Код Адольфа Гитлера. Апрель - Владимир Иванович Науменко
Антонов стоял на месте и наблюдал, как Сталин ходит по кабинету, и взял инициативу в свои руки:
– Вы, товарищ Сталин, дали войскам прекрасную директиву!
– Это ты вновь говоришь о той, что мы приняли вчера? – походив некоторое время в раздумье, нарочито спросил Сталин и тут же сам ответил на свой вопрос: – Всё правильно, товарищ Антонов. Мы не собираемся уничтожать или ввергать в рабство немецкий народ, он сам стал жертвой обмана Гитлера и его банды. Мы намереваемся дать немцам возможность возродить свою жизнь на демократической и мирной основе. Я вижу лишь одну цель оккупации Германии советскими войсками и войсками союзников – полное разоружение и демилитаризация её военщины, ликвидация всей той промышленности, которая может быть использована для военного производства. Советские люди верят в то, что со временем немецкий народ, очнувшись от ужасов нацизма, сможет занять своё место среди свободных и миролюбивых народов мира. Именно на это и нацелена директива № 11072. Нам надо, несмотря на то что враг три года поганил нашу землю, изменить отношение к немцам, всё равно как военная сила они обречены, товарищ Антонов. Кто-то же должен отстраивать наши разрушенные города и села, выплачивать репарации, чтобы чем-то возместить тот урон, который понёс советский народ. Мне понятна благородная ярость моего народа, вот поэтому необходимо обращаться как с военнопленными, так и с гражданскими лицами лучше. Мы же не эсэсовцы, товарищ Антонов, на радость народам Европы, мы являемся освободителями от коричневой чумы. Жёсткое обращение с немцами пугает их, заставляет упорно сопротивляться – одним словом, не сдаваться в плен. Мне Берия докладывал о случаях мародёрства, грабежа и насилия. Это недопустимо для советского солдата. Действие, товарищ Антонов, рождает противодействие. Гражданское население организует банды, немцы, как огня, боятся справедливой мести русских, но нам расправляться надо не с целой нацией, а с её руководителями, которые превратили немецкое государство в орудие своих злодеяний. Это мерзавцу Гитлеру не сойдёт с рук, фюрер и его шайка должны понести заслуженное наказание. Сейчас, когда рейх в агонии, нам невыгодно такое положение вещей, когда немцы видят в наших солдатах оккупантов. Поэтому, товарищ Антонов, надо к немцам относиться более гуманно, что в свою очередь облегчит нашему командованию ведение боевых действий на их территории, снизит упорство немцев в обороне. Мы не преследуем, как это делал с нами Гитлер, агрессивные цели, нашим солдатам необходим мир. Не за горами война с Японией, а немецкий народ как жил, так и будет жить дальше. Гитлер пришёл, Гитлер ушёл, сами немцы остались. И я, Сталин, хочу с ним сотрудничать, а не воевать. Нашим военным необходимо в районах Германии к западу от линии устья реки Одер, Фюрстенберг, западнее реки Нейсе создавать немецкие администрации, а в освобождённых от фашистов городах ставить бургомистрами тех лиц, которые не запятнали свою честь службой у Гитлера. Я приказываю рядовых членов НСДАП не трогать, нам это делать не с руки, хотят они этого или нет, они будут более лояльно относиться к Красной Армии. Вожаков, кто не успел удрать, задерживать и предавать суду. Но все эти меры, что оговорены в директиве, не должны приводить к снижению бдительности наших войск и панибратству с немцами. Вот такие предстоят задачи, товарищ Антонов! – закончив, Сталин подошёл к карте на столе.
– Кстати, товарищ Антонов! – выбивая трубку и стоя вполоборота к Антонову, сказал в заключение Сталин. – Идите к себе, работайте. Я сейчас буду писать ответ на послание Черчилля.
Всю эту ночь Мюллер провёл в стенах своего кабинета. Стрелки настенных часов показывали 7 утра, но сна не было. Он был один, так как группенфюрер определённо опасался, чтобы кто-то из подчиненных не стал свидетелем его ночных бдений, не дай бог, влез к нему в душу, куда он боялся впустить даже самого себя. Поэтому он отдал распоряжение не тревожить его до утра, за исключением срочного вызова в фюрербункер. Вчерашний разговор с фюрером не выходил у него из головы, цепкая память бесконечно прокручивала один эпизод за другим, и к утру у Мюллера в голове сложилась своя мозаика предстоящего поведения фюрера в бункере.
За всю ночь ради этого стоило не сомкнуть глаз. Начальник гестапо понимал, что сегодня начинается феерическая сцена всеобщего краха, то, наступление чего он предчувствовал последние два года. Он похвалил себя за то, что оказался на высоте своих пророчеств. Ему не надо было гадать, чтобы понять, что вместе с гибелью режима Гитлера закончится и его власть, а вместе с ней в прошлое уйдут многие его заслуги и достижения, и, безусловно, найдётся много таких, кто при новом режиме напомнит о них. Дальше – тюрьма, избиения, смерть. Такое развитие будущих событий его не устраивало. Пора было прятать концы в воду, уходить, но предусмотрительный Мюллер хотел обставить свое исчезновение таким образом, чтобы оно не вызвало подозрений ни у врагов, а главное, ни у Гиммлера. Сам Гитлер был соавтором его плана, в услугах рейхсфюрера СС, как и предполагал Мюллер, он уже не нуждался. Помыслы Мюллера, хотел он того или нет, теперь должны были повиноваться воле переменчивого ветра судьбы. Что такое судьба? Мюллер долго размышлял над этим вопросом, прежде чем нашел ответ, поразивший его своей простой сложностью. Судьба, по мысли Мюллера, подобна женщине. Она лишь в том случае даёт шанс одержать над собой верх, когда её бьют и толкают, иного, по крайней мере Мюллеру, не дано. И шеф гестапо, в этот апрель рискнувший сыграть с ней ва-банк, принял за аксиому то утверждение, что судьба лишь наполовину способна распоряжаться поступками человека. А другую же она оставляет на его усмотрение. В дальнейшем
