Арина Коневская - Под псевдонимом «Мимоза»
— А для этой девушки неважно! — раздался вдруг знакомый, слегка глуховатый баритон над самым ухом Мими.
— Анатолий Николаич?! — в изумлении промолвила она, растерянно взглянув на внезапно появившегося художника.
— К вашим услугам, госпожа президентша! Вот не ждал, не чаял — значит, судьба! — радостно взирая на Машу, произнес Удальцов.
По дороге к стоянке такси, он, несмотря на упорное ее сопротивление, уговаривал заехать к нему в мастерскую.
— Надо же отметить такое событие, фрау Штирлиц! Вы ведь меня от голода спасли! Если и дальше дэ-мо-кра-тия так цвести будет, все мои собратья-художники перемрут. А вас мне просто Бог послал!
— Не преувеличивайте, Анатолий Николаич! Это вас мне Господь послал! Разве могу я забыть, что вы мне жизнь спасли! Это я — в неоплатном долгу перед вами!
— Раз вы это сознаете, то обязаны немедленно ко мне заехать! Чаю попьем, погутарим маненько. Да уж не боится ли меня крутая фрау Штирлиц? Я ведь с виду только — волк морской, а внутри — сущий ягненок, да-да. Неужто не верите мне, фрау-мадам?!
— Ну насчет ягненочка — это явно не про вас! Гм… да ладно уж, поехали! — отчаянно вздохнула Мимоза, сдаваясь на милость победителя.
Мастерская художника показалась ей гигантской: на фоне высокого потолка и двух огромных окон выделялся длинный стол орехового дерева, на стульях валялись холсты, тюбики с красками; в самой середине — мольберт с незаконченным пейзажем, а вдоль стен были расставлены рамы: от самых простых — до роскошных старинных.
— Присаживайтесь в кресло поудобнее, Машенька! Сейчас заварю чай. — И Анатолий Николаич исчез на кухне.
В этот миг в душе ее словно пламя всколыхнулось, и она всеми силами пыталась погасить его… Но тщетно. Вся атмосфера мастерской будто наполнилась невидимыми крыльями, взбудоражившими Мимозу, пробудившими в ней что-то давно забытое — из трепетных ощущений детства. И слезы проступили на глазах. Но когда художник вошел с бутылкой коньяка и рюмкой в руках, она невольно насторожилась.
— Это — исключительно для вас, фрау Маша! Я ведь сам-то вообще не пью, — успокоил он гостью, перехватив ее испуганный взгляд.
— Неужели? Вот бы никогда не подумала! — с некоторым вызовом воскликнула храбрившаяся Мими, — а почему, если не секрет?
— От вас я не намерен что-либо скрывать: я — бывший горький алкаш, вот поэтому. Хотя понимаете, я ведь не синичка, а коршун! Но завязал уже давным-давно, не бойтесь! — сказал он с легкой усмешкой.
— А-а, теперь мне ясно, представляю!
— Да что вам ясно-то, барышня вы заморская! Ну-ну, да я задираться не намерен! Совсем наоборот — хочу заслужить ваше доверие. И не подумайте, будто мне интересно, чем вы на самом деле промышляете — да будь вы хоть Матой Хари! — мне по барабану! И политика вся — мне до фонаря! Просто рожи их всех, наглые, равнодушно видеть не могу — просто ненавижу! Но интереса к ним — ноль! А вот вы для меня — загадка очаровательная, да! Как змея и кролик в одной ипостаси!
— Здорово гутарите, Анатолий Николаич! Подобных комплиментов ни от кого еще не слышала! — взбодрилась Маша, но вмиг утратила свое упоительное волнение.
— Но вы же понимаете, фрау-мадам — слова даны нам, чтоб скрывать свои чувства, ведь так?
— Иногда бывает. Спасибо за коньяк, дорогой Анатолий Николаич! — спокойно произнесла она, решительно вставая.
— Так я с вами поеду, провожу вас, Машенька?! — спросил он с неожиданно кротким удивлением, — но подождите, я вас так просто не отпущу: обещайте, что летом приедете ко мне на Волгу, в Антоновку. Там — красотища, левитановские ведь места. А главное — полное безлюдье. Ни-ко-го! Для вашей-то шпионской конспирации — лучше и не придумаешь!..
* * *Все лето в раскаленной от жары Москве Маша с Алевтиной отправляли лекарства и медицинские приборы в самые отдаленные уголки России. По настоянию Корфа стартовал и новый проект — по строительству загородных коттеджей. А Трофиму в то же время тайно удалось наладить бесперебойную финансовую помощь нескольким засекреченным предприятиям — в Нижнем Новгороде и Самаре, в Омске и Подмосковье.
Бесконечная суета не оставляла Алевтине времени на размышления. И даже память о Троянове отошла в тень. Постоянную тревогу она испытывала лишь за Агничку и маму, ведь навещать их в Мамонтовке удавалось ей только по выходным. И к концу лета Аля изнемогала от усталости, поэтому сразу радостно согласилась на машино предложение — съездить на неделю в Костромскую область.
