Евгений Толстых - Агент «Никто»: из истории «Смерш»
- Такие же! - махнул рукой Никишин, - да вдобавок еще и в пылище каждый день лазают по стройкам да по развалинам.
Они поднялись по лестнице и зашагали по длинному коридору военной прокуратуры Белорусского военного округа. Мозгов остановился перед дверью с табличкой «Прокурор» и обернулся к Никишину.
- Ты посмотрел дело «Кравченко-Доронина»?
- Да, читал, как роман, - усмехнулся Никишин.
- И что?
- Есть кое-какие соображения, могу доложить.
- Заходи минут через десять, поговорим.
- Есть!
Мозгов толкнул дверь, вошел в тесный предбанник, шутливо именуемый сотрудниками «приемным покоем»; поздоровался с помощником, молоденьким лейтенантом, выпускником юридического факультета, только-только надевшим погоны; ключом отпер дверь кабинета, на которой значилось «Полковник юстиции Мозгов» и шагнул через порог.
Солнце не сумело пробраться сквозь плотные шторы, аккуратно задернутые накануне, поэтому в кабинете царило некое подобие прохлады. Но стоило открыть форточку, как с улицы ворвался летний жар, перемешанный с шумом проснувшегося города.
Полковник, исполняющий обязанности военного прокурора округа, оторвал листок висящего на стене календаря - «27 августа 1956 года»…
- Уже двадцать седьмое! - пробормотал он, устраиваясь поудобнее за рабочим столом, - а ведь вроде только вчера уезжал в отпуск.
Мозгов сомкнул веки, откинул голову и мысленно окунулся в волны Черного моря, растянулся на горячем песке уходящего за горизонт пляжа под Анапой, куда он этим летом возил своих сыновей.
- Разрешите, товарищ полковник? - прервал воспоминания стук в дверь.
- Входи, Никишин! - обреченно произнес прокурор, - я тут в море плескался, а ты, как спасатель на пляже: «Граждане отдыхающие, за буйки не заплывать!»
Майор Никишин, начальник отдела окружной прокуратуры, удивленно посмотрел на начальника.
- Да отпуск я вспоминал, Никишин, - признался полковник, - отпуск! Ты-то, кажется, в этом году еще не отгулял?
- Хотел до сентября успеть, пока ребята в школу не пошли, да, видно, не судьба…
- Давай, заканчивай с этим «Дорониным-Кравченко» и хоть на пару неделек съезди куда-нибудь.
- Может, в Ростов махну, к отцу, порыбачу на Дону.
- Во-во, и леща привезешь, большого, на всю прокуратуру. Ладно, что там ты «насоображал» по этому шпиону?
Никишин открыл картонную папку, достал оттуда несколько исписанных страниц и нацепил на нос очки. Он надевал их редко, стараясь не подавать вида, что глаза его порой подводят. Но при Мозгове не стеснялся своей подслеповатости, появившейся после контузии зимой 42-го под Сталинградом. Мозгов знал, чего стоит Никишину «держать фасон», работая без очков, поэтому поругивался, когда майор пытался изобразить «орлиный взор».
- Странностей в этом деле много, но я остановлюсь на тех, которые бросаются в глаза сразу, - начал Никишин. - После месяца с лишним скитаний по лесам Доронин попадает в Краснинский райотдел НКВД Смоленской области. Как - непонятно: то ли он сам приходит с повинной, то ли его случайно задерживают. Скорее всего, случайно, потому что в первом протоколе задержания и личного обыска лейтенант госбезопасности Майоров пишет: «подозреваемый в дезертирстве из Красной Армии». При обыске у Доронина находят медаль «За отвагу», орден «Красной звезды» и 3000 рублей! Откуда такие деньги у «дезертира»? Да и случаи дезертирства среди офицерского состава в то время были редки. Тут вам не 41-й год! Но странно не только это! В том же протоколе лейтенант Майоров фиксирует: «задержал Доронина-Кравченко Бориса Михайловича…» Откуда взялась фамилия «Кравченко», когда все документы на «Доронина»? Значит, тот в чем-то признался? В чем? Что он немецкий агент? Тогда почему это не попало в протокол?
