Ян Валетов - Левый берег Стикса
— Лежи, дурак! Куда?!!
Костя попытался вырваться, но Франц держал крепко и, пущенная невидимым стрелком очередь, лишь выбила щепу из перевернутого стола, не зацепив никого из них.
За дальней колонной, ближе к входу, внезапно возник Худощавый и, выгнувшись замысловато, отставив под углом руку, открыл огонь из странной формы пистолета, с изогнутым «рожком» магазина под стволом. Звук выстрелов его оружия был неожиданно громким и звонким. У входных портьер кто-то пронзительно закричал, а потом заматерился по-русски. Мимо пробежал Турок с окровавленным, перекошенным лицом, стреляя на бегу и удивительно ловко перепрыгивая через опрокинутую мебель. Рот у него был оскален совершенно не по-человечески.
Что-то с грохотом обрушилось. Замигал свет. Опять застрочил автомат, заклацал пистолет Худощавого. Кто-то заверещал, как подраненный заяц. И тут же все смолкло. Стало слышно, как льется на пол струя вина из разбитой бутылки. И стоны…
Сзади заворочался и сел Франц. Выглядел он совершенно не респектабельно. Впрочем, сложно было выглядеть лучше, имея на костюме все, что несколькими минутами раньше стояло на столе.
— O, Maine Got, — простонал он — Holly shit! Unfucking believable!
И выплюнул на ладонь зуб.
— Новый фарфор, Костя! Совершенно новый фарфор! — пожаловался он.
Костя встал, хрустя битым стеклом.
Вокруг него, словно полураздавленные насекомые, копошились люди, пытавшиеся подняться на ноги. Но, подняться на ноги, было суждено, увы, не всем. Свинец прошелся по залу плотной стеной. В воздухе висел едкий пороховой дым, заглушавший своей вонью запах пролитой крови. За спиной Кости, навзрыд, заплакала женщина.
Он сделал несколько шагов вперед и едва не наступил на лежавшего навзничь Глобу. Очередь угодила ему в грудь и в живот. Он еще дышал, но с присвистом — на губах вскипали кровавые пузыри. Костя присел рядом, но в этот момент Глоба затих, вытянулся, запрокидывая голову, и кровь его хлынула из приоткрытого рта на паркет густой темной струёй. Спрашивать было не с кого. Любитель заграничных вояжей свои земные путешествия закончил.
— После сытного обеда, предательства и минутного ужаса, — подумал Краснов отстраненно.
Чувства человеческой жалости к убитому не возникло, и это не казалось странным. А вот к утерянной информации…
Чуть дальше, у стены лежал человек со смешной фамилией Катенькин. Ему повезло больше — он был жив, но без сознания. Одна пуля прошла через предплечье, вторая прошила икру правой ноги, скорее всего, раздробив кость. Но он был жив и Костя мысленно этому порадовался, сожалея, что плохо думал о парне.
В шаге от Катенькина, привалившись спиной к стене, сидел официант, раненый в живот. Он смотрел перед собой широко открытыми от боли глазами и шумно дышал. У входа, опустив оружие к земле, над телами двух киллеров, стояли Турок и Худощавый, оба раненые, но еще не чувствующие этого в горячке боя. Костя подошел еще ближе и посмотрел на стрелявших.
Один из них, высокий худощавый мужчина лет сорока, убитый выстрелом в горло, был одет в такой же комбинезон, как и тот весельчак, что остался лежать в туалете. Второй был, чуть моложе возрастом, тоже коротко, по-военному, стриженый, в обычной гражданской одежде. Он так и не выпустил из рук «Калашников» и, лежа на спине, напоминал солдата, стоящего в почетном карауле. На серой ветровке, застегнутой под горло, были видны три отверстия от попавших в грудь пуль.
— Надо уходить, — прошепелявил сзади Франц. — Я останусь. А тебе надо ехать. Дай паспорт.
Костя посмотрел на Франца с недоумением.
— Дай паспорт, — повторил тот. — Так надо.
— Хорошо.
Фон Бильдхоффен обвел взглядом побоище, царившее в зале. Раненых, насмерть перепуганных, убитых и повернувшись к Косте, сказал:
— Дитер ошибся. Вы, русские, совершенно сумасшедшие. Дикари с автоматами. Ему надо было не помогать тебе. Или помогать, но не так.
Краснов молчал. Франц сплюнул кровью и посмотрел Косте в глаза.
— Быстро уезжай. Ничему не удивляйся. Все, что надо, тебе расскажут. Удачи. Камен, — сказал он, обращаясь к Турку, и очень быстро заговорил по-немецки.
Тот кивал головой, зажав рукой полуоторванное пулей ухо.
