивать, господин следователь: меня утомила эта идиотская история…
— Еще один вопрос, и мы заканчиваем.
— Надеюсь, что действительно один, — вздохнул Серостанов и внутренне сжался.
— Кто вы такой, мистер Кеннет Джей Салливан? Действительно британский журналист, завербованный ГРУ или профессиональный нелегал?
— Я отвечу на ваш вопрос в присутствии посла.
— Глупо! — пожал плечами бритоголовый. — При всех вариантах глупо. Даже если вы действительно английский журналист, аккредитованный в Каире, а все случившееся — недоразумение, вы тем более не должны быть заинтересованы в присутствии здесь высокого должностного лица. Зачем посольству знать о досадном инциденте, который, вполне возможно, впоследствии негативно скажется на вашей профессиональной карьере, если вы сами, господин Салливан, ответив на мои вопросы, способны поставить точку в этой истории? Вы не согласны?..
Серостанов угрюмо молчал. В голову лезли банальные ассоциации, вроде матерого волка, угодившего в стальной капкан и пронзительно ощутившего свое бессилие. Боли он не чувствовал — только злость. На себя, на эту страну, на своих высоких начальников, сунувших его голову в самое пекло…
— Я ведь с вами достаточно откровенен… — продолжал втолковывать бритоголовый, удобно подперев отвисшую щеку ладонью. — Я не блефую, не пытаюсь оказать психологическое давление, а просто раскрываю перед вами ход своих мыслей. Вы же понимаете, господин Салливан, что ваши фотографии, документы, связи, происхождение и генеалогия УЖЕ досконально прорабатываются. Возможно, это займет час, может быть, пару месяцев, но в конце концов мы будем знать о вас все. Правда, к этому моменту ваша судьба будет уже решена…
— Прямо как в плохом кино, — пробормотал Серостанов. — Добровольно признание облегчает участь…
— Не облегчает, господин Салливан, а ОПРЕДЕЛЯЕТ! — спокойно уточнил следователь. — Разницу улавливаете?
— Не совсем…
Понимая, что шансов освободиться из капкана нет, Серостанов инстинктивно тянул время, полагаясь на чудо, на благосклонность удачи, которая так неожиданно, так предательски отвернулась от него.
— Если вы на самом деле британский журналист Кеннет Джей Салливан, то должны немедленно рассказать мне все. Сейчас же! И тогда мы вместе подумаем над сложившейся ситуацией и постараемся найти выход, который не отразился бы на вашей профессиональной карьере и, заодно, учитывал наши интересы.
— А если не тот? — тихо спросил Серостанов.
— А если не тот? — голос бритоголового неожиданно зазвенел. — Тогда вы обязаны были сделать то же самое, но сразу после того, как я содрал с ваших глаз пластырь! Если не тот, то вы, господин Салливан, просто кретин, а не профессионал! Почему, попав к нам в руки, вы так бездарно разбазарили время? На что вы рассчитывали? Что здесь поверят в ваши сказки о британском журналисте, приехавшим в Израиль в творческую командировку?.. Да такие вещи досконально проверялись и перепроверялись еще до изобретения компьютеров…
— А если не орать?
— Простите… — Бритоголовый снял очки и стал протирать платком толстые стекла. — Просто вы меня очень удивили… Сколько вам лет?
— Тридцать пять.
— Совсем еще молодой… — Следователь водрузил очки на тонкий нос и пристально посмотрел на Серостанова. — А мне шестьдесят четыре.
— При свете лампы, бьющей прямо в глаза, вы выглядите моложе.
— Вы ведь русский, верно?
— Да, русский. Вернее, советский.
— Давно в военной разведке?
— Пятнадцать лет.
— Звание?
— Подполковник.
— Ого! — серьге точки глаз следователя блеснули. — Неплохая карьера.
— И я так думал. До вчерашнего дня.
— Направление работы?
— Ближний Восток.
— Связи с британской разведкой?
— Чисто формальные. Как сотрудник корпункта в Каире несколько раз проходил собеседования в МИ-5.
— Готовы сотрудничать или полны решимости участвовать в показательном процессе в качестве обвиняемого в шпионаже против государства Израиль?
— Восемь лет? — улыбка на губах Серостанова выглядела печально.
— Это минимум.
— А потом?
