Гюнтер Карау - Двойная игра
Флинч толкает Фуллера в бок и говорит, словно читая его мысли:
— А ну его! Пошли!
И они идут искать ближайшую стоянку такси. Ледяной дождь усиливается.
26
Вернер философствует о хрупком душевном равновесии людей. Катастрофа надвигается, как свирепая гроза, и как раз в это время становится труднее всего именно с лучшими друзьями. Ошибки — это просто свершившийся факт. Они множатся, как снежный ком.
Что помогает человеку держаться и что заставляет его пошатнуться? Перелистывая старые учебники психологии, я вновь пришел к выводу, что между любой, даже хорошей Теорией и практикой, с которой приходится сталкиваться, всегда существует разрыв, потому что теория, которая годна хоть на что-нибудь, носит общий характер, а практика, напротив, всегда конкретна. Короче говоря, я тревожился за Йохена. С ним происходили непонятные перемены. Когда он приходил на инструктаж или с докладом, его отличали четкость и дисциплинированность, как и подобало молодому члену партии. Но эта собранность была чисто внешней. Внутренне же он как-то расслабился. Вероятно, у каждого человека, как у часов, есть своя пружина, которая позволяет ему двигаться и жить. Но как эта пружина заводится?
Если посмотреть со стороны, то положение Йохена стало более простым. Проходя подготовку под руководством специалистов ЦРУ, он вынужден был совершать рискованные переходы через секторальную границу, и это держало его в постоянном напряжении, лишало покоя и сна. Теперь же в качестве законсервированного на случай войны радиста он сидел на месте. Ему запретили приезжать в Западный Берлин. Он получил возможность рациональнее распределять свое время и наконец-то нормализовать отношения с женой и коллегами. Но вот что странно! Если раньше он недосыпал, потому что ему не хватало времени на сон, то теперь он страдал от бессонницы, так как не мог восстановить душевного равновесия. Если раньше он производил впечатление :запыхавшегося человека, поскольку без устали мотался из одной части разделенного границей города в другую, то теперь ему не хватало дыхания, так как был нарушен внутренний ритм его жизни.
Особенно не давала покоя Йохену мысль о том, что противник извлечет из передаваемой им по радио информации больше полезного, чем нам хотелось бы. Тяжелый груз ответственности давил на него, и мне было не просто разубедить его, повторяя, что я разделяю ее вместе с ним. Обычные сеансы радиосвязи по расписанию были делом несложным. Они служили не столько для передачи малосодержательной информации, сколько для того, чтобы подтвердить, что радист находится в постоянной готовности и контакт с ним не потерян. Над чем нам действительно пришлось поломать голову — так это над полученным им заданием подключиться к подземной кабельной сети советских воинских частей, дислоцированных севернее и западнее Западного Берлина. Мы, конечно, приняли соответствующие меры, как и во время успешно выдержанной проверки. Но риск, однако, оставался, и Йохен сознавал это.
Учитывая его душевное состояние, я не отваживался сказать ему, к каким неприятным осложнениям привели его выходы в эфир. Соблюдая инструкции, он при проведении радиосеансов менял места работы, использовал технику для скоростной передачи радиограмм, прикрывался направленными помехами и быстро переходил с одной частоты на другую. Для работы в эфире в его распоряжении была самая современная радиостанция на полупроводниках, о которой мы еще только мечтали. Хотя дальность ее была не очень велика, она отличалась высокой устойчивостью и хорошей направленностью распространения радиоволн в сторону корреспондента — почти как в радиорелейной связи. Это значительно уменьшало опасность радиоперехвата и пеленгации. Тем не менее его, конечно, обнаружили.
Сначала к нам явился один зарегистрированный радиолюбитель, который имел обыкновение проводить отпуск на чердаке, прослушивая эфир на своей радиостанции. По незнакомому излучению он обнаружил в эфире «чужую птичку». Наткнувшись на радиостанцию Йохена во второй раз, он записал радиограмму на магнитофонную пленку, которую и передал нам. Группа дешифровщиков, которая упустила из виду, что я своевременно зарегистрировал данные нового радиопередатчика, с энтузиазмом ухватилась за эту пленку, и мне еле удалось охладить их пыл, прежде чем они обломали себе зубы на этой записи.
