Игорь Прелин - Автограф президента
— Ты ей сказал, чем вызван ее отъезд? — спросил генерал.
— Ну что вы, Вадим Александрович! — воскликнул я. — Во-первых, я до разговора с вами и сам этого не знал, а во-вторых, не в моих правилах посвящать жену в свои дела.
— Это правильно, — одобрил генерал. — Ну ладно, я с ней в самолете поговорю.
Мы закончили разговор в тот самый момент, когда к самолету подкатили автобусы с пассажирами. Генерал посмотрел в иллюминатор и сказал:
— Ну иди, прощайся со своими.
Он пожал мне руку, и я пошел к выходу, чтобы успеть сойти с трапа, пока в самолет не кинулись соскучившиеся по Родине отпускники. Конечно, я мог бы подождать Татьяну с Иришкой в самолете, но не стал этого делать, чтобы не давать повода злым языкам, а таких в советской колонии хватало, говорить, что использую свое служебное положение в личных целях. Пусть уж лучше полицейские посмотрят, как я буду целовать жену и дочь.
Спустившись по трапу, возле которого в ожидании посадки толпились вышедшие из автобуса пассажиры, я отвел Татьяну с Иришкой в сторонку, чтобы дать им последние наставления.
— Посмотри аккуратненько наверх, — сказал я Татьяне, когда мы встали как раз напротив иллюминатора, за которым виднелось лицо генерала.
Татьяна посмотрела и сразу все поняла.
— Он к тебе потом подойдет и кое о чем расскажет, а сейчас давай быстренько прощаться, а то на нас уже обращают внимание.
Татьяна прижалась ко мне, и в этот миг за рукав меня дернула Иришка:
— Папуля, а кто это?
— Один знакомый дядя, — ответил я, обнимая Татьяну. — Он летчик, повезет вас в Москву.
— А почему он тогда не в кабине? — поинтересовалась любознательная Иришка.
Я присел на корточки, прижал ее к себе и сказал:
— Ну, до встречи, малыш, будь умницей и слушайся маму. Передавай привет бабуле и деду.
— А ты скоро приедешь? — спросила Иришка и всхлипнула.
Что я мог ей ответить? Если бы я сам это знал!..
На очередной встрече с Рольфом не произошло ничего примечательного, если не считать одного небольшого события, имевшего, тем не менее, весьма важное значение для развития начатой нами операции: по указанию руководства я сразу вдвое повысил ему вознаграждение!
Как и ожидалось, это событие было положительно воспринято Рольфом, поскольку свидетельствовало о полном к нему доверии и признании его заслуг перед советской разведкой.
Однако уже на следующей встрече, вместо того чтобы по достоинству оценить наше к нему расположение, Рольф вступил со мной в конфликт. Этот неприятный разговор состоялся после того, как Рольф отчитался о выполнении нашего задания.
— Вот, собственно, и все, коллега, — этой фразой он всегда заканчивал свой доклад.
— Любопытная ситуация, очень любопытная, — сказал я, делая вид, что его сообщение произвело на меня большое впечатление, хотя ничего любопытного в его словах для меня уже не было, поскольку я знал истинную цену его информации. Затем я посмотрел на часы и сказал: — Ну что, на сегодня, наверное, хватит? Следующую встречу назначим через десять дней, это будет двадцать восьмое, среда. Вас устраивает?
— Да, вполне, — не раздумывая, согласился Рольф. Он вообще никогда не говорил, что в предложенный мной день встречи может быть занят. — Время как обычно?
— Да.
— На какой точке вас ждать, коллега? — уточнил Рольф.
— На третьей. Запасная встреча на следующий день на второй точке.
Все это были технические детали, которые мало что говорят непосвященному человеку, в то время как для нас обоих они значили очень много: под каждой «точкой» подразумевалось конкретное место, и не только место, но и все условия, которые необходимо соблюсти, чтобы не произошло никаких накладок и ничто не помешало нам вступить в контакт.
— Хорошо, я все запомнил, — сказал Рольф. С ним вообще было очень легко работать, потому что он, как говорится, на лету схватывал даже очень сложные организационные вопросы, четко соблюдал все договоренности и за все время нашего знакомства не допустил ни единого сбоя в работе. Безусловно, контрразведка подобрала великолепного исполнителя для своей затеи, и этот выбор делал ей честь.
— Вы привезли мне деньги? — без тени смущения, сугубо деловым тоном спросил Рольф. А чего ему было смущаться? Он выполнял трудную и рискованную работу, а такая работа, как известно, заслуживает того, чтобы за нее платили без всяких напоминаний.
