Эдуард Тополь - Красный газ
Но с другой стороны, а вдруг в этом Салехарде действительно акция американской разведки? Ведь от этого Рейгана всего можно ожидать! Психанул, что мы плевали на его санкции, построили газопровод без американской техники, и заслал в Сибирь пару шпионов, чтоб затравить ненецкое восстание и под шумок взорвать газопровод. Американцы уже давно трубят на весь мир, что Советский Союз вот-вот расколется от межнациональной вражды… А он, Черненко, в такой решительный момент мешкает, проявляет бесхарактерность, колебания. Тут уж и подавно молодые заклюют, и тот же Устинов сразу к ним переметнется – я же, мол, предлагал решительные меры!..
– Богомятов не провоцирует, – нервно говорил меж тем Устинов, хотя Черненко спросил вовсе не его, а Чебрикова. – Я говорил по телефону с командиром дивизии имени Октябрьской революции генералом Гринько. Он считает, что положение очень серьезное, что восстание только начинается, а округ большой, больше Польши. Одной дивизией не обойдешься…
– Майор Шатунов мне тоже докладывал… – сказал Чебриков. – Толпа пьяных рабочих напала на наше управление КГБ в Салехарде, выбили стекла, взломали дверь…
– Это они правильно сделали, – усмехнулся, глядя ему в глаза, Черненко. – На кой нам хер это управление в Салехарде, если не знают заранее настроения местного населения? Выгнать под задницу всех, кто там работает, ты понял?
– Так точно, Константин Устинович, – поспешно сказал Чебриков, понимая, что если ненецкое восстание продлится еще неделю, то вслед за Шатуновым наступит и ero, Чебрикова, очередь…
– Та-ак… – Черненко тяжело встал. – Значит, все считают, что нужно принимать решительные меры? Да или нет?
«Так вот для чего ты нас вызвал сюда посреди ночи», – усмехнулся про себя маршал Устинов. Конечно! С одной стороны, не хочет Андропова беспокоить, чтобы не сказали, что он самостоятельно не умеет действовать. А с другой – боится сам действовать, для того и вызвал их на дачу. Теперь не Черненко примет решение раздавить ненецкое восстание всей мощью армии, КГБ и милиции, а коллектив: министр внутренних дел, Председатель Комитета государственной безопасности и министр обороны. Вот ведь лиса! И не отвертишься от прямого вопроса – смотрит своими водянистыми глазками в упор, ждет ответа.
– Да, – сказал Устинов.
– Безусловно! – тут же подхватил Чебриков, а Федорчук просто кивнул.
– Ну что ж… – Черненко облегченно улыбнулся пухлыми губами. – Как говорил товарищ Ленин в ночь штурма Зимнего дворца в семнадцатом году, «вчера было рано, завтра будет поздно». Значит, так: Устинов посылает туда войска, которые ближе всего к Салехарду; Федорчук – свою воронежскую школу милиции, а Чебриков – не только свою дивизию КГБ, но и сам летит туда, прямо сейчас. И чтоб завтра там все было кончено, ты понял? – требовательно взглянул он на генерала Чебрикова. – И самое главное, чтоб никакой утечки информации на Запад, ясно? Ты этого американца, Шерца, успел перехватить?
– Конечно, Константин Устинович. Он в Удмуртии, в заповеднике. – Чебриков взглянул на часы. – Сейчас либо пьяный спит, либо девочку там трахает, повариху…
– Живут же люди! Эх! – завистливо произнес Черненко. – А тут не то что девочку, внуку снежную бабу некогда слепить. Кстати, Федорчук, – повернулся он к министру внутренних дел. – Тут вчера твой внук моему внуку нос расквасил из-за какой-то игрушки. Оно бы ладно, мальчишки, могут и подраться. Но нехорошо, что он на всех дачах хвастает. А я, говорит, самому Черненко морду набил!
Все засмеялись, кроме Федорчука.
– Вот шкет! – сказал Федорчук, покраснев. – Ну я ему всыплю! Разрешите идти?…
Когда за Устиновым, Чебриковым и Федорчуком закрылась дверь, Черненко потоптался у камина, пошерудил в горящих поленьях стальными щипцами, словно надеясь найти там свою недокуренную сигарету. Но окурок давно сгорел, и Черненко повернулся к телохранителю:
– Коля, можешь дать еще одну?
– Ни в коем случае, Константин Устинович, – строго, как ребенку, сказал ему телохранитель. – Мы же договорились…
– Но я же ту не докурил…
Телохранитель отрицательно покачал головой.
