Энди Оукс - Глаз дракона
Конечно. Конечно, может. Иногда надо посмотреть ужасу в лицо, чтобы узнавать его в любом обличье, в своей жизни, в жизни других людей. Барбара касается его руки, плеча, шеи, тянет к себе. Губы к губам. Земляника к камню. Долго целует его. Благодарно? Дружески? Не только, он верит, что не только. Дверь хлопает. Снова в разинутый рот лифта. В мыслях уже осушая её слезы.
Чёрный Шанхай там, где сливаются улицы… две в одну.
Чёрный Шанхай… везде, где они побывали. Двигатель лениво постукивает.
Он его видел. Она его видела.
У Храма Нефритового Будды. Следом за ними по Чжоншандун Люй, пока они плывут к месту, где Хуанпу становится Янцзы. В тени напротив Синья, пока они едят утку, заворачивая ее в лепешку с зеленым луком и соусом из черной сливы. В парке у пагоды Лунхуа, пока они пьют жасминовый чай, ее жасминовые губы дышат жасминовым воздухом. Зеленые деревья на зеленой траве стирают силуэт машины.
Он его видел. Она его видела.
И ни слова. Почему?
Четыре телефонных будки в фойе отеля Цзин Цзян.
НА… ЗОЛОТОМ… КРЫЛЬЦЕ… СИДЕЛИ…
Уменьшит ли случайный выбор риск нарваться на прослушку?
ЦАРЬ… ЦАРЕВИЧ… КОРОЛЬ… КОРОЛЕВИЧ…
Неужели и эти телефоны прослушиваются? Бесполезно, кто только отсюда не звонит. Как потом различить, кто говорил?
САПОЖНИК… ПОРТНОЙ…
Ругаясь про себя. Кармайкл предлагал спутниковый телефон, ну почему просто не заставил ее взять?
Почему сама не согласилась?
КТО… крайняя справа будка.
ТЫ… вторая слева.
БУДЕШЬ… первая.
Она ждёт, пока освободят вторую справа. Трубка еще тёплая. Бисеринки влаги на бакелите. Повторяет про себя частный номер Кармайкла. Набирает номер. В кармане — кошелёк, полный монет, в голове — план разговора…
— Откуда звонишь?
— Отель Цзин Цзян.
— Боже, немедленно повесь трубку.
— Почему?
— Прослушивается.
— Я в фойе. Здесь не должно прослушиваться.
— Не должно, но может.
— Пусть может. Мне нужно поговорить, а тебе нужно услышать.
Тишина… полусекундный ритм электронных волн.
— Так говори. Только быстро. Никаких имен, никаких точных деталей. Общий смысл. Поняла?
Молчание. Ритм ускоряется, частая дробь по барабанному ободу.
— Отзови своих невидимых друзей. Понял?
Пауза.
— Это ведь ты? Очень похоже на тебя.
— Тебе нужна поддержка. Иначе будет больше пропавших без вести. Другая сторона может надавить. Ты мать, и они помнят про это.
— В первую очередь я политик.
— Они лучше тебя знают. В первую очередь ты мать.
— Я знаю, кто я.
— Договорились. Пусть будет, как ты хочешь.
— Именно так. Да, и вот еще что — есть кое-кто другой, рядом. Я хочу быть готовой к любым случайностям. Понимаешь, о ком я? Мой друг, товарищ. Копни там, ладно? И мёд, и дерьмо. И упакуй мне пару корзин для пикника.
Смех Кармайкла.
— Давление. Личные договорённости. Тут я специалист.
— Знала, что тебе понравится. И еще не в службу, а в дружбу… подготовка, тот список покупок?
— Тут я тоже специалист. Список рождественских подарков уже утрясли.
Всплеск белого шума.
— Мелочь кончается. До встречи.
— Помни, ты мать. Они не забудут. У тебя все хорошо? У тебя все…
Все. Связь прервалась. В трубке океан статических шумов.
Она все еще прижимает трубку к уху, не раздастся ли щелчок подслушивающего устройства. Никаких щелчков. Тишина, в которой можно утонуть. А в голове слова из песни с забытым названием…
…you gonna reap just what you saw……you gonna reap just what you saw…[4]
Глава 17
Покинув Гундэлинь, «Лес добродетели», ты ещё долго не сможешь его забыть. А если тебя попросят описать его, только один образ всплывёт в голове… стиснутый кулак. Громадный, угрожающий стиснутый кулак.
Машина подъехала к большим клёпаным воротам, окантованным камерами слежения и охранниками. Через середину ворот прорвался яркий луч, створки разъехались, выплеснув на дорогу пятно серого света, порождённого лампами и фонарями, перевязанного проводами и пыльной паутиной. Барбаре в голову тут же пришёл образ Ионы, проглоченного китом. Лоб её тут же заблестел испариной, стоило воротам закрыться за спинами, и засовам с лязгом войти в пазы. Как вообще можно привыкнуть к такому месту, пусть и за пять, десять, да хоть двадцать лет? Звон ключей, замков, захлопывающихся дверей.
