Елена Топильская - Дверь в зеркало
Ты не сочла нужным прийти отдать Николаю последний долг, хотя вас многое соединяло, и кроме взрослого сына, который уже сам пробивает себе дорогу в жизни, растут ваши общие дочки, хоть и под именами, не выдающими вашего родства. Я знал, что Николай после их рождения, воспользовавшись смутой в государстве, купил новый паспорт и стал вести жизнь другого человека. Девочки не знают, кто он на самом деле, и уверены, что мать их умерла родами. Предусмотрительный Николай даже приобрел портрет незнакомой женщины, которую выдал девочкам за их покойную мать. Я знал все это, и в душе одобрял Николая, думая, что я бы поступил так же. Жить ему под своим именем, с его происхождением и социальным положением, имея на руках двоих детей, было опасно. А так он окружал их отеческой заботой, давал им средства к существованию, которых теперь девочки не имеют.
Мы, круг Николая, собрали некоторые средства, чтобы поддержать девочек на первых порах. Это все, что мы можем, но этого не хватит надолго. Я знаю, что ты вполне обеспечена, не бедствуешь. Прошу тебя, прими на себя опеку над девочками, не раскрывая своего инкогнито, так как это стало бы непосильным бременем для их неокрепшей психики. Дай им средства к существованию, направь их в жизни, не оставляй своим вниманием.
И еще, хоть об этом излишне напоминать: прошу тебя, уничтожь это письмо, ты, несомненно, понимаешь, что оно несет двойную опасность: его не должны никогда увидеть девочки, и, тем более, враждебно настроенные люди.
М. У. 13 марта 1930 года.»
От этого увлекательного чтения Антона оторвал телефонный звонок. Он посмотрел на дисплей – звонила Татьяна. Вот теперь можно будет поговорить.
– Антон, – затараторила она, когда он ответил на звонок, – ну что же ты? В больницу к тебе не пускают, трубку ты не берешь, на смс-ки не отвечаешь, а тут – такое!..
– Я не мог, Танечка, – отговорился Антон, – мне стало хуже, все время лежал под капельницами, даже трубку взять не мог.
– Господи, – испугалась Таня, – что случилось? Надо что-нибудь? Может, лекарства какие-то нужны? Попробовать достать?
– Нет, не надо. Сегодня уже все нормально. Ты лучше скажи, как у тебя дела.
– А ты по мне скучал? – кокетливо спросила Таня, и у Антона потеплело на душе.
– Скучал, – ответил он почти искренне. Скучать ему, конечно, было некогда, но вот вспомнил про нее – и сразу заскучал.
– Здорово, – пропела она. – И я тоже. Ужасно!
– Ты поэтому просила срочно позвонить?
– А ты поэтому вообще не позвонил? – немного обиженно ответила она вопросом на вопрос.
– Извини, я же сказал – лежал под капельницами, всего иголками истыкали, живого места нет, – пожаловался он. Ему сегодня очень хотелось жаловаться и получать сочувствие.
– Бедненький, – тут же потеплел ее голос. – Бедненький мой, лапочка, скорее бы к тебе пустили, я уже не могу!
– И я, – ответил Антон. – Так что там происходит?
– А-а! Вчера приходил оперативник из восемьдесят шестого отдела, который выезжал на труп Полякова...
– Герарда Васильевича? – уточнил Антон.
– Да-да, именно. Объяснение давать помощнику по милиции, по поводу пропавших облигаций. И я показала ему фототаблицу. С Годлевичем. И знаешь, что он сказал?
– Знаю, – ответил Антон, и Таня удивленно примолкла. Потом разочарованно спросила:
– А кто тебе сказал?
– Никто, я сам догадался.
– Ну вот, – протянула она, – а я так торопилась тебе рассказать...
– Не переживай, может, я неправильно догадался.
– Нет, правильно, я уверена. Ты такой умный...
– Ну и что? У меня травма головы, не забывай, умишко могло слегка растрясти.
– Ну говори тогда, о чем догадался, – предложила она.
– А может, сначала ты?
– Нет уж, сначала ты.
– Хорошо, – согласился Антон. – Оперативник сказал, что человек с фототаблицы ни капельки не похож на того маленького сморщенного дедка, труп которого он осматривал в квартире Полякова.
– Ну, я же говорила, что ты умный, – выдохнула Таня. – Только он еще сказал, что о смерти Полякова сообщили бабушки из соседней квартиры. И еще – что бабушки не просто труп видели. А внимательно разглядывали. Вот так. Они теперь главные подозреваемые.
– А паспорт он смотрел?
– А паспорта он не нашел. Паспорта не было. Он еще сказал, что старушек прямо к телу подвел и говорит: посмотрите хорошенько, это точно ваш сосед? А они закивали и говорят: да-да, это он, Поляков Герард Васильевич, мы его хорошо знаем.
