Андрей Константинов - Изменник

На блокпосту у Костайницы «опель» остановили бойцы сербского ополчения. Они были неб?иты, в камуфляжных куртках, с автоматами Калашникова. В покрасневших от недосыпа глазах пряталась усталость. Старший равнодушно изучил документы, махнул рукой: проезжайте, и добавил:

— Куда вас, к черту, несет? Беды на свою задницу ищите, братушки?

— Работа у нас такая, брат, — ответил Виктор.

— Ну смотрите… хорваты простреливают дорогу вдоль и поперек. И на флаг ваш не посмотрят…

— Да ладно, не в первый раз.

— Ну смотрите, вам видней. Удачи, братушки.

— И тебе удачи, брат.

«Опель» въехал в Костайницу. Город казался мертвым, его жители прятались за стенами домов, поклеванных пулями и осколками, висел в воздухе запах гари, по тротуару бежала, поджав хвост, серая собачонка… Вдали безмятежно голубели горы.

Геннадий вытащил из футляра камеру, приготовился снимать. Виктор кивнул в сторону открытой кафушки с одиноко скучающим хозяином у дверей:

— Ну что, Гена, хлебнем кофейку или сразу за работу?

— М-м… давай за работу.

— О'кей. С кого нынче начнем — с сербов или с хорватов? — Геннадий вытащил монету:

— Сейчас прикинем. Орел — сербы, решка — хорваты.

Щелчком большого пальца он подбросил монету. Вращаясь, бросая блики, монетка подлетела вверх… замерла и упала в ладонь Геннадия Курнева. Выпала решка.

Солнце садилось, и тени становились длинней. В небо уходил черный дымный след, а запах гари был совсем невыносим… «Опель» горел уже два часа, вместе с ним горели тела.

Потом, когда огонь сожрал все, что мог, и гореть стало уже нечему, дым прекратился. Черный остов автомобиля стоял на голых дисках. От него шел жар и смрад сгоревшего мяса. Остов слабо курился и силуэт гор слегка дрожал в потоке горячего воздуха над останками машины… Когда солнце почти совсем ушло за холмы, к «опелю» подогнали старый трактор «Беларусь» и тракторист с испуганным лицом прицепил машину тросом. С металлическим скрежетом убитый автомобиль потащился за трактором.

Страшный «автопоезд» уехал, а на асфальте осталось черное четырехугольное пятно. Солнце село, на Балканы опустилась ночь.

После всенародного прослушивания в августе 91-го «Лебединого озера» Советский Союз изменился мгновенно и необратимо. Дебильно-дилетантский переворот, затеянный Янаевыми-Павловыми-Крючковыми, провалился. Ум, честь и совесть нашей эпохи, она же — КПСС, ушла в небытие. Всего несколько месяцев оставалось до развала СССР… Впрочем, в августе никто еще об этом не подозревал. Даже сами убийцы Союза.

…На броневичок вылез Ельцин. Кепки, как у Ильича или Лужка, у него не было. Зато из нагрудного кармана пиджака торчал Шурик Коржаков, сложенный в виде носового платочка. У подножия броневичка терся известный виолончелист, без виолончели, зато с АКМ. Восторженная толпа внимала… тогда мы еще не знали, что Ельцин умеет не только цицеронить, но и дирижировать. Наверно, виолончелист научил… По ящику каждый день показывали, как срывают с пьедестала Железного Феликса. Каждый день показывали лицо новой, свободной России. Оказалось, что это лицо мадам Новодворской — юное, одухотворенное и прекрасное…

— А где ты был девятнадцатого августа?

В кремлевских кабинетах пили не просыхая, рвали партбилеты, стрелялись… Стрелялись редко. В подавляющем большинстве профессиональные коммунисты вдруг осознали всю гибельность коммунистического ига и присягнули демократии. То есть совершили гражданский подвиг.

— А где ты был девятнадцатого августа?

— Пиво пил!

— О-о! Это тоже гражданский подвиг.

…Скоро, очень скоро все переменится. А пока Москва жила в состоянии послепутчевой истерии, вседозволенности, в ожидании манной каши, которая вот-вот повалит с неба… знай мешки подставляй! Вовсю шел процесс братания ментов с братвой. Собчак получил из химчистки свой клетчатый спинь-жачок, Руцкой заказал щеточку для усов. Павлов в «Матросской тишине» подумал, что не довел дело до конца: обменял только стохи и полтинники… А вот если бы поменяли еще рубли и трехи… тогда, да… тогда, конечно…

Начинался Большой Пир Мародеров.

Студийные часы показывали полвторого ночи, эфир подошел к концу… Каждый выход в прямой эфир — та еще нагрузка. В чумовые послепутчевые дни напряжение возросло на порядок. А может, на два порядка.