Помимо всего прочего в ноябре имел место метеорологический феномен. Через низины, которые проходили примерно по древним долинам, стали прорываться странные слои туманообразований. При этом мельчайшие частицы тумана на какое-то время превращались в лед, не выпадая в виде мелкого града или ледяного дождя. Между слоями тумана проходимость радиоволн улучшилась, и Йохена стали принимать на таком расстоянии, которое ранее считалось немыслимым. Два отдаленных подразделения связи ПВО отреагировали на это спешными донесениями.
Зато партнер с другой стороны радиомоста был чрезвычайно доволен. Уже через несколько месяцев Глазу сообщили, что суммы, вносимые на его счет в банке, повысились. Йохен действительно работал прямо-таки с пугающей самоотверженностью. Казалось, в работе на радиостанции заключена вся его жизнь, остальное же для него не существует. Он будто и впрямь забыл, что деньги на хлеб насущный ему приходится зарабатывать в другом месте. В общем, он так увлекся работой на радиоаппаратуре, что будничные дела перестали его интересовать.
Доказательств этому становилось все больше. Профсоюзное спортивное общество исключило его за пассивность из гандбольной секция. Он рассказал мне об этом со смехом, и я не придал значения этому событию. Правление жилищно-строительного кооператива прислало ему повестку. Он сказал, что они могут поцеловать его в одно место, и я опять не забеспокоился. Зато серьезные опасения внушала мне его дипломная работа, к которой он сам почти не прикасался. Лишь Рената, его жена, все еще возилась с логарифмической линейкой и таблицами. Делала она это не только потому, что, страдая от одиночества, убивала таким образом время, но и — о чем я догадался позднее — потому, что надеялась сохранить хотя бы эту ниточку, связывающую ее с мужем.
Творческий аспект дипломной работы заключался в анализе и оценке экспериментов, проводившихся в научно-исследовательском отделе. Поскольку дело с места не двигалось, начальник отдела, известный своей мягкостью и добротой, потребовал сократить должность ассистента, хотя в свое время он выбил ее специально для Йохена. Сам Йохен о своих трудностях мне ничего не рассказывал. Я узнал об этом от одного доверенного лица. Поскольку все эти сведения я некоторым образом получил за его спиной, то не мог заговорить с ним об этом первым. Поначалу отношения между нами были доверительные и мы не боялись говорить друг другу правду. Но теперь они стали заметно прохладнее. И я уже не решался устроить ему головомойку, которую он вполне заслуживал, поскольку боялся еще больше подорвать его доверие ко мне, без того становившееся все более и более относительным.
Должен признаться, что в его равнодушии к окружающему я усматривал вызов. Я знал его как человека, который не любил привлекать внимание к своей особе и, даже становясь разговорчивым, о себе говорил мало, зато охотно говорил о других, проявляя при этом искреннее участие. Но теперь он и в этом переменился. По мере того как его интерес к судьбам других угасал, возрастало внимание к собственной персоне. Случалось, во время делового разговора он внезапно переводил его на себя и начинал рассказывать, о чем он думает, что его волнует, что он делает сейчас и что ему еще предстоит сделать. Самосозерцание постепенно переходило у него в сострадание к самому себе. Все это меня крайне беспокоило и раздражало, ведь для нормального, здорового человека сострадание к самому себе означает самоотрицание.
Время шло, а его состояние все ухудшалось. На дворе стояла унылая зима с ее нескончаемыми туманами и дождями. Можно было подумать, что между зимой и весной каким-то непонятным образом вклинилось пятое время года — вечные сумерки. И политический барометр не предсказывал ничего хорошего. Усиление подрывной деятельности вражеских тайных служб на международной арене закономерно сочеталось с политикой «большой дубинки».
Бонн расторг с нами все торговые договоры. В дополнение к эмбарго началась новая кампания переманивания рабочей силы, вывоза патентов и жизненно важных товаров из ГДР в Западную Германию. Западный Берлин с его открытыми границами в черте города являлся тем шлюзом, через который происходила эта утечка. Ясно просматривалось направление главного удара: за экономическим и моральным истощением должно было последовать и политическое разоружение, с тем чтобы затем одним, по возможности кратковременным, военным ударом ликвидировать наконец то государственное образование, которое называлось Германской Демократической Республикой.
