Бернт Энгельманн - Большой федеральный крест за заслуги. История розыска нацистских преступников и их сообщников
— В Мюнхен? — переспросил Хартнел. Его мысленному взору представились большие пивные, огромные порции сосисок с кислой капустой и веселые, пирующие, поющие с переливами, на тирольский лад, люди в коротких кожаных штанах и зеленых шляпах. И он порадовался тому, что адвокатская фирма «Абрамович, Мандельштам, Коган, Мак-Интош, Мандельштам и Левин» была столь любезна и ему, таким образом, представляется случай познакомиться с этим, конечно же, примечательным городом.
— Да, Мюнхен в Германии, в Западной Германии, — подтвердил мистер Клейтон. Он выудил из своего изящного, для адвокатского офиса чересчур, пожалуй, дорогостоящего, в стиле Людовика XVI, письменного стола напечатанное на машинке письмо и уставился, нахмурившись, в длинный ряд имен немецких адвокатов на его бланке. — Наши уважаемые коллеги там… Я, к сожалению, не сумею правильно выговорить их имена, Дон, но, возможно, тебе это удастся, мой мальчик, ты ведь, если я не ошибаюсь, немножко изучал немецкий в своем колледже. Впрочем, не бойся, — продолжал он успокаивающе, — в твоем распоряжении там будет переводчик… Да, так что я хотел сказать? Ах да… Наши немецкие коллеги согласовали с нами твердый гонорар, включая последующее возмещение издержек, и нам удалось их склонить к тому, что исходная при расчетах спорная сумма составит всего лишь один миллион долларов, так что совсем не обязательно тебе упоминать о фактической сумме, которая, повторяю, достигает почти шести миллионов. Они со своей стороны тоже не слишком-то много уделяли этому делу внимания, перепоручив его одному, как они уверяют, первоклассному и сведущему специалисту, некоему господину Фрицу, или Фрэцу… Как сообщили нам только что из Мюнхена, он будто бы завершил уже свои довольно успешные изыскания или, может быть, близок к их завершению. И наши немецкие коллеги стоят теперь, как они нам пишут, перед столь трудными и важными решениями, что хотели бы предварительно обсудить их подробно и непосредственно с нами — довольно разумно с их стороны ты не находишь этого, Дон?
— Да, конечно же, дядя, это очень разумно. Но о чем, собственно, идет речь?
— Все написано в документах, мой мальчик, — ответил мистер Клейтон. — Но я понимаю, разумеется, твое нетерпение. Это, в конце концов, первая действительно значительная и вполне самостоятельная миссия в твоей практике, причем на карту здесь ставится многое. Итак, речь идет, как ты, собственно, мог бы уже предположить — поскольку иначе Сэм Мандельштам не поручал бы дело обязательно нам, как лучшим специалистам в этой области, — о претензии на наследство. Точнее, о той части наследства умершего Маркуса Левинского, которую он в отличие от сумм, предназначенных для создания известного благотворительного Фонда Левинского, завещал лично своим близким родственникам.
— Левинский… Ты имеешь в виду того Левинского? У него, должно быть, больше миллионов, чем у меня волос на голове…
Мистер Клейтон пропустил эту реплику своего племянника мимо ушей и мягко продолжал:
— Мистер Маркус Левинский умер три года назад и завещал все свое состояние Фонду для развития исследований в области борьбы с раковыми заболеваниями; все, кроме пяти миллионов долларов, которые должны были унаследовать трое его детей — его сын Дэвид и две дочери, я не помню их имена. Все трое погибли вместе в результате авиационной катастрофы, всего 34 три дня до смерти отца; трагическая история, но он о ней так и не успел узнать. Был уже без сознания, бедняга, и не мог ничего изменить в своем завещании.
— А его вдова? — спросил Хартнел.
— Миссис Левинская умерла задолго до того в результате родов, и у нее не было никаких родственников… Обо всем этом писали тогда газеты, к сожалению, так же как и о том, что «пять миллионов долларов не имеют хозяина» и достанутся, по всей вероятности, штату Нью-Джерси, последнему месту жительства Левинского. Ну и, как следовало ожидать, тотчас же нашлось несколько десятков людей, утверждавших, что они-то именно в той или иной степени состояли со старым Левинским в родственных отношениях, и в качестве его «близких» — прямые-то наследники умерли раньше своего отца — заявили свои претензии на оставшиеся миллионы.
— Один из них, по-видимому, и является нашим клиентом? — без всякого воодушевления спросил Хартнел.
Мистер Клейтон отрицательно покачал головой.