- У разведки свой интерес, Никишин, а то ты не знаешь, - с укором произнес Мозгов.
- Не спорю, товарищ полковник, не спорю! Через десять дней Доронин-Кравченко во всем сознается: что он немецкий шпион, что долгое время работал на абвер, что выявлял места дислокации партизанских отрядов, а СС потом эти отряды уничтожали; что занимался вербовкой агентуры в лагерях военнопленных, что имеет несколько боевых наград рейха. Я как прокурор прочитал один этот протокол допроса и понял: агент «идет на вышку»! И самый гуманный трибунал - а я таких не помню, все справедливые, - приговорит его к ВМН за 10 минут! Только оформи дело! Но еще через десять дней после этого признания появляется «Постановление о приостановлении следствия». Вот оно, я выписку сделал: «В связи с тем, что обвиняемый используется в оперативных надобностях по розыску агентуры противника и следствие по его делу не ведется… предварительное следствие по обвинению Кравченко Бориса Михайловича приостановить. Содержать обвиняемого на облегченном режиме. Копию настоящего постановления направить военному прокурору Орловского военного округа». Подписали офицеры 5-го отделения отдела контрразведки «Смерш» Орловского военного округа. На этом следы Кравченко теряются!
- Значит, служит Родине, паразит, искупает свою вину под присмотром контрразведки! Расстрелять-то никогда не поздно.
- Это так. Но война заканчивается в мае 45-го, а Кравченко всплывает в документах только в феврале 46-го. Где он был на «облегченном режиме содержания»?
- Строг ты, Никишин, строг, - покачал головой Мозгов.
- Соблюдение законности предполагает строгость, товарищ полковник. Идем дальше?
- Валяй!
- Хочу напомнить, что следственные мероприятия по делу Кравченко-Доронина не проводились с лета 44-го. В октябре того же года дело № 815 из отдела контрразведки Орловского округа было передано в Белоруссию, туда, где орудовал Кравченко, где работала «Абверкоманда 103», куда он входил. Кстати, в деле отсутствовал ордер на арест Кравченко! Может, потеряли в суматохе наступлений, а может, его и не было вовсе. А если нет ордера, то нет и заключения под стражу. На свободе шпион! Но самое интересное начинается в феврале 46-го…
- Погоди, Никишин, ты меня заинтриговал, - полковник встал из-за стола и быстрыми шагами подошел к двери. - Белкин, возьми деньги и сходи-ка, любезный, в буфет, принеси нам с майором чайку, да захвати мне пачку «Беломора», - попросил он помощника.
- А чай с лимоном, товарищ полковник? - деловито осведомился лейтенант.
- Ты как, Никишин, с лимоном? - обернулся Мозгов.
- Можно и с сушками, - Никишин посмотрел на начальство наивными глазами.
- Давай, Белкин, с лимоном и сушками. А если конфеты завезли, возьми граммов двести.
- Шоколадных?
- Леденцов, лейтенант, леденцов, на шоколадные мы с майором еще не заработали, - шутливо прикрикнул Мозгов и, прикрыв дверь, вернулся к столу. - Ну, давай про самое интересное, а я закурю грешным делом. Ты-то бросил?
- Две недели держусь, не знаю, как дальше, а пока нелегко приходится. А вы насчет леденцов команду дали - тоже бросать собираетесь?
- Это тебе леденцы. А то я закурю, тебя в соблазн введу, подорву здоровье сотрудника.
- Ничего, буду укреплять силу воли, - ответил Никишин.
- Да тебе ее не занимать.
