Андрей Завадский - Вечер потрясения
Боевую технику, расположившуюся на лесной опушке, заботливо окутали маскировочными сетями, не оставив на виду ни сантиметра разрисованной разводами камуфляжной окраски брони, как любящая мать пеленает долгожданного младенца. Экипажи постарались на славу, работая изо всех сил – с высоты птичьего полета среди редколесья и зарослей кустарника невозможно было различить танки и бронемашины. Ничто не указывало на позиции подразделения Российской Армии, устроившего здесь короткий привал перед решительным боем.
– Время, товарищ полковник, – задумчиво курившего в одиночестве на краю большой прогалины Павловского окликнул неслышно подошедший майор, командир мотострелковой роты, назначенный заместителем командира. – Восемь ноль-ноль! Вы сами назначили срок!
– Да, пора. Ждать дольше нельзя, – подавив вздох, кивнул Павловский. Сейчас полковнику, ставшему ответственным за жизни нескольких сотен солдат, молодых парней, у каждого из которых была своя, пусть маленькая мечта, и непреодолимое желание жить и радоваться каждому дню этой жизни, предстояло принять самое важное решение. – Еще немного – и выдвигаемся, майор. Отставшие пусть действуют самостоятельно.
Они шли мимо накрытых масксетями боевых машин, и суетившиеся рядом со своими "колесницами" экипажи торопливо отдавали честь, прикладывая покрытые пятнами машинного масла ладони к шлемофонам, когда видели шагавших мимо офицеров. Полковник Павловский так же торопливо козырял в ответ, чувствуя во взглядах, направленных ему в спину, немой вопрос… и надежду. Солдаты видели командира, сосредоточенного, уверенного в себе, и не сомневались – он точно знает, что делать, чтобы победить и при этом выжить.
– К назначенному времени прибыло двадцать семь танков и восемнадцать БМП и БРМ из разных подразделений дивизии, – докладывал майор, назначенный Павловским своим заместителем, и старавшийся оправдать доверие, за бурной деятельностью забывая о том, что от его роты, попавшей под удар американских бомбардировщиков, осталось всего два отделения. – Кроме того, батарея самоходных гаубиц "Акация", шесть машин, все на ходу, с полным боекомплектом.
Кивая в такт словам своего заместителя, полковник с уважением и надеждой взглянул на боевую машину, одну из немногих, лишенных маскировки. Зенитный ракетно-пушечный комплекс "Тунгуска-М" стоял на краю поляны, под кроной огромного дуба, направив в небо стволы автоматических пушек и пусковые контейнеры управляемых ракет. Павловскому повезло – кроме пехоты, танков и артиллерии в точку сбора пришел почти в полном составе зенитный дивизион Двенадцатого гвардейского танкового полка, и это вселяло надежду на то, что они хотя бы не погибнут напрасно, успев сделать несколько выстрелов по противнику, прежде, чем вражеская авиация разнесет горстку храбрецов в пух и прах. Пять "Тунгусок" – одна машина все-таки была уничтожена при бомбежке – и батарея переносных зенитно-ракетных комплексов "Игла" были серьезным "аргументом", с которым вскоре вынужден будет считаться противник.
– Всего у нас сейчас порядка шестисот человек, но среди них немало легкораненых и контуженных, – продолжал майор. – Люди подавлены, товарищ полковник, но все же готовы продолжать сражаться, иначе они давно побросали бы оружие и разбежались по домам. Но такое просто невозможно, ведь все-таки мы – гвардия!
– Стройте личный состав, майор! У нас слишком мало времени. Противник наблюдает за нами из космоса, с воздуха, и я не хочу снова чувствовать себя мишенью. Нужно убираться отсюда, как можно скорее – наше спасение в постоянном движении! Черт возьми, если нам суждено остаться в этих лесах, погибнем, вцепившись в глотку врагу!
Зычный голос майора привел в движение рыхлую людскую массу, за считанные секунды превращая ее в единый организм.
– Ста-а-новись!!!
Команда, подхваченная на всех концах поляны ротными и взводными, волной разошлась во все стороны, и люди, придерживая оружие, каски и фуражки, спешили занять свое место в строю, перед которым стоял, ожидая, когда соберутся все, полковник Павловский.
– Равняйсь! Смир-р-но! Товарищ полковник, личный состав Четвертой гвардейской танковой дивизии построен!
Их осталось слишком мало, после того, как закончился этот кошмар. Струи огненного дождя, принесенного на крыльях американских бомбардировщиков, смыли в небытие тысячи жизней, поселив в сердцах тех, кто еще оставался – право, их было очень немного – непреодолимый ужас. И все же они оставались русскими солдатами, а за спинами их была их родина – Россия.
Поседевший за несколько минут полковник Павловский молча вышагивал вдоль неровных шеренг, всматриваясь в лица замерших в гробовом молчании людей. Здесь были, наверное все, кто еще оставался жив. В одном строю, плечо к плечу, стояли майоры и сержанты, желторотые мальчишки и кадровые офицеры, потомки прославленных командиров, танкисты и мотострелки, связисты и саперы.