— Нет, мой мальчик, конечно же, нет, потому что мы занимаемся лишь абсолютно безупречными и серьезными поручениями. Наш клиент — это некий мистер Дэвид Зелигман, проживающий в канадской провинции Квебек и имеющий прекрасную репутацию, — объявился лишь через восемь месяцев. И он вовсе не утверждает, что является единственным наследником капиталов Левинского. Он просил нашего коллегу Сэма Мандельштама, а затем и нас лишь о тщательной и непредвзятой проверке его вероятной, при известных обстоятельствах, претензии. Мать мистера Зелигмана — она, по всей вероятности, погибла вместе с его отцом и всеми детьми в Польше во время второй мировой войны — была урожденной Левинской; и у нее был, как припоминает наш клиент — причем у нас нет никаких причин сомневаться в этом, — весьма состоятельный брат в Нью-Йорке. К этому брату, так говорит Зелигман, его родители обратились в тяжелый час, когда в конце августа 1939 года возникла угроза войны в Европе. Они просили Маркуса Левинского помочь им как можно скорее в выезде из находившейся в угрожаемом положении Польши и переселении в Соединенные Штаты; для этого он должен был взять на себя поручительство за всех членов семьи его сестры и оплатить взаимообразно сумму в долларах, требовавшуюся для оплаты их проезда до Нью-Йорка.
— И просьба Зелигманов была удовлетворена?
— Не исключается… Это была отчаянная попытка, и они сначала мало надеялись даже на то, что вообще получат ответ. Мадам Зелигман, мать нашего клиента, была еще ребенком, когда видела своего брата Маркуса в последний раз. Тогда, в 1913 или 1914 году, восемнадцати-или девятнадцатилетний старший брат после жестокого скандала с родителями просто сбежал из дома и лишь по прошествии многих лет дал о себе знать, лаконично сообщив, что живется ему хорошо и что он стал богатым человеком в Нью-Йорке. Не умерший еще к тому времени отец даже не ответил на это письмо, столь велик был его гнев на «неудавшегося» сына — ведь, бежав, тот уклонился также и от призыва в армию, чем опозорил, по мнению отца, всю их семью. Поэтому и в последующие годы, до самого августа 1939-го, не было никаких контактов между разбогатевшим в Америке эмигрантом и его оставшимися в Польше родственниками. Несмотря на это, Маркус Левинский выполнил просьбу семьи Зелигманов. Очень скоро он выслал им нотариально заверенные поручительства, как это требовалось в те времена для получения американской въездной визы; к ним был приложен заверенный чек на сумму, вполне достаточную, чтобы покрыть все расходы на переезд, а также короткое сообщение о том, что консульскому отделению американского посольства в Варшаве дано распоряжение о немедленной выдаче Зелигманам виз и оказании им необходимого содействия в выезде из Польши. Эти спасительные документы прибыли, однако, чересчур поздно: в сентябре 1939 года, когда письмо Маркуса Левинского достигло адресата, Польской республики уже больше не существовало, а вследствие этого не было в Варшаве и американского посольства, которое могло бы оформить въездные визы. Страна была оккупирована немецкими войсками, и городок, в котором жили Зелигманы — он имеет совершенно непроизносимое наименование и находится где-то на Юго-Западе, неподалеку от Кракова, — Гитлер на скорую руку объявил частью германского рейха. Зелигманы не могли в таком положении обратиться за помощью и к какому-либо нейтральному иностранному представительству. Будучи евреями, они стали в рейхе совершенно бесправными и беззащитными, Им пришлось в течение считанных часов освободить свою прекрасную виллу, оставив в ней все, что было нажито годами. Отец нашего клиента был довольно состоятельным человеком: он занимал руководящую должность на крупном нефтеперегонном предприятии, которое доминировало во всей округе.
— А полученные поручительства и чек, их тоже оставили? — спросил Дональд Хартнел.
Его дядя улыбнулся.
— Я вижу, ты уже понял, какое значение эти бумаги имели бы для доказательства претензии на наследство, — заметил он. — Зелигманы могли бы, конечно, взять эти драгоценные документы с собой, в неизвестное, спрятав их, скажем, в своем платье. Но отец нашего клиента, весьма интеллигентный человек и прекрасный шахматист, привыкший продумывать все на несколько ходов вперед, счел это небезопасным. Он знал или по крайней мере догадывался о том, что им, как евреям, предстояло теперь еще многое: придирки, издевательства, принудительные работы, концентрационный лагерь, а может быть, и смерть… Он рассчитал следующим образом: «То, что мы возьмем с собой, будет при первом же обыске, безусловно, найдено и для нас, следовательно, навсегда потеряно. Кроме того, эти поручительства и чек пока для нас совершенно бесполезны. Наш шанс состоит в том, чтобы выстоять в трудные времена войны и нацистского господства и тогда уже использовать — хотя бы кому-либо из нас — эти бумаги. Нужно поэтому иметь для них верный тайник, который можно было бы впоследствии разыскать…» Таковы были его соображения, и он остановил свой выбор на одной ценной картине, которую когда-то получил в наследство от своего деда, человека весьма богатого и понимавшего толк в искусстве. Между рамой картины и обратной стороной полотна он засунул компактно уложенные бумаги, наклеил сверху ленту, которую тщательно покрыл пылью, чтобы она не бросалась в глаза, и повесил картину снова на ее обычное место, после чего показал тайник жене и всем детям, в том числе и младшему сыну, нашему клиенту, потребовав, чтобы они хорошенько запомнили картину — горный пейзаж в Силезии с развалинами замка на переднем плане, а также имя художника, Каспара Давида Фридриха.