– Не сомневался, – пробормотал Антон. – А хочешь, теперь я тебе расскажу сенсацию? Знаешь, кто на самом деле старушки Покровские?
– Американские шпионки? – на полном серьезе предположила Татьяна, чем невероятно рассмешила Антона.
– Почему американские? – спросил он, отфыркавшись, чтобы не смеяться в голос прямо в трубку.
– Или французские. Они все время на французском говорят, и называет одна другую так странно – Катишь. Это что, Катя по-французски?
– Таня, версия оригинальная, но я тебе не это хотел сообщить. Я сейчас читаю письмо моего прадеда к Анне Наруцкой. И в письме написано, что Покровские – это на самом деле ее дочери.
Таня задышала в трубку.
– Эй, – позвал Антон, – у тебя все в порядке?
– Обалдеть, – выдохнула она. – А мне нельзя к тебе сейчас приехать? Может, удастся прорваться?
– Думаю, что нет. Но скоро уже начнут пускать, – обнадежил ее Антон.
– Да-а, – протянула она как ребенок. – Я тоже хочу почитать это письмо.
– Ах, вот оно что? – Антон прикинулся рассерженным. – Тебе, значит, письмо нужно, ты из-за него так сюда рвешься? А не для того, чтобы посидеть у моей постели?
Таня стала сладко заверять его в обратном, он слушал и млел...
21
Значит, эта гадюка не уничтожила письмо, подумал Антон, вернувшись с небес на землю и придя в себя после нежной истомы, испытанной во время телефонного разговора с Татьяной. Небось, еще шантажировала кого-то этим письмом, с нее станется.
Так, что еще там интересного в конверте, который Антон про себя уже окрестил конвертом Пандоры. Следующим было письмо, написанное другим, более тонким и менее размашистым почерком. Конечно, это ее письмо, понял Антон, и руки у него задрожали. Можно представить себе, какую власть имела над мужчинами эта... эта Мессалина, если даже через давнее письмо, столько лет пролежавшее в сером шершавом конверте, ему передается ее чудовищная энергетика.
«Мишель, позволь мне называть тебя так, словно в те дни, когда мы любили друг друга и были счастливы нашим нехитрым супружеским счастьем.
Я выполнила твою просьбу и приняла девочек под свою опеку, естественно, не раскрыв им правды об их происхождении. Девочки прелестные, их внешность, ум и очарование юности многое обещают их будущим поклонникам. С ними будет все в порядке, я позабочусь об этом, обещаю тебе. Знаю, что те, кто знает мою тайну, в душе осуждают меня, и ты в их числе. Мишель, милый, поверь, что я сделала это только ради блага моих детей. Ты ведь знаешь, я не создана для радостей материнства. Я не наседка. И не могу быть привязана к гнезду. Какой пример я подала бы своим милым крошкам? Так что не суди меня и за того ребенка, который рожден был от Полякова. С ним тоже все в порядке, Василий дал ему свою фамилию, но отдал в приют, поскольку сам не имел возможности воспитывать дитя. С ним все хорошо, уверяю тебя. Да, ты знаешь, у всех моих детей на левом бедре, как и у меня, есть необычная родинка, такая особая дьявольская метка. Помнишь, ты называл ее «поцелуй дьявола», потому что она словно повторяет очертания губ? Это я говорю тебе на всякий случай, зная, как ты любишь устраивать судьбы несчастных и сирых. Вдруг пригодится эта особая примета.
Но я обращаюсь к тебе не за тем, чтобы рассказать о судьбе своих детей.
Я хочу встретиться с тобой. Да-да, не удивляйся. С того момента, как я получила твое письмо, я непрестанно думаю о тебе. Ты из тех мужчин, забыть которых невозможно даже в объятиях бога. Да, я знаю, что ты женат и счастлив в браке. Но ты ведь знаешь, я неприхотлива, мне не нужно тебя всего, лишь только ту часть души и тела я хочу, которая и так принадлежит мне. Думаю, что ты не откажешь мне во встрече, хотя бы для того, чтобы я могла вернуть тебе письмо от 13 марта сего года, которое я по забывчивости не уничтожила, а ведь его в любой момент может найти и прочесть кто-либо с недобрыми помыслами. Страшно подумать, как этот некто может распорядиться твоим невинным письмом. Тем более, что ты знаешь: я дружу с сотрудниками одной организации, очень влиятельной, они бывают в моем доме, остаются на ночь, и вдруг письмо найдет кто-то из них?
Итак, завтра в пятнадцать часов, в той же квартире в Семенцах, помнишь?»
Когда Антон отложил письмо, руки у него дрожали. Боже, ну и женщина! Бедный Михаил Иванович Урусовский! Шантажировать бывшего любовника его же письмом! Шантажом принуждать женатого человека к встрече с нею; да зачем ей это надо было? Для того, чтобы в кровь выплеснулся адреналин? Для того, чтобы сделать острее их встречу? Интересно, встретились они, или прадед оказался сильнее?