— Потом? Депортация… — Бритоголовый пожал плечами. — Вы не за железным занавесом, а в цивилизованной стране, постарайтесь это понять. И тяжесть вашего проступка определит не конкретное лицо в разведке или контрразведке, а суд. На вас распространяются международные законы, и мы не станем их нарушать. Я сам в прошлом солдат, офицер, и слово «присяга» для меня не пустой звук. Нежелание офицера советской военной разведки сотрудничать со следствием будет воспринято нормально — это я могу вам гарантировать. Также, впрочем, как и согласие сотрудничать с нами… Решайте сами, господин Салливан.
— В чем будет выражаться это сотрудничество?
— В деталях сказать ничего не могу — это уже не мое ведомство, — бритоголовый развел руками. — А в принципе — все то же нарушение воинской присяги. Хотя, не в порядке уговоров, а в качестве информационного обеспечения, могу сказать, что в современных спецслужбах агенты-двойники и даже тройники давно уже не редкость. Наверное, это как-то связано с либерализацией уголовных кодексов цивилизованных стран…
— И в израильской разведке тоже?
— Это мне неизвестно, — сухо отрезал следователь. — Я — офицер контрразведки…
* * *— А я тебе говорю, Моткеле, что это холоймес…
Гордон моргнул слезящимися глазами, облизнул синеватые губы и потянулся за маленькой бутылочкой с минеральной водой, с которой он не расставался, как послеоперационный больной — с капельницей.
«Господи, до чего же я ненавижу эту мумию», — тоскливо подумал Моти Проспер, внутренне передергиваясь от мерзкой манеры Гордона жадно глотать воду, присосавшись к пластиковому горлышку бутылки. Проспер был одним из пяти человек в высшем руководстве Моссада, которому было известно о предстоящей в скором времени отставке Шабтая Гордона, возглавлявшего израильскую политическую разведку почти тридцать лет. Занимая пост одного из трех заместителей главы Моссада, отвечавшего за работу в ближневосточном регионе, Моти Проспер ненавидел своего высохшего от старости и въедливости босса по многим причинам. Он был моложе Гордона на целых тридцать лет, имел в отличие от него, прекрасное образование и прочные связи в правительстве, пользовался безукоризненной репутацией, как один из самых способных и перспективных руководителей израильской разведки… Но, несмотря на эти бесспорные плюсы, он по-прежнему довольствовался в Моссаде положением «вечно второго» при казавшемся бессмертном Шабтае Гордоне. Моти Проспер был достаточно умен и самокритичен, чтобы не задавать себе вопрос «Почему?». Поскольку давно уже знал ответ: обладая характером типичного консерватора — не склонного к риску, без которого сам Проспер не представлял себе эффективность спецслужбы, бюрократически въедливого и неизменно подозрительного ко всем вокруг, престарелый, с трудом передвигающийся в пределах своего служебного кабинета и ничего не смыслящий в мощных компьютерах, спутниках-шпионах и прочих электронных штучках, которыми в последние годы стремительно обрастал Моссад, Шабтай Гордон продолжал оставаться природным гением политической разведки. Как и тридцать лет назад, Гордон опирался в работе только на собственный опыт, аналитический склад ума и феноменальную интуицию. Блестящие знания, полученные Проспером в стенах юридического факультета Гарвардского университета, его широчайший кругозор практически во всех областях, в той или иной степени относящихся к работе в разведке, попросту мерк перед природной хваткой и допотопным стилем Гордона, который Проспер упорно, с в общем-то несвойственной этому умному и проницательному человеку зашоренностью, не хотел признавать. Отдавая при этом должное потрясающей, подчас, просто убийственной эффективности гордоновского руководства: на глазах дряхлевший шеф Моссада, которому пошел восемьдесят первый год, по-прежнему не делал ошибок. А его официальный преемник, вместо того, чтобы анализировать этот допотопный, странный, во многом, противоречивый МЕТОД, искал причину успехов чуть ли не в оккультных областях. То было не столько проявление упрямства Проспера или зависти к никогда не ошибающемуся боссу, сколько типичное противоречие между представителями двух разных поколений: Моти Проспер даже мысли не допускал, что в эпоху компьютеризации и микрокалькуляторов, самый точный «обсчет» ситуации достигается с помощью примитивного ручного арифмометра…
