Валерий Казаков - Тень гоблина
— Кофэ! — с характерным южным произношением бросил генерал, усаживаясь напротив хозяина.
Рядом бочком примостился Стариков. Малюта, немного поколебавшись, присел на крайнее кресло с пужинской стороны. Разговор шел вроде как и ни о чем, стороны обменивались любезностями, комплементами, рассказывали забавные случаи из своих биографий. Чувствовалось, что ни один, ни другой большого опыта переговоров такого уровня не имели и пытались, как могли, прощупать друг друга, прежде чем задать заранее заготовленные вопросы.
— Ну вот, выборы позади, и что вы можете сказать о крае, о бывшем губернаторе?
— Да что тут говорить, уважаемый Николай Николаевич, вы вот сейчас, насколько я понял, на губернии брошены, поездите, сами увидите, что творится. Я вам, как военный военному, скажу — слюнтяям такой ответственный пост, как губерния, доверять нельзя. Беззубов просто довел край до ручки! Не подумайте только, что я крови его или репрессий каких хочу. И в мыслях не держу! Хотя по-хорошему надо бы создать независимую комиссию и провести основательную ревизию, но, увы, таких традиций в нашей державе не заведено. Ничего, обойдемся! Мне Беззубов ни к чему…
— А как вы думаете, Иван Павлович, куда его можно трудоустроить?
— Да никуда, — хмыкнул Плавский. — Хотя, может, в какую науку засунуть. Пожалуй, не знаю, что вам и посоветовать. А край мы поднимем, попомните мое слово, — пробасил он, нахмурившись, и добавил: — Вам, наверное, понарассказывали, что, дескать, сейчас приедет такой горлопан и начнет права качать? Да нет, мирный я, с природно-ласковым голосом и лицом. Не надо мной детей пугать. Будем работать вместе. Президенты они, знаете ли, приходят и уходят, а держава наша и ее терпеливый народ остаются. Я, кстати, рад, что убрали вашу предшественницу, пустышка полная была…
— Ну, это в вас еще предвыборные страсти кипят, — видя, что генерал действительно начинает закипать, перебил его Пужин. — Она, кстати, весьма толковый работник, да и встреча наша — это ее задумка…
— А может, вы и правы, — неожиданно легко согласился генерал, — на самом деле меня сегодня больше всего волнует окончание посевной и будущий завоз на Север…
— Северный завоз, — извиняющимся тоном поправил шефа Стариков и пододвинул к нему лист бумаги.
— Ну да, конечно, северный завоз, — и заглянув в листок, отодвинул его обратно, — здесь мне напоминают, что надо бы поднять кадровый вопрос…
— Интересно, готов вас выслушать.
— Знаете, я вот с вами пообщался и решил пока повременить. Не стоит горячку пороть! Хочу как следует разобраться на месте, все взвесить, а потом уже, если понадобится, обращусь к вам за содействием. Договорились?
— Безусловно. По этому пункту остаюсь вашим должником. У меня к вам встречный вопрос, а как вы относитесь к наместнику президента в крае?
— Да никак не отношусь, как, впрочем, и федеральные структуры! Пару раз видел это чудо в штанах, но если президента такое устраивает, то, по мне, пусть себе бродит. Все равно — от него ни вреда, ни пользы.
— А как вы отнесетесь к тому, если наместником в край назначат Скураша?
От неожиданности Малюта дернулся так, что чуть было не свалился со своего стула. Все повернулись в его сторону с любопытством и некоторой долей недоумения, дескать, кто такой, откуда взялся и почему такое доверие? Стариков, громким сопением и нервным ерзаньем невольно выказал свое недовольство подобным поворотом дела, у него на этот счет явно были свои соображения.
— Ну что ж, я возражать не стану, приходилось с ним работать в Совете национальной стабильности, нареканий к нему не имел, да и как офицера знаю… — с некоторой долей удивления, но, как показалось Малюте, не без удовольствия кивнул генерал.
— Но Иван Павлович, — не выдержал весь издергавшийся Алексей Викторович.
— Никаких «но»! Ваше предложение, Николай Николаевич, принимается.