Через две минуты «Мерседес», за рулем которого сидел Худощавый, стремительно уходил в сторону от центра Берлина, увозя Краснова в неизвестность, подальше от приближающихся полицейских сирен.
Один из переделанных нашими отечественными шутниками от бизнеса законов Мерфи гласит: «Если дела идут плохо — не печалься. Они пойдут ещё хуже». На самом деле, вариаций может быть бесконечное множество и желание шутить на эту тему пройдет не скоро.
В стране победившего абсурда, где законы могут меняться раз в месяц, а обещание правительства однозначно означает, что вскоре произойдет нечто совершенно противоположное, гениальный Мерфи своих законов не издал бы. Не потому, что не смог создать — конечно, смог бы. Просто писал бы их каждый день, а потом переделывал, в соответствии с изменениями. И так — бесконечное число раз.
Гельфер, не терявший чувство юмора даже в периоды временных сложностей в работе, которые грозили стать постоянными, изрек свою версию закона Мерфи, как раз перед выборами.
— Знаешь, Костик, — сказал он, потягиваясь в кресле — дело шло к полуночи, и спать хотелось ужасно. — Если дела идут хорошо, можешь не сомневаться, скоро они пойдут плохо.
И, действительно, у него были все основания так говорить. Давление на банк, последние несколько месяцев, ощущалось достаточно сильно. Неприятности были и у Тоцкого, и в кредитном управлении, и у отцов-учредителей. Вольница, похоже, заканчивалась. Родина призывала своих героев поделиться.
Если проблемы Андрея, с его «черным» бизнесом и постоянной игрой в «кошки-мышки» с силовиками и бандитами, были, в общем-то, ожидаемы и объяснимы, то проблемы кредитного управления навалились, как снежный ком. Проблему видели и до того, но даже самые худшие прогнозы оказались оптимистическими. Невозврат кредитов был настолько прибыльным бизнесом, что играть в эту игру, ставшую, воистину, народной, принялись правоохранители, бандиты и обычные бизнесмены.
Схема была проста, как грабли и имела две основные разновидности — криминальную и …. тоже криминальную. Различались они, как водится, возможностями и умом тех, кто проводил их в жизнь. По «тупой» схеме, полученный кредит обналичивался через фирмы-однодневки и растаскивался по карманам. На упавшие «с неба» деньги покупались машины, квартиры, золото и шикарная, но недолгая жизнь украинского Креза. Потом похмельного, но довольного кредитора находили и сажали. При этом, правда нечасто, часть не пропитых им денег возвращалась в банк.
Иногда выяснялось, что сам кредитор — обычный «лох», а кредит ушел к совершенно другим людям, которых и трогать-то опасно, не то, что требовать с них какие-то деньги. В этом случае была вероятность, что «лох» отправился кормить рыбу в городской акватории или работает бетонной колонной на строящемся объекте и концы, в прямом и переносном смысле, исчезали в воде.
В случае подхода к проблеме скорого обогащения за чужой счет с умом, все делалось намного изящнее. Взятые деньги, проконвертировавшись по совершенно «левому» контракту, отправлялись за рубежи родины навсегда. За ним отправлялся на постоянное место жительства и сам кредитор. Разумеется, поиски его в таком случае были безрезультатными, конечно, если страна для жительства была выбрана правильная. Зачастую, исполнителю операции доставался только некоторый процент от украденных денег, а основная сумма, там же, за рубежом, «пилилась» идеологами сделки, гражданами нелишенными патриотизма, которые пределы Украины покидать не собирались.
Самые же практичные делали так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. В их схеме, помимо жажды обогащения, присутствовало некоторое знание экономики и трезвый расчет. Суть расчета лучше всего отображала первая часть известной народной поговорки «Лучше сорок раз по разу …».
В схеме присутствовали и «левый» контракт, и «выгон» денег за границу, но учитывалась инфляция, чье победное шествие по стране продолжалось. Контракт не выполнялся, что было ненаказуемо, деньги в страну, по причине срыва контракта, возвращались, что поощрялось. Разница, образовавшаяся за три месяца, зависала на оффшорной «прокладке». Оставшаяся валюта продавалась на бирже по коммерческому курсу, и превращалась в страшное количество ежедневно и ежечасно инфлирующих карбованцев. Банк получал свое, с процентами, что было приятно банку, а организаторы оставляли в кармане процентов 60 от взятой в долг суммы. Но в валюте. И на зарубежных счетах. Ну что такое 360 процентов годовых, если инфляция достигает 50 процентов в месяц? И досыта, и без греха.…Причем, хоть сорок раз по разу — не придерешься. Ни тебе товара, ни хлопот с его продажей, ни налогов и нарушений текущего законодательства. Куда там Нью-Йоркской бирже!