— Это глупо. Зря я затащил тебя сюда. Нельзя мне было…
Пальцы старшего следователя барабанят по рулю, отмечая каждое сказанное слово, каждое несказанное…
— …не забывай, ты член вашингтонского комитета по досрочному освобождению…
Пиао стучит по бумагам, стиснутым в её пальцах.
— …всё записано в разрешении на перемещение по стране и допуске властей. Не думаю, что на тебя наедут, ты со мной, и это говорит о многом, но всё равно будь готова. Да, будь готова ко всему.
Спереди шлагбаум: красно-белая конфетная палочка. Охранники выходят из кабины, подходят к машине. Козырьки фуражек, как лезвия, перечёркивают крылья носа. Барбара чувствует, как всё сжимается в животе. На языке появляется привкус стали и машинного масла. Краска слетает с лица.
— Документы.
Пиао отдаёт значок. Мелькают глаза охранника. Тот отдаёт честь.
— Припаркуйте машину на стоянке 13, старший следователь. Вас отведут к товарищу директору.
Шлагбаум взлетает. Пиао проезжает под ним. Они даже не взглянули в бумаги Барбары. Она засовывает их в сумочку, в глазах разливается разочарование. Старший следователь бурчит.
— Ох, не стоило мне…
Кабинет товарища директора Май Линь Хуа являет собой уютный административный блок, какой только можно ожидать после длинных коридоров, пронизывающих кроличий садок, камер, опухолями наросших на нём, и их содержимого… мятые кучи, которые зовут «квартирантами». Квартиранты. В этом названии нет и следа ужаса того, кто не может вырваться из крепкой длани Гундэлинь.
На столе Хуа царят чистота и порядок, как и на лице. Оно столь нейтральное, что неизбежно вылетает из памяти уже через секунду после того, как ты вышел из кабинета. На столе стоит большая фотография… двое детей, лет по восемь-десять. Точнее определить возраст сложно, потому что выглядят они точь-в-точь как отец. В их чертах не к чему прицепиться, взять ориентир. Их тоже забываешь, едва отведя взгляд.
— Прошу вас… садитесь, садитесь.
Какой у него английский, лающий, резкий.
— Какая честь. Какая честь. Американская коллега. Вашингтон. Сейчас будет кофе. Да… кофе. Американцы любят кофе?
Барбара кивает.
— А потом экскурсия. Экскурсия. Надо провести. Мы готовились, ждали вас. Нечасто к нам приезжают такие уважаемые гости. Иностранные гости. Нас предупредили недавно. Совсем недавно, но мы приготовились.
Она ощущает, что улыбается, как дура, губы расползаются сами.
— Вы приготовились?
— Оркестр. Симфонический оркестр на двадцать пять музыкантов. Их собрал Маи Пин. Он дирижёр. На воле был музыкантом. Да, музыкантом… ну и вором по совместительству. Так и попал к нам. Семь лет. А теперь дирижирует. Тут научился. Танцевальную труппу тоже посмотрим, да? И ещё оперный тенор, и хор.
Барбара чувствует, как улыбка гибнет на лице.
— Да, да. Для иностранной гостьи у нас большие планы, старший следователь. Идите. Идите. Мой заместитель отведёт вас к тем гостям, которых вы хотели видеть. Ваш сотрудник Яобань встретит вас там. А иностранная гостья будет с нами в надёжных руках. Идите. Идите.
Он машет рукой на Пиао, дверь открывается, и заместитель, с лицом, длинным, как выкидной нож, входит в комнату и отдаёт честь. Товарищ директор Хуа сияет, глаза его сощурены. Мясистые кратеры морщинистой кожи.
— Идите, идите.
Пиао улыбается Барбаре, проходя мимо.
— Развлекайтесь.
— Все будет, всё сделаем, — отвечает Хуа, провожая старшего следователя к выходу и закрывая за ним дверь.
Из стального сердечника будок и винтовых лестниц, укутанных в паутинку железной сетки, коридоры расходятся спицами колеса. Яркое освещение и чистота внушают ощущение лобового столкновения с ужасом тюремного заключения. В коридорах и камерах всегда горит свет, всё время, днём и ночью… время сливается в одну полосу слепящего света. Двери в камеры заделаны бронестеклом. Заключенные должны спать лицом к стеклу, чтобы охрана могла за ними смотреть. Если «квартирант» во сне разворачивается, охрана его будит. У людей, долгие годы вынужденных спать на одном ухе, оно регулярно распухает и болит; тогда тебе разрешают поспать на другом. По главному проходу разносятся залпы лязга дверей. Крики, угрозы. Бурление жизни, оставленной вариться в собственном соку.
Се повезло, у него в камере есть крошечное окошко. В него видно облака, порезанные на дольки толстыми чёрными прутьями. Это редкое право… знать, когда на улице день, а когда ночь.