Ведущий популярной передачи «Взор» Владимир Мукусеев посмотрел на часы и произнес заключительные слова:

— Спасибо, что вы были сегодня с нами, друзья. Через неделю мы встретимся с вами снова… До свидания.

Погасли юпитеры, после их яркого света показалось, что в четвертой студии наступили сумерки. Владимир отцепил клипсу микрофона, откинулся на спинку кресла. Он ощущал сильную усталость. Болела спина — память об афганской командировке. Ассистентка Леночка принесла стакан холодного сока.

— Спасибо, Леночка.

Она улыбнулась и отошла. Сок сейчас был очень кстати. Владимир пил его, вспоминал, как однажды делал репортаж из Псковской области. Было очень жарко, они постучали в деревенский дом и попросили воды. Сухонькая, с темным лицом старушка вынесла им холодного молока… — «Пейте, ребятки, пейте, — говорила она. — Молочка-то холодненького выпьешь — как боженька босичком по горлышку пробежался»… Он пил молоко, запрокидывал голову, и солнце било в глаза.

Это было сто лет назад, в другой стране и другой жизни.

— Как боженька босиком, — негромко сказал Владимир. Снова подошла Леночка, посмотрела влюбленными глазами, произнесла:

— Владимир Викторович, вас к телефону… Какая-то женщина звонит уже второй раз. Первый раз прямо во время эфира вас требовала.

— Что за женщина?

— Не знаю, она не представилась. Говорит, что у нее что-то очень важное.

— Ну, раз очень важное… — Владимир встал, мгновенно ощутил острую боль в позвоночнике… а, черт! Хочешь не хочешь, а идти к эскулапам все равно придется… Он стиснул зубы, чтобы не показывать, как сильно его прихватило, и подошел к телефону:

— Алло.

— Вовка! Это ты, Вовка? — произнес в трубке взволнованный женский голос. Он сразу узнал этот голос:

— Галя?… Галка! Что-то случилось, Галка?

— Виктор пропал, Вовка.

Смысл слов еще не дошел до него, но интонация, тревога в голосе Галины — жены Виктора Ножкина — уже передалась ему по невидимым, нетелефонным каналам… В нескольких метрах вяло переругивались о чем-то оператор с осветителем, смотрела с маленькой женской ревностью влюбленная Леночка. А тревога уже вошла в него, и шершавые пятки бога обожгли гортань.

— Виктор пропал, Вовка… Ты слышишь? Он пропал.

Так он узнал об исчезновении Виктора.

Мукусеев возвращался домой по ночной Москве. «Волга» ехала по плохо освещенным улицам с неровным асфальтом, мимо спящих домов и разномастных «кооперативных» ларьков… В них почти открыто продавали низкопробный спирт и разворованную «гуманитарную помощь». Торговлю охраняли менты и бритые гоблины в самопальном «адидасе».

Те времена, когда иностранцы восторгались безопасностью ночных прогулок по Москве, давно прошли. Ночная Москва стала опасна, смертельно опасна. За год количество убийств выросло вчетверо. Количество краж и грабежей вообще не поддавалось учету. Разборки между группировками стали огнестрельными, а Моссовет и ГУВД весь год вели войну вокруг кандидатуры начальника московской милиции… город жил в состоянии страха.

Усталый тележурналист Владимир Мукусеев ехал после эфира домой… ему тоже было страшно — он думал о звонке Галины. И о пропавшем в Югославии Викторе.

С Виктором он познакомился давно, в конце семидесятых, когда был еще студентом и даже предположить не мог, что будет работать на телевидении. Владимир не был профессиональным журналистом — окончил Бонча в Питере… Уже тогда чувствовал, что работа на заводе или в НИИ — не его путь.

А шла эпоха — люля-бубенчики! Портвейн с утра, очередь за «докторской» по 2 р. ЗО коп. за кэгэ, анекдоты про чукчу, Петьку с Василь Иванычем и, конечно, дорогого Леонида Ильича Брежнева лично… И даже стихи:

Если женщина красива и в постели горяча,

В этом личная заслуга Леонида Ильича.

Комсомольские собрания, Ленинские субботники, исторические решения съездов и форумов… Григорий Васильевич Романов в шляпе на трибуне перед Зимним… похмелье… Бродский, Ахматова, «Мастер и Маргарита» только в самиздате, из рук в руки, из-под полы.

Похмелье, похмелье, похмелье… тоска! Желание чего-то большего. Желание Слова, Свободы. И — отдушина в виде КВН. Легальная возможность умеренно поерничать, вслух заявить о себе. На КВНе он и познакомился с ребятами-телевизионщиками, прикоснулся к чуду ТВ. И осознал, что хочет сам — своими руками и мозгами — делать это чудо.