Валерий Казаков - Тень гоблина
Инаугурация из чужого, непонятного и труднопроизносимого слова в российском сознании быстро превратилась в синоним пышного праздника с хорошей, затяжной пьянкой. Особенно гулял и веселился служивый люд, для которого восшествие на руководящее место президента, губернатора, мэра или иного главы, означало окончание «межлизня» соответствующего уровня. Наконец-то после стольких волнений, интриг и подлостей появилась новая властная жопа, которую, согласно древней традиции, следовало впредь обихаживать своим чиновным языком, служа ей и поклоняясь. Ну, а уж если тебя соизволили позвать на само таинство снисхождения власти на избранника судьбы, то веселью твоему и оптимизму не должно быть ни конца ни края.
Большой концертный зал, БКЗ, Есейска гудел, как улей. Старая краевая знать чинно фланировала по просторным и светлым вестибюлям, учтиво и весьма сдержанно здороваясь друг с другом, ибо никто еще доподлинно не знал, кем завтра будешь ты, а кем притворно улыбающийся тебе бывший сотоварищ. Заметив средь зала небольшой кружок, в центре которого неизменно находился кто-нибудь из приехавших с Плавским людей, местные бочком подкатывали и внимательно прислушивались к речам, как правило, небогато одетого, в стоптанных башмаках господина, несущего с блеском в глазах порой откровенный вздор. Но, поди же ты разберись, что ныне вздор, а что рациональное зерно, из которого и должна чудным образом произрасти модель отечественного капитализма с дозированной демократией.
Церемония вступления в должность нового, шестнадцатого губернатора Есейского края была обставлена с подобающей такому случаю пышностью. Полный симфонический оркестр играл торжественную музыку, сцена была задрапирована государственными флагами и державными орлами, так как собственных гербов и знамен в крае еще не было. Официальную Москву представлял Главный контролер президента — Платонов Николай Платонович, занявший этот пост после ухода Пужина, а до этого служивший у Николая Николаевича заместителем. Человек из органов и к публичной политике никакого отношения не имевший. В накопителе для особо почетных гостей, он нервно теребил накрахмаленную салфетку, пил воду и от непривычной для здешних мест духоты неимоверно потел, серый теряющий форму костюм, давно не глаженные брюки и поминутное заглядывание в красную папку делали его длинную, нескладную фигуру смешной и жалкой. Николай Платонович, понимал всю возложенную на него ответственность и больше всего боялся что-нибудь напутать при оглашении президентского поздравления. Помогать и ассистировать ему в этом деле, был отряжен Замойленко Леонид Сергеевич, низкорослый щупленький человек с неразличимой в толпе внешностью, некогда служивший директором сиротского приюта одного из сибирских городов. В свой нынешний кабинет на Старой площади, Леонид Сергеевич был поднят силой первой волны отечественной демократии. За шесть лет своего пребывания в Москве, провинциальный тихоня умудрился сделать головокружительную карьеру и занимал пост начальника главного управления провинций и, как поговаривали знающие люди, эта должность не была для него пределом. Залогом такой уверенности был тот факт, что за весь свой чиновничий век Леонид Сергеевич не принял ни одного самостоятельного решения.
Малюта, хотя его официальное назначение пока еще не состоялось, держался поближе к официальным москвичам, решив про себя, что для пользы дела, пожалуй, следует произвести на них благоприятное впечатление. К назначенному времени народ не спеша стал подтягиваться в большой подковообразный зал, разделенный почти пополам широким поперечным проходом, на котором и располагались кресла самого престижного ряда. В центре разместился генерал с супругой, справа и слева от губернаторской четы расселись почетные гости. Малюте тоже определили место в этом ряду недалеко от правого края. Чуть дальше, явно, смущаясь, скромно сидел Драков. Молодой худощавый, со слегка вытянутым лошадиным лицом, ярко выраженными скулами, внимательными, цепкими глазами, он не производил впечатления монстра, каким его рисовали милицейские сводки и народная молва. Дорогой костюм сидел на нем нескладно, было видно, что к одежде подобного кроя он еще не особенно привык.
И вот оно начало торжества! Свет в зале постепенно гаснет, невольно приковывая внимание к сверкающей огнями сцене, и тишину взрывают торжественные звуки гимна. Эта державная музыка, призванная олицетворять мощь и величие государства, в последнее время вызывала у Скураша противоречивые чувства. Старая мелодия неизбежно тянула из памяти и старые слова: «Союз нерушимый республик свободных…» так что вместо трепета сопричастности к великим делам, в душе рождалась форменная ностальгия с горьковатым привкусом досады на нынешних властителей, которые сами ничего стоящего придумать не могут, а только рядятся в чужие обноски.
