Михель Гавен - «Роза» Исфахана
— Да, я американка, — тихо ответила Джин и почувствовала, что у нее словно камень с души свалился. — И мое настоящее имя — Джин, — продолжила она поток признаний. — Джин Фостер-Роджерс. Офицер медицинского корпуса армии США. И раз уж я предлагаю тебе перебраться в Ирак, на американскую базу, ты должен понимать, что это — не пустая болтовня. А из Ирака чуть позже, после недолгого срока интернирования, ты сможешь отправиться в США. И там, я уверена, в подвалах тебя держать не станут.
— В отличие от тех пленных талибов, которых пытали на базе в Гуантанамо? — саркастически усмехнулся Лахути. — Уж над ними-то, насколько мне известно, американцы поиздевались вволю.
— Во-первых, США этого и не отрицают. Во-вторых, виновные в нарушении правил содержания заключенных понесли наказание. В-третьих, пленные талибы были безжалостными террористами, лишившими жизни многих ни в чем не повинных людей, и поэтому по отношению к ним тоже были применены довольно жестокие меры…
— И особенно, как я слышал, усердствовали женщины, — насмешливо скривился Шахриар.
— Соединенные Штаты — очень большая страна, — ответила Джин сдержанно. — Более трехсот миллионов населения. Служба в армии — это своего рода социальный лифт для многих переселенцев, желающих зацепиться в Штатах и начать новую жизнь, ведь для заключения армейского контракта достаточно получить не гражданство, а всего лишь вид на жительство. А люди попадаются разные. Впрочем, как и везде, — пожала она плечами. — Свободное общество не может быть идеальным, как не может быть идеальным человек, которого, как известно, Господь создал несовершенным. Идеальными могут быть только диктатуры, ведь в них всё, что не соответствует идеалу, попросту утилизируется, уничтожается. По примеру прокрустова ложа. А в свободном обществе всегда есть место порокам, это естественно, Шахриар. Главное, чтобы закон не бездействовал и все были равны перед ним. Как в Соединенных Штатах, например, где злоупотребившие служебным положением тюремщики понесли заслуженное наказание. Так что обвинения вашего президента, называющего западную демократию «фиговым листком, призванным прикрывать разврат и пошлость», есть не что иное как ложь. Рассказывая небылицы о Штатах, он лжет, чтобы представить менее страшными пороки собственной страны.
— Согласен, здесь я с тобой даже спорить не буду… Джин, — впервые назвал её Шахриар настоящим именем и затушил сигарету. — Только мне ведь и в твоих хваленых Штатах делать нечего. Я уже слишком стар, чтобы начинать жизнь заново. А вот в юности очень мечтал посмотреть мир… — Джин прочитала в его глазах скрытую грусть. — Хотел увидеть Париж и Эйфелеву башню, собор Сент-Пол в Лондоне, небоскребы Нью-Йорка… Как подающему надежды архитектору мне было очень любопытно взглянуть на железные, каменные и стеклянные творения рук человеческих. А теперь уже поздно. Ни архитектора, ни контрразведчика, ни даже революционного исламского функционера из меня не вышло. Мне и в Иране-то нечего делать, а уж в Штатах тем более…
— Ты не прав, Шахриар, — возразила Джин серьезно. — Если ты решишься на побег, без поддержки не останешься, обещаю. Я не профессиональный разведчик, к ЦРУ имею лишь косвенное отношение, но мой отец, генерал Том Роджерс, обладает большими связями и в армии, и в разведуправлении. Он сможет тебе помочь, я уверена. Да что там отец?! Еще раньше, уже в Ираке, тебе наверняка поможет мой шеф, вернее, шеф иракского представительства ЦРУ Дэвид Уитенборн. Главное, чтобы ты сделал шаг нам навстречу!
— То есть изменил своей родине? — с горькой усмешкой уточнил Лахути. — Давай уж называть вещи своими именами, Джин, если хотим быть друг с другом честными до конца, Я — офицер контрразведки, и, значит, должен буду выдать известные мне секреты своей страны, иначе мне никто помогать не будет, так? Будь я простым литейщиком, как твой мастер Тарани, не раздумывал бы ни секунды: получил бы с помощью твоих влиятельных друзей гринкарту и как-нибудь потом сам в Соединенных Штатах обустроился. Но офицер контрразведки — это совсем другое дело, Джин. К тому же не забывай, что у меня здесь семья: четверо сыновей и старики-родители. Если я приму твои условия и соглашусь стать предателем, их ждет незавидная судьба. А я этого не хочу… — Он закурил очередную сигарету.
— Отъезд твоих родственников можно организовать еще до твоего побега, — предложила Джин.
— Тоже через посольство Франции, как и в случае с родственниками Нассири?