Мозгов вспомнил, как капитан Никишин, выпускник юридического факультета Московского университета, пошедший добровольцем на фронт в 41-м, получивший тяжелую контузию в боях на Волге, в первый раз пришел в прокуратуру, отлежав три месяца в госпитале. Поначалу передвигался с палочкой, плохо слышал. Но не прошло и года, как Никишин стал преображаться: ходил без опоры, в разговоре редко переспрашивал. Сотрудники, жившие рядом с Никишиным, рассказали, что тот методично занимается како-то мудреной гимнастикой, прописанной ему фронтовым врачом. И не напрасно!
- Чай с сушками, товарищ полковник, - отрапортовал лейтенант Белкин, - лимон и леденцы отдельно. А это - «Беломор».
- Ты смотри, все есть! - потирая руки, произнес прокурор, - и кто говорит, что плохо живем?! Минск - не узнать, краше, чем до войны, стал; лимоны - в каждом буфете, любому лейтенанту доступны! Доступны, Белкин?
- Так точно, товарищ полковник. И леденцы тоже.
- Вот! Значит, все идет как надо. Спасибо тебе, лейтенант, отдыхай пока.
- Есть! - Белкин осторожно прикрыл за собой дверь.
- Ну, как там Чапаев говорил? «Я пью чай - садись со мной чай пить!» Клади лимон и рассказывай дальше!
Никишин бросил в граненый стакан, упрятанный в металлическую оплетку, тонкий ломтик лимона, погремел ложкой, сделал маленький глоток и продолжил:
- Так вот, 6 февраля 1946 года 2-й отдел Управления контрразведки нашего округа принимает дело № 815 к своему производству. На следующий день Кравченко вызывает на допрос капитан Афонин. Хочу напомнить, что никаких следственных действий с лета 44-го по «Кравченко» не велось. Кроме протоколов того времени ничего не было! И вдруг капитан Афонин 7 февраля 46-го года заявляет: «Следствие располагает данными, что вы неправильно назвали свою фамилию, имя, отчество и другие автобиографические данные», и требует дать правдивые показания по этому вопросу! Каково? Ведь во всех предыдущих протоколах 44-го года - а каких же еще? - нет и тени сомнения в правдивости изложенной Кравченко легенды! Откуда у следствия появились какие-то «данные», если этого следствия не было?! Но самое интересное, что Кравченко говорит: «Да, каюсь, был неискренним и лживым, теперь скажу всю правду, как на духу!» И выдает новую биографию. Оказывается, никакой он не Кравченко, он Максимов Леонид Петрович, 1920 года рождения, уроженец села Голодяевка, Белинского района, Пензенской области. А Москва, трудное детство в детдоме, школа на Таганке, семья мудрого и доброго инженера Сметанина - все выдумка! Плод фантазии напуганного дезертира. Учился новоиспеченный «Максимов» в начальной школе в Чимбарском районе, там же, в Пензенской области; сидел на иждивении тетки, Сметаниной Веры Федоровны, которая работала учительницей в той же школе. В 1931 году семья Максимовых переехала в местечко Чолпан-Ата Иссык-Кульского района Киргизской ССР. Семья большая - братьев и сестер человек шесть! Родители устроились на конезавод №54, потом переехали в Таласский район, где работали на конезаводе №113. Как цыгане! В 1937 году семнадцатилетнего Леню судят по статье 162 и приговаривают к году исправительно-трудовых лагерей. Год он сидит во Фрунзе, а освободившись, сразу поступает на заочное обучение в строительный институт при Киргизской республиканской школе повышения квалификации. Шустрый парень? До 40-го года он там учится, непонятно, получает диплом или нет. В мае 41-го его призывают в Красную Армию. Везут в Липецк, а 27 июня - на Западный фронт. С августа по декабрь 41-го его часть находится в окружении в районе Витебск-Демидово-Рудня. А в декабре он попадает в плен, его отправляют в Витебский лагерь, где он сидит до октября 42-го. Там его вербуют, обучают в Борисовской разведшколе и забрасывают к нам. Биография «средненькая», тянет лет на 20 лагерей. Но зато не ВМН!