С первыми звуками гимна зал, как принято в подобных случаях, дружно встал, и в это же самое время из боковой двери по центральному проходу, не обращая внимания на державную песню, к своему месту гордо прошествовала Алла Пугачева, приглашенная на торжества самим генералом. Только умопомрачительных размеров шляпа скрывала ее самодовольную и слегка шалую улыбку. Если бы кто-то наблюдал за происходящим, не слыша звука, ну, допустим, глухой, ему бы представилась презабавнейшая картина: в зал входит Примадонна, и весь народ, во главе с губернаторской четой, торжественно встает. Злые языки потом долго обсасывали этот анекдот, а Плавскому Алла Борисовна с того момента резко разонравилась.
Но на этом казусы генеральской инаугурации не закончились. Возложив свою огромную лапищу на Конституцию, Иван Павлович прорычал краткий текст клятвы, обращенной к жителям края, после чего, согласно сценарию, на сцене появился владыко Евлагий, тогда еще находящийся в чине епископа Есейского и Тунгусского. Пропев приятным баритоном полагающиеся по такому случаю молитвы, он торжественно благословил генерал-губернатора на подвиг богоугодного служения народу образом Христа Вседержителя и по привычке протянул икону для целования, чем настолько сконфузил не верящего ни в черта ни в бога Плавского, что тот замер в изумлении. Неоправданная пауза затягивалась, из зала, с первых рядов, пытаясь исправить положение, принялись подсказывать, кто во что горазд и, как всегда и в таких случаях, невпопад. Между тем, архиерей, воспринявший замешательство Плавского, как приглашение молвить слово, обернувшись к залу, изготовился толкнуть проповедь. По рядам прокатился легкий ропот отчаянья. Местный люд, хорошо знающий о пристрастии своего епископа к публичному пустоговорению, предвкушая предстоящую веселуху, замер в ожидании. Ситуацию спас ведущий. Ловко оттеснив ничего не подозревающего владыку от стационарного микрофона, он громко возвестил повеселевшей публике:
— Благодарим честнейшего нашего архиерея за духовное напутствие губернатору. А сейчас слово предоставляется Главному контролеру Президента Российской Федерации, Платонову Николаю Платоновичу.
Все с облегчением вздохнули. Владыко, крепясь изо всех сил, чтобы не вспылить, с явной обидой направился в правую кулису. Но тут поднимающийся в этот самый момент на сцену главный контролер, неожиданно споткнулся на ступеньке, и чуть было не растянулся ему вослед. Серьезности это собравшимся явно не прибавило.
— Уважаемые есинтуковцы! — обратился сконфуженный Николай Платонович к аудитории.
Зал, несмотря на всю солидность собравшейся здесь публики, грохнул давно рвущимся наружу смехом. Со всех сторон послышались реплики: «Есейцы мы! Есейцы!»; «В Есентуки мы загорать летаем!»; «Да что же это такое?» Причина столь бурной реакции на банальную оговорку была заключена в том, что по приезде в край, Плавский первое время упорно называл его почему-то не Есейским, а именно Есентуковским, что, естественно, кого-то забавляло, а кого-то и откровенно злило. Политические противники тут же взяли географическую малограмотность генерала на вооружение и раздули из этого настоящую контр-пропагандистскую компанию. Конечно же, Платонов этого всего не знал и стоял за легкой, по американскому образцу изготовленной трибуной смущенный и красный, как школяр перед грозным педсоветом. Он не понимал, что произошло, и недоуменно смотрел на стоявшего рядом Плавского.
— Край наш называется Есейский, — слегка наклонившись к посланнику Москвы, громко произнес Иван Павлович.
— Извините, — выдавил из пересохшей глотки контролер, — я — не профессиональный оратор, и прошу меня простить за волнение. Разрешите мне все же огласить приветствие Президента Российской Федерации.
И огласил его, надо отдать ему должное, практически, без запинок и даже с неким подобием логических ударений.
Позже, когда весь официоз остался позади, многие подходили к Николаю Платоновичу со словами сочувствия и поддержки. Скураш, находившийся рядом с высоким гостем, видел, что тому неприятны подобные знаки внимания, и решил вмешаться.
