Олигарх - Татьяна Николаева
– ОН должен быть доволен, – говорит сам с собой Прохор. – Хозяин должен быть доволен.
Глава 3
Проходит ещё полгода. Прохор, живой и здоровый, довольный жизнью, пожинает плоды своих преступных трудов. Он процветает, как и прежде, и даже больше. Его заводы и фабрики приносят колоссальные прибыли, несмотря на войну и разруху, охватившие страну. Он окончательно успокоился и расслабился. Вот уже почти год его не беспокоят. Значит, там довольны. Значит, он всё правильно делает. Значит, надо продолжать всё в том же направлении.
– Жизнь прекрасна! – говорит Прохор, заглушая вопли и стоны гибнущих людей и перекрывая бесконечный поток сообщений о новых и новых жертвах, исчисляемых уже десятками тысяч.
И вновь он, как и прежде, принимает завтрак в своей роскошной столовой, в кругу семьи. И вновь лакеи в белых перчатках ставят дорогие блюда на стол, подают заморские фрукты и наливают ароматный кофе в цветастые фарфоровые чашечки.
Прохор, как и раньше, окинул взглядом окружающую роскошь и вздохнул полной грудью. Всё идёт, как нельзя лучше. Он по-прежнему правит государством, разорённым и разодранным в клочья войной и бедствиями. Он всё так же посещает мировые встречи и саммиты, и там ему высказывают слова сочувствия и оказывают помощь. Он по-прежнему проливает кровь в своей стране. Он понимает: пока будет литься кровь, его собственная жизнь вне опасности.
* * *
На одной из встреч к господину Прохору пробился журналист и, наклонившись к самому уху, сказал:
– Время пришло…
Прохор похолодел от ужаса. Нет, этого не может быть. Почему опять? Он хотел спросить, но журналиста уже оттеснили охранники и потащили прочь от правителя.
– Нет, стойте! – резко крикнул Прохор. – Отпустите его.
– Он может быть вооружён, – в сомнении отвечает охрана.
– Пустяки, – говорит Прохор. – Мне ничего не угрожает. Отпустите его.
Журналист, освободившись от рук, схвативших его, спокойно подошёл к Прохору и сказал одними губами, глядя ему в глаза:
– ОН ждёт. Ты должен пойти со мной.
Прохор растерялся и стал озираться по сторонам, как будто в поисках защиты.
– Нет, это неправильно, – прошептал он, – я же дал ему всё, что он хотел. Столько крови, столько жизней, тысячи невинных жертв. Зачем ему я?
– Жертвы лишь отсрочили оплату, – тихо произнёс посланник, – но не отменили.
– Неправда! – вскричал Прохор, не обращая внимания на устремлённые в его сторону взгляды и камеры репортёров. – Я думал… Это несправедливо. Что ему ещё надо? Он хочет ещё крови? Я дам ему. Дам столько, что он будет доволен.
Прохор притянул журналиста к себе и говорил ему в самое ухо.
Окружающие не понимали, что за перемена произошла с правителем. Почему он ведёт себя так странно, презрев все правила и этикет? И почему на его лице вместо самообладания отразился дикий страх, животный ужас?
А он всё говорил и говорил что-то настойчивому журналисту. Он уговаривал и торговался, он просил и умолял.
Наконец устав слушать мольбы и унижения, посланник сказал, коротко и сухо, глядя прямо в глаза Прохору:
– Не торгуйся. И не пытайся обмануть его. Твой час настал. Сейчас или позже, всё равно ты должен заплатить.
– Лучше позже, лучше позже, – Прохор ухватился за проблеск надежды. – Позже, но не сейчас.
– Ты делаешь только хуже, – сказал посланник. – ОН не любит, когда с ним играют.
– Пусть он сам придёт, пусть позвонит, я попрошу его, – умолял Прохор.
– Довольно, – прервал его тот. – ОН не придёт. ОН ждёт. Ты идёшь?
– Нет! – резко дёрнулся Прохор и шарахнулся в сторону. – Нет, вы не имеете права. Уходите!
Журналист посмотрел ещё раз Прохору в глаза, полные ужаса, и в его собственных глазах заплясали адские огни.
– Вы нарушили договор, господин Прохор, – произнёс он. – Прощайте.
Он беспрепятственно ушёл и растворился в толпе репортёров.
Спустя всего две минуты Прохору позвонили и сообщили о случившейся автокатастрофе, в которой погибла его семнадцатилетняя дочь.
– Нет, этого не может быть! – вскричал он. – Так неправильно! Верните его! Верните того журналиста.
Но того уже и след простыл.
Встреча была окончена досрочно. Прохор, забыв об этикете и приличиях, поспешил обратно, в столицу. Он надеялся, что это неправда, что это какая-то чудовищная ошибка или чей-то злой розыгрыш.
Словно во сне, он пришёл на опознание. Словно сквозь туман, он увидел мёртвое лицо своей старшей дочери.
– За что?! – простонал он, опускаясь на колени. – Её за что?
* * *
Жизнь в белоснежном особняке изменилась навсегда. Горе и боль утраты поселилась в нём.
Бледное, залитое слезами лицо супруги белым пятном упрёка напоминало Прохору о его поступке. Он пожалел собственной жизни, и вот его старшая дочь отдала свою. Неравноценный обмен.
Десятки тысяч отнятых жизней не стоили одной этой. Пусть бы и дальше лилась кровь этих презренных рабов, этих недочеловеков. И пусть льётся! Пусть и дальше мрут, как мухи! За жизнь его девочки пусть платят все остальные.
И Прохор отдаёт приказ ужесточить бои и резню. И снова бурным потоком льётся горячая кровь.
Проходит неделя. Семья Прохора в трауре. Он не оправился ещё от первого потрясения, как случилось новое. В его дом вновь пришла беда. Шестилетний сын слёг от неизвестной болезни.
– Только не Сёмочку, – взмолился Прохор.
Он вызвал лучших отечественных специалистов и лучших врачей из заграницы. Но никто не мог определить и сказать, что за болезнь сразила его младшего сына. Никакие анализы и обследования не давали определённых результатов. Маленький Сёма лежал без сознания и таял день ото дня.
Врачи разводили руками. Мать сходила с ума от горя и отчаяния. За спинами шептались, делая самые разные предположения, почему такая беда постигла семью Прохора. И только он один знал причину смерти дочери и болезни сына. Только он один наперёд знал исход. Он знал, что надежды нет. Младший сын – следующая жертва за его ошибку, и не последняя. Прохор понимал, что вслед за младшим может настать черёд и оставшихся двоих детей.
– Ударил по самому дорогому, – говорил Прохор, закрывшись в своём кабинете дома. – Ты же забрал уже старшую дочь. Зачем тебе ещё? Оставь жизнь моему младшему ребёнку. Не отбирай Сёму.
Он пришёл в комнату сына, где над кроваткой день и ночь молилась убитая горем мать. Прохор хотел тоже помолиться, попросить Бога за сына. Но он не смог вспомнить слов ни одной молитвы. Тогда он решил просто