– Господи, как же мало! – неслышно произнес полковник, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. Солдаты услышали его призыв, и продолжали выполнять приказ, но для победы сил не могло хватить, только для того, чтобы погибнуть в бою, пав с честью.
Люди угрюмо молчали, ожидая, что скажет их командир. За неровным строем угадывались в предрассветных сумерках угловатые силуэты боевых машин, перед которыми выстроились их экипажи. Все ждали, храня молчание, а полковник, так же молча, продолжал свое шествие, словно хотел увидеть и запомнить навсегда каждое лицо.
– Товарищи бойцы, – голос офицера, внезапно разорвавший тишину, показался оглушительным тем, кто стоял в строю, порой позабыв про уставную стойку смирно, не отводя глаз от командира. – Товарищи бойцы, мы потерпели поражение. Дивизия разгромлена, наши потери чудовищны. Фактически дивизии, как боевого подразделения, уже не существует. Но остались вы, гвардейцы, солдаты и офицеры Российской Армии, и присягу, данную вами однажды, никто не отменял и не может отменить, разве сама только смерть избавит вас от произнесенной перед лицом своих товарищей клятвы.
Полковник говорил, с трудом сдерживая душившие его слезы. четыре, может, пять сотен человек из самых разных подразделений – вот и все, что осталось от Четвертой гвардейской Кантемировской танковой дивизии после этого фантастического и кошмарного ночного сражения, когда их танки расстреливали, точно мишени в тире, а враг находился в полнейшей безопасности, отстоя от поля боя на десятки верст. Полковнику Павловскому еще повезло – из его Тринадцатого гвардейского танкового полка уцелела полнокровная рота – мощные Т-80У, одними из первых прибывшие к месту сбора, не имели даже царапин на прочном "панцире" из многослойной брони. Но офицер знал, что перед ним стоят сейчас и те, кто выжил один из своей части, те, в ком оказались воплощены целые батальоны, сгинувшие в жадном пламени. И все они ждали, что скажет командир, тот, в чьем слове в армии положено было не сомневаться ни на йоту.
– Как старший по званию из уцелевших офицеров, я принимаю командование оставшимися в живых бойцами дивизии на себя, – продолжил полковник, и голос его предательски дрогнул. Возможно, еще кто-то остался жив, наверняка выжили многие, но они были далеко, и для него дивизия "сжалась" до жалких пяти сотен перепуганных, растерянных людей. В прочем, и это была сила, с которой еще будут считаться уверенные уже в своей победе враги. – Противник обладает подавляющим превосходством в воздухе, а теперь и на земле, и мне нет смысла убеждать вас в обратном. Также я не буду уверять никого, что помощь близка, что нас не оставят в беде. Какое бы решение ни было принято сейчас, мы станем полагаться только на себя, на собственные силы. Я не в праве приказывать вам продолжать наступление – в условиях полного господства врага это равносильно самоубийству. Сам я продолжу выполнять приказ до последней капли крови, но не могу сейчас того же требовать от каждого из вас. Вы уже проявили себя, как храбрые и мужественные войны, и приказывать вам совершить большее я не в праве. И потому я могу предложить вам два пути здесь и сейчас – продолжить сражаться и при этом наверняка вскоре погибнуть, или оставить оружие и отступить, просто уйти, чтобы сохранить собственные жизни, которые еще понадобятся нашей стране, нашему народу.
Наверное, вовсе не таких слов эти люди, уже заглянувшие в лицо смерти, ждали от своего командира. Но иного полковник не мог сказать, он не чувствовал за собой – больше не чувствовал, сам увидев смерть так близко теперь, как никогда прежде – гнать на убой этих мальчишек. Как командир, он был обязан сейчас выбирать между тем, чтобы выполнить приказ, и сохранить жизни своих подчиненных, и выбор этот был не прост, когда приходится решать за других.
– Сейчас вы можете решить сами, что для вас важнее, что вы цените больше – свою жизнь и жизнь своих близких, которые ждут вас и могут так и не дождаться, или долг перед родиной, присяга, приказ. И тех, кто решит уйти, ни я, ни их товарищи не станут считать трусами или дезертирами. Приказать вам идти в атаку – значит, приказать умереть, а таких приказов в уставе не существует, и отдавать их я не могу. Решайте сейчас и идите туда, где вас ждут, защищайте свои дома, свои семьи, то, что вам по силам защитить. Ну а тем же, кто останется, кто готов сражаться, до конца выполняя свой воинский долг, я не стану обещать ни почестей, ни наград, я не буду обещать даже, что вы живыми выйдете из боя – глупо сулить то, чему не бывать. Но одно я, полковник Российской Армии Станислав Павловский, могу обещать вам наверняка – гибель в бою с врагом, который до конца дней своих не сможет забыть, как сражаются, защищая свою родину, русские солдаты, не сможет забыть вашу ярость и отвагу. Я могу дать вам только смерть, но ту, которая будет для каждого из вас шагом к бессмертию! А вы, вы вправе выбрать сейчас – жить каждому из вас, или умереть!