— А почему бы и нет? Во всяком случае теперь они в безопасности, и им ничто не угрожает. Твоих родственников там тоже примут, хотя, возможно, это аукнется Франции некоторыми осложнениями. Впрочем, я не думаю, что из-за эмиграции членов твоей семьи Тегеран пойдет на разрыв дипломатических отношений с Парижем. Скорее всего дело ограничится лишь показательной высылкой из Ирана пары французских дипломатов да требованием заменить посла. Но гуманистические ценности нашего западного союза от этого не изменятся, и ни одна из западных стран от них никогда не отступится. Так что решать тебе, Шахриар. Здесь трудно давать советы. В таких ситуациях каждый выбирает сам, на чьей он стороне и чего хочет от жизни. По-моему, ты уже имел возможность убедиться, что вожди и родина — это далеко не одно и то же, что исламская революция и Персия — отнюдь не синонимы…
— Я поеду в США только в том случае, если ты согласишься стать там моей женой, — перебил вдруг её Шахриар и посмотрел прямо в глаза.
Джин растерялась.
— Но, Шахриар… я уже замужем, — произнесла она виновато. — Это я только по легенде вдова. Это муж якобы доктора Аматулы Байян, француз по имени Пьер Кресси, якобы умер. А мой муж, майор Майк Фостер, жив и здоров, я надеюсь. Он проходит сейчас подготовку на одной из учебных баз, чтобы получить звание подполковника. Прости, но я не готова расстаться с ним. Я даже мысли такой не допускаю…
— Но ты же не станешь отрицать, что изменила ему со мной.
Голос Лахути прозвучал жестко, и Джин почувствовала, как неприятно кольнули его слова её сердце. Но, к сожалению, он сказал правду, и возразить ей было нечего.
— Не стану, — кивнула она. И прошептала, опустив голову: — Да и не хочу. Признаться, я боюсь встречи с Майком. Если не случится ничего непредвиденного и мне все-таки удастся вернуться в Штаты, я обязательно расскажу Майку о своей измене. Я не смогу жить во лжи, Шахриар. Так меня воспитали. Даже если мое признание разрушит наш брак, это будет честнее. И если Майк потребует развода, мне не останется ничего другого, как согласиться. Я заслужила это…
— Ханум, в горах завалило моханди, чистильщиков канатов! — крикнула с порога, вбежав в комнату, Марьям. — Трое задохнулись, а одного доставили к нам еще живым. Правда, со множественными переломами…
— Уже иду. — Джин встала с кресла, привычным движением скрутила волосы на затылке, закрепила их шпилькой, повязала голову платком. — Договорим позже, — сказала, обернувшись, Шахриару. — Нам с тобой есть о чем подумать. И хотя времени у нас мало, до завтрашнего утра дело терпит. Во всяком случае до того момента, когда твой друг аль-Балами явится с докладом к начальству в Тегеране. Кстати, Марьям, — повернулась она к медсестре, — будь добра, позвони сейчас в отель «Шах Аббас» и попроси, чтобы тебя соединили с полковником аль-Балами. Запомнила?
— Да, ханум, — кивнула медсестра, — запомнила. Отель «Шах Аббас», полковник аль-Балами.
— Умница. Когда соединят, скажи ему, что охрана Корпуса исламских стражей во главе с капитаном Лахути нас вполне устраивает, и в замене её — полной или частичной — мы не нуждаемся.
— Хорошо, ханум. Всё передам в точности.
— Спасибо, Марьям. Надеюсь, после твоего звонка полковник поймет, что письма от меня ему ждать не стоит. В какую палату отвезли пострадавшего?
— В левое крыло, ханум, в тридцать пятую. Доктор Маньер уже там.
— Понятно. Что ж, я тогда отправлюсь к нему, а ты, Марьям, после разговора с полковником навести, будь добра, доктора Нассири. Возьми у него результаты последних анализов Али Агдаши и принеси мне.
— Слушаюсь, ханум. Всё сделаю. Как ветер!
— Ты у меня всегда как ветер, девочка моя, — улыбнулась Джин. И повернулась к Шахриару: — Возвращайтесь к службе, капитан.
Лахути молчал, неотрывно глядя на нее и не трогаясь с места. Застывшее в его глазах теплое, искреннее и глубокое чувство заставило Джин смутиться и потупиться.
— Этот полковник такой противный, — сказала вдруг Марьям, набирая нужный номер на телефонной трубке, — он мне сразу не понравился. Улыбается, а глаза хитрые и злющие. Что, разве я не права? — оглянулась она на Джин и Лахути.
Оба в унисон рассмеялись.
— Права, права…
— Алло! Полковник аль-Балами? — задорно прокричала в трубку Марьям. — Здравствуйте. Это вас из миссии Красного Креста беспокоят. Да какая разница, кто я? Одна из сотрудниц. Звоню по поручению госпожи Байян. Она просила передать вам, что… Как? Вам уже все понятно? Ну, раз понятно, тогда до свидания. У меня тоже работы невпроворот. — Она сбросила вызов и обиженно сдвинула густые брови к переносице. — Грубиян и болван. — Потом скорчила гримаску и высунула язык: — Фу.