— Да, — ответил я, нагнулся и достал из-под сиденья сумочку, в которой всегда возил документы и деньги. — Пишите расписку на тысячу.
Рольф достал из бокового кармана кожаного пиджака блокнот, вырвал из него листок, положил его на жесткую обложку и стал писать расписку. Он всегда писал расписку на вырванном листке, положив его на жесткую обложку, и я уже давно по достоинству оценил его предусмотрительность: если не вырывать листок, под ним остается «давленка» — след от шариковой ручки, по которому при желании можно восстановить весь текст, а это серьезная улика: если Рольфа задержат с деньгами и блокнотом после встречи, это послужит неопровержимым доказательством его причастности к разведывательной работе.
Но теперь эта «предусмотрительность» выглядела совершенно иначе, потому что Рольфу нечего было опасаться разоблачения, и он проделывал этот трюк каждый раз исключительно для того, чтобы вводить меня в заблуждение.
Закончив писать, Рольф передал мне расписку, а я вручил ему конверт с деньгами. Обычно Рольф сразу прятал конверт в карман, но сегодня он вынул деньги и начал их пересчитывать.
— Вы стали считать деньги? — удивленно спросил я. — С каких это пор вы перестали мне доверять?
Рольф закончил мусолить банкноты и с недоумением посмотрел на меня:
— Так и есть — опять не хватает двухсот пятидесяти. Я думал, в прошлый раз произошло недоразумение. Я же даю вам расписку на тысячу!
Рольф был прав. Он и в прошлый раз написал мне расписку на тысячу, и я действительно недодал ему четверть этой суммы.
— Сколько я вам платил раньше? — как ни в чем не бывало спросил я.
— Пятьсот.
— А сейчас? — спросил я тем же тоном.
— Семьсот пятьдесят.
— Так что же вас не устраивает? — с недоумением пожал я плечами. — Вы хотите снова получать пятьсот?
Рольф внимательно посмотрел на меня. Я тоже посмотрел в его сторону и уловил в его взгляде неподдельный интерес. А еще, кроме интереса, в этом взгляде можно было прочитать две мысли: с одной стороны, восхищение моей предприимчивостью, которая навела меня на мысль удвоить ему гонорар, а затем разделить прибавку на двоих, и с другой — плохо скрытое торжество от осознания того факта, что я дал ему возможность подцепить себя на крючок!
Но я сделал вид, что из этих двух мыслей прочитал в его глазах только первую, и, чтобы у него на этот счет не возникло никаких сомнений, сказал:
— Я не сомневался, что постепенно мы научимся понимать друг друга. Если вы всегда будете так понятливы, после возвращения из отпуска я смогу увеличить ваш гонорар…
Я знал то, чего не знал Рольф: я буду теперь на каждой встрече по-братски делить с ним надбавку к причитающемуся ему вознаграждению, пока его шефы не сочтут, что я достаточно себя скомпрометировал на этой валютной операции, и не придут к выводу, что пора меня вербовать.
А еще я дал им понять, что не следует надолго откладывать мою вербовку, потому что мне, как и всем трудящимся, полагается очередной отпуск, а в отпуске мало ли что со мной может случиться, поэтому разумнее завершить все мероприятия до моего отъезда в Москву, то есть не позднее первой половины августа. Таким образом, в распоряжении тех, кто поставил себе целью меня завербовать, оставалось чуть больше полутора месяцев!..
10
Эти полтора месяца прошли довольно скучно и однообразно.
Татьяны с Иришкой не было, всю свою разведывательную работу я давно свернул, оставались только посольские обязанности да работа с Рольфом, с которым я продолжал встречаться регулярно и даже несколько интенсивнее, чем раньше. И то и другое по существу превратилось в какую-то повинность, а подневольный труд, как известно, еще никому не приносил удовлетворения.
Но вот наконец наступил тот долгожданный день, когда я, выражаясь юридическим языком, решил встать на путь предательства.
И здесь, и в дальнейшем, употребляя слова предать, предательство, я буду обходиться без кавычек. Они только внесут ненужную путаницу, наведут туман на предстоявшее мне мероприятие, отвлекут от существа дела и невольно заставят думать, что все это вроде бы несерьезно, понарошку, что вот сегодня я немножко поиграю в забавную игру, и если у меня не получится, то ничего страшного, подумаешь, какие мелочи, как-нибудь обойдется.
Не обойдется!
Если я буду думать об этих кавычках, если я не совершу предательство предельно достоверно, по-настоящему, без всяких скидок на мой патриотизм, я проиграю эту игру! И тогда… даже не хочется об этом думать!