Дальнейшего разговора Малюта почти не слышал. Кровь стучала в висках. Реальность отказывалась восприниматься, голоса беседующих звучали глухо, как из погреба. Вот так, что называется, без меня меня женили! Только отвык от обязаловки каждый день таскаться на службу, вроде начал налаживать жизнь, а главное, стал вытаскивать нос из финансовой безнадеги, так на тебе. С одной стороны, конечно, хотелось бы определиться. А как же семья, ведь придется уехать из города… И что теперь делать? Встать и отказаться, мол, уважаемые товарищи, никуда я не поеду, оставьте меня в покое. Тебя и оставят, причем, навсегда, и первым это сделает тобой обожаемый Плавский, а про этих, со Старой площади, и заикаться нечего. Дураки никому не нужны. И ведь, как ни крути, серьезная должность. Второй раз не предложат. Здесь, к бабке не ходи, понятно, откуда всплыла его фамилия в устах этого, в момент ставшего ему симпатичным, человека: Победа Игоревна все же исполнила свое обещание, данное ему после возвращения из Есейска и протолкнула его вперед, сама угодив в яму монаршей немилости.
— Малюта Максимович! — повышая голос, обратился к нему Пужин.
— Да он, наверное, охренел от счастья, — засмеялся Плавский. — Скураш, вас ваше начальство дозваться не может. Эй, очнитесь!
— Извините, Николай Николаевич, действительно от неожиданности малость загрузился…
— Ну и как, разгрузились? День от ночи уже отличаете? — с приятной улыбкой отозвался хозяин кабинета. — Пока вы там сами с собой искали согласие, мы с губернатором договорились, что вы так и остаетесь нашим связником во всех щекотливых вопросах, при необходимости, возможно, придется и курьером поработать. В моем аппарате все вопросы будете решать вот с Игнатием Ивановичем Речиным.
Пужин поднялся со сдержанной улыбкой, давая понять, что разговор окончен и его ждут другие неотложные дела, все-таки первый день в должности. По спокойному статичному лицу было трудно определить, какое впечатление произвел на него губернатор и остался ли он доволен встречей с ним. Генерал же явно поднялся из-за стола с хорошим настроением и чувством исполненного долга и как поднаторевший в подаче себя публике политик, от окружающих этого скрывать не собирался. Он сверкал, словно начищенный самовар, давая всем понять, что добился главного — не он пошел в Москву на поклон, а царева челядь позвала его сама. Такой расклад, если его правильно использовать, многого может стоить. Да и сам Пужин, судя по всему, ему понравился, поэтому Плавский не лукавил, когда на прощание расточал комплименты хозяину кабинета. Напряжение, еще час назад существовавшее между этими людьми, незаметно испарилось, уступив место непринужденной раскованности и взаимной симпатии. Казалось, пообщайся они дольше, встреча закончилась бы неминуемым офицерским застольем.
В приемной, когда посетители уже выходили в коридор, Речин, продолжая улыбаться генералу, почти не шевеля губами, сообщил Скурашу:
— Шеф просил вас задержаться.
— Хорошо, — едва заметно кивнул Малюта и, выйдя в длинный коридор, ведущий к лестнице, громко, чтобы стоявшее за его спиной новое начальство слышало, произнес: — Иван Павлович, если вы не возражаете, я задержусь для уточнения задач и получения дальнейших указаний.
— Да, конечно, оставайтесь, вон теперь какие у вас высокие покровители! — как показалось Малюте, с грустью произнес генерал и, резко повернувшись на каблуках, пошел прочь.
Эта генеральская грусть, если она только не пригрезилась, отозвалась в душе Скураша какой-то странной тоскливой обидой, ведь его только что без зазрения совести разменяли на будущую выгоду, которую Плавский явно надеялся получить, имея своего человека на посту «государева ока», так называли президентского наместника в народе. Подавив в себе эту минутную слабость и нацепив на лицо маску озабоченной сосредоточенности, он вернулся обратно в приемную. Речин ожидал Малюту и, пройдя вперед, толкнул дверь кабинета, который они только что покинули.
Пужин разговаривал по телефону и, прижимая трубку плечом, что-то быстро писал в большом блокноте. Подняв глаза на вошедших, он едва заметно кивнул головой и левой рукой указал на стол совещаний. Скураш сел на уже ставший ему привычным обитый коричневой кожей стул. Оглядевшись, он поразился непритязательности обстановки кабинета. Ничего лишнего, никакой отсебятины, которую любят почти все чиновники, и которая, придавая рабочему помещению индивидуальность, в той или иной мере приоткрывает особенности и пристрастия проводящего здесь большую часть суток человека. А здесь полная, почти на манер сталинских времен, аскеза. Малюта поискал глазами Речина, но того в кабинете уже не было. «Тихо ходят, и двери у них хорошо смазаны» — отметил он про себя.
— Извините, — закончив разговор, который и разговором-то назвать было сложно, потому что за все время Николай Николаевич произнес только четыре слова, один раз «да», а в завершении: «хорошо, я понял». — Расскажите кратко о себе, семье, чем увлекаетесь, — подсаживаясь к Скурашу, попросил он.