Самой же Ивлевой решение навестить художника стоило немалых душевных терзаний. Хотя запрет Корфа на опасные встречи она считала вполне оправданным, но…искушение вновь увидеть Удальцова оказалось сильнее разума. Ее женская натура жаждала встречи, интуиция подсказывала: это он! А чей-то голос коварно нашептывал ей изнутри: поезжай! Иначе навсегда упустишь свое счастье!..
Возможность утаить от Корфа поездку к художнику возникла неожиданно. В конце августа Вадим Ильич сообщил, что летит на неделю в Намибию, и на этот момент их телефонная связь прервется. В тот же день подруги поспешили отправить Удальцову телеграмму о своем приезде.
Ранним туманным утром на костромском автовокзале их встречал Анатолий Николаевич. Замерзшие, измученные ночной дорогой, они в полусне пересели в его неизменный уазик. И очнулись лишь на подъезде к хутору, стоявшему посреди леса в 5-ти километрах от Антоновки.
Большой двухэтажный дом притаился в глубине яблоневого сада, с южной стороны спускавшегося к заросшему кустарником крутому оврагу, а с восточной — узкая тропа через березовую рощу выводила на песчаный берег Волги. Необычайную тишину нарушал лишь птичий гомон да отдаленный лай антоновских собак.
— Ах, Анатолий Николаич! В какой благодати вы живете! И как можно отсюда куда-то выезжать, да еще в оголтелую Москву?
— Что поделаешь, Машенька, я даже в Лопатинск выбираюсь лишь по крайней необходимости. Кстати, там вы можете теперь без всякого страха появиться. Ваш похититель с дружками — уже на том свете!
— Как?!
— Да владимирские братки не поделили с ним что-то, вот всех лопатинских и поубивали. Чему удивляться-то? — теперь это наша повседневность, — и поговаривают, что верховодил всем у них монах какой-то неприкаянный.
— Гм… из Никольского монастыря? А его что — тоже убили?
— Да нет, вроде бы он исчез куда-то.
Из сеней навстречу гостям вышел бородатый мужик с добрым лицом провинциального простака:
— Мефодий, тоже художник. Рад познакомиться, барышни, проходите скорей, самовар уж на столе! — густым басом пропел он, ласково взглянув на Алевтину.
— Так вы, Мефодий, тоже погостить заехали или как? — спросила Маша.
— Я-то весной и летом в деревне обитаю. А зимой — тоже в Москве. А здесь-то мы с Толиком по большим праздникам и встречаемся.
— А вы один живете или с семьей? — полюбопытствовала Аля.
— Жена от меня ушла, уж который год бобылем хожу, — смущенно признался простодушный Мефодий.
За чаепитием говорили о делах московских:
— До того докатиться, чтоб живую свинью резать да за символ России выдавать, а?! До такого и Гитлер с Геббельсом не докумекались бы! Это как надо наш народ русский, нас ненавидеть, чтоб такое по телеку показывать, да еще за художество выдавать, а?! — возмущался Удальцов.
— Их самих «гельманов»-то этих, расчленять за это надо, да кто у нас на то теперь способен? — вторил ему Мефодий
— Вы правы, их-то расчленить совершенно невозможно: они за каждого своего такую круговую оборону держат — никому не подступиться, — взволнованно сказала Мими, — нам бы так! И вообще, как вы думаете — чем мы, русские, от инородцев отличаемся? Ведь они у нас наверху преобладают: банкиры, госчиновники, магнаты всякие. Почему так?
— Ну они кланы собственные, вроде бы и незаметные снаружи, ох как благоговейно взращивают — спайка у них мощная между собой, — медленно проговорил Толик.
— Они используют для себя наши недра на износ — у них ведь в райских кущах запасные аэродромы. А «э-эта страна» их вовсе не колышет: и это поддерживают предатели в верхах! — «в сердцах» произнес бородач.
— Сегодня мы, дорогие друзья, — перед выбором: победить эти «малые народцы» или самим совсем уж сгинуть, исчезнуть с лица земли! Вопрос-то ребром стоит: или мы, или они! — воскликнула Маша и тяжело вздохнув, продолжила:
— Вот с «премудрым народцем»-то у нас никак не может быть общей исторической судьбы: они, иудеи, совершенно чужды нам — и психологически, и по культуре. О вере, морали — и говорить нечего! Но за тысячи лет они так изощрились проникать в душу и сознание других народов, что их и вывести «на чистую воду» порой невозможно. У нас при советской-то власти они стали «большими русскими, чем сами русские», — как сказал один раввин, — нам, мол, принадлежат теперь «уста» и «мозг» русского народа. Каково, а? Это ли не омерзительно?! Они имитируют нашу интеллигенцию: взгляните, сколько среди них литературо-, искусство-, кино— и всяческих других «ведов». И почти все — с русскими фамилиями. Гм, а историков? Начиная со школьных учителей — поголовно! Вот так и размыли исконно русское представление о добре и зле, красоте и безобразии!