– Вот е… твою мать! – усмехнулся Черненко. – Ну, тогда тащи мне валенки. Пойдем снеговика лепить…
Через минуту какой-нибудь сторонний наблюдатель (если такой возможен в дачном поселке Советского правительства) мог увидеть странную картину: глубокой ночью, при двадцатиградусном морозе член Политбюро и секретарь ЦК КПСС, а в скором будущем и глава всей Коммунистической партии Советского Союза Константин Устинович Черненко, одетый в валенки и меховую доху, лепил вместе с двумя своими телохранителями снежную бабу для своего внука, которого намедни побил внук генерала Федорчука. Он хорошо знал, что с той минуты, как Устинов, Федорчук и Чебриков сели в свои машины, заработали в их лимузинах радиотелефоны и короткие кодированные приказы полетели в разные концы спящей страны. По этим приказам пришла в движение огромная и мощная машина Советской власти. Завыли сирены боевой тревоги в десантных войсках, в Воронежской высшей школе милиции и в спецдивизии имени Дзержинского при КГБ СССР. На ночных аэродромах взревели двигатели самолетов и вертолетов, и тысячи солдат уже получали сейчас боезапас – настоящие боевые патроны. Во имя спасения Советской власти на Крайнем Севере, ради охраны газопровода «Сибирь–Западная Европа» и чтобы пресечь происки американской разведки… Но нет, Черненко уже не думал об этом.
– Ты вот что… – говорил он телохранителю, прилаживая голову снежной бабе. – Ты же обещал научить моего внука приемам самбо. Почему не научил?
– Я его учил, Константин Устинович, честное слово, – сказал телохранитель. – Просто он растерялся…
– Растерялся! – передразнил Черненко, раздражаясь. Неужели его нерешительность передалась по наследству внуку? – А ты учи, чтоб не терялся, понял?
42
Мороз уже пробрался под дубленку и брюки и леденил тело так, что останавливалось сердце. Зигфрид прыгал на месте, хлопал себя по плечам, но это не помогало. Он чувствовал, что еще немного, еще десять – пятнадцать минут, и, если не откроют этот чертов магазин-факторию, он просто отморозит себе ноги, лицо, уши.
Рядом с Зигфридом какой-то ненец-охотник, перекатывая за губой жевательный табак, сплюнул на землю, точнее – на заезженный оленьими нартами снег. Плевок замерз на лету, ледышкой ударился о землю и отскочил, словно брошенный на землю камень. Минус пятьдесят по Цельсию, определил Зигфрид. Когда-то, в те прекрасные времена, когда он был почетным гостем хозяев Тюменского края – Богомятова, Салахова, Шатунова, Розанова и прочих партийных, гэбэшных и административных вождей Сибири, было особым шиком, выйдя из теплой гостиницы, эдак небрежно, по-сибирски, одним плевком определять температуру: если плевок долетал до земли не замерзая – то меньше 40 градусов мороза; если замерзал налету, но не отскакивал от промороженной тундры – минус 45; а если, не долетев до земли, замерзал налету и отскакивал от земли, как ледышка, – то все минус 50 градусов по Цельсию!.. После этого Зигфрид садился в поджидавшую его начальственную «Волгу» и из теплой кабины восхищался суровыми красотами сибирской зимы и полярной тундры.
Но теперь не было ни теплой гостиницы, ни начальственных «Волг». И вообще, едва Зигфрид Шерц выпрыгнул из почтового самолетика на снег новопортовского аэродрома, как его самоуверенности резко поубавилось. Одно дело без всяких связей и знакомств, но с кредитными карточками в кармане высадиться где-нибудь на Аляске, в Тайване или даже в Гонолулу. Через пять минут фирма «Херц» подаст тебе напрокат любую машину – от дешевой «тойоты» до «мерседеса». А если у тебя есть права пилота, ты можешь арендовать вертолет или самолет. И пока ты будешь заполнять несколько формальных бумажонок, ты получишь кофе и между делом забронируешь себе номер в гостинице… Весь этот стандартный комфорт западной жизни был настолько привычным для Зигфрида, что, даже зная о полном отсутствии такого сервиса в СССР, он не предполагал, что это такое в действительности – обходиться без гостиницы, машины, телефона, горячего кофе и теплого туалета. Туалетом новопортовского аэровокзала был ветхий, со щелями, дощатый «скворечник», поднятый над замерзшей землей на деревянные столбики. К «скворечнику» вела протоптанная в снежных сугробах тропа, окруженная, как орнаментом, желтыми вензелями… За те несколько минут, которые, прошу прощения, нужны любому живому существу для оправки, в этом грязном «скворечнике» можно было отморозить все, что приходится обнажать в таких случаях. И уже эта первая встреча с не показной, а с будничной советской реальностью весьма пошатнула веру Зигфрида в то, что он без проблем, эдаким лихим молодеческим наскоком проскочит на каком-нибудь попутном вездеходе от Нового Порта до Уренгоя или Салехарда.
