Томас Гиффорд - Преторианец
В ее голосе слышалась озорная улыбка.
— Что-то ты сейчас такое сказала, что навело меня на мысль, что леди Памела знает про нас с тобой. Скажи мне, что я сошел с ума.
— Роджер, надо ли об этом? Сейчас?
— Успокой меня.
— А знаешь, боюсь, что не сумею. Я думаю, да, она, наверное, знает.
— Ты думаешь? А почему не знаешь наверняка?
— Я это и имела в виду. Да, я знаю, что она знает.
— Ты ей рассказала? Я не понимаю — ты ей о нас рассказала? Чуть ли не государственная тайна, а ты рассказываешь о ней женщине, у которой в голове осталось не больше четверти шариков?
— Я ей не говорила! Разумеется.
— Кажется, тебя это не слишком волнует… Это твой муж…
— И человек, которого ты… никогда не могла подобрать слова… обожествляешь? Почитаешь? Не знаю, кто из нас больше заинтересован в сохранении тайны. Я смогла бы прожить без Макса…
— А твоя карьера? Любимице Англии не положено сбегать от мужа. Но это между прочим. А я хотел сказать — ты не боишься, что она просто выболтает все Максу? Тебе назло.
— Вот уж ни за что. Не волнуйся, ему она никогда не скажет. Он ведь мужчина, любовь моя, а значит, враг, а с врагом не делятся грязными сплетнями. Серьезно, любовь моя, она ненавидит мужчин, потому-то всегда так настойчиво старалась превратить их жизнь в самый распроклятый ад.
— И все-таки она знает. Если ты ей не говорила, как, черт побери, она узнала? Мы ведь договорились, ради Макса, ради нас с тобой…
— Если хочешь знать, она просто догадалась. Я как-то заговорила о тебе, и глаза у нее вдруг загорелись тем бесовским огнем… Она поняла. Только и всего.
— О господи, и когда это было?
— Какая разница? Она знает. Кроме того, она совершенно сумасшедшая…
— Хорошо, хорошо. Но что, если кто-то — пусть не твоя милая матушка — если кто-то сказал о нас Максу? Что тогда?
Она пожала плечами, вдруг потянулась к нему, коснулась…
— Придется смириться, верно? Может быть, мы даже получим по заслугам. Должны ведь мы отвечать за то, что делаем.
Она спрятала лицо в подушке, потом снизу вверх взглянула на него, любопытствуя, как он это принял.
— Видишь ли, я не просто так спрашиваю.
— И как это надо понимать? Ты хочешь меня напугать?
— Видишь ли, мне очень четко объяснили, что со мной будет, если я не перестану с тобой встречаться. Кто-то намерен меня убить.
Она медленно окаменела. Годвин слышал, как тикают часы на бюро.
— Может, ты и репетируешь свои выступления, Роджер, но чувство времени у тебя безупречное. Как это надо понимать?
Наблюдая за ней после того, как рассказал ей о записке, показал саму записку, подробно описал, как она попала к нему, наблюдая за ней, он словно видел, как она уходит в съемки эпизода, к которому толком не готова. Она как будто не знала текста и смутно представляла себе сюжет, так что вынуждена была полагаться на свою внешность, приемы, технику. Он наблюдал, как она собирает лицо, изгоняя с него неловкость и удивление, неуместные на лице «Сциллы Худ». Он отмечал знакомые планы, тени от прикроватной лампочки освещали ее лицо, как прожектора в съемочном павильоне. Она облизнула сухие губы. Еще немного, и можно включать камеру. Она ускользала от него, она обдумывала решение проблемы и тайный выход, в уверенности, что таковой наверняка предусмотрен автором сценария.
— А ты не думаешь, что это может оказаться просто страшненькой шуткой?
— Вряд ли, — сказал он.
— Но кому есть до нас дело? Вот в чем сумасшествие! Для кого это так важно, чтобы стоило убивать? Кроме… ой, милый, кроме… Макса, конечно…
— О том я себя и спрашиваю с тех пор, как прочел. Кто? Очевидно, не Макс, но кто тогда? Единственный неизбежный вывод, что кто-то знает и ему это не нравится… кто-то следит за нами, Сцилла.
Она медленно выбралась из-под простыни и встала, остановилась голая у кровати, вся в «гусиной коже», обкусывая ноготь. Медленно, обдумано, как человек, страдающий амнезией и с трудом вспоминающий простейшие действия, накинула халат. Задумчиво склонила голову набок, перебирая в уме возможных авторов записки.
— Это может погубить мою карьеру, — сказала она, словно впервые наткнувшись на эту мысль. — Разрушить мой брак. И убить тебя.
— Рад, что к концу и обо мне вспомнили. Думал уже, я совсем не в счет.
— Кто? Кто это мог быть? Никто не знает.
Резко обернувшись к нему, Сцилла покачала пальцем у него перед носом.
— И не говори мне о Памеле, не то я с воплем выпрыгну в это чертово окно.
Она стояла у окна, глядя на вымытую дождем улицу.
— Я знаю, — заговорила она тихо, — это просто… какой-то человек, который меня хочет. Хочет меня. Какой-то зритель-маньяк или кто-то со студии, из актерского состава, а скорее просто поклонник… кто-то, кто следит за мной, кто ревнует… Подумай сам, Роджер, разве не логично? Ты можешь предложить другую столь логичную идею? И других актрис, бывало, преследовали свихнувшиеся обожатели… У Мерль было что-то такое, Алекс позаботился, чтобы не было шума… сумасшедшие. Это все секс, да? Я уже сколько лет получаю письма. От людей, у которых насчет меня всякие сексуальные фантазии… их попросту выбрасываешь и забываешь. Они безвредны. А теперь мы столкнулись с кем-то, кто сделал следующий шаг. Он каким-то образом выследил меня, увидел нас вместе, и теперь он вмешивается в нашу жизнь…
Он выбрался из постели и хотел подойти к ней, но Сцилла вдруг замерла.
— О господи! — шепнула она.
Годвин взглянул ей через плечо на улицу.
С площади по Слоан-стрит медленно подъезжал «ягуар». Он плавно притерся к тротуару, как старый лайнер компании «Кьюнард» к причалу.
— Это Макс, — одним дыханием проговорила она. — Это Макс.
И превратилась в вихрь точно рассчитанных движений. Он же почти забыл, что надо двигаться. Но Сцилла указала ему на его вещи: вечерний пиджак, строгая рубашка и черные брюки с черными подтяжками, свисавшими со спинки стула. Когда он сгреб одежду, она сказала:
— Я могу не пускать его к себе в спальню, но если не получится, тебе надо будет отсидеться в тайнике.
В мгновенье ока постель была разглажена, покрывало брошено на место, подушки взбиты, а книга брошена рядом, словно она только что оторвалась от чтения.
— Скорее, милый.
Кажется, она чуть ли не хихикала.
— Прямо фарс с постельными сценами, верно? — сказала она, удержавшись от смешка.
Она вытолкнула его впереди себя в темный коридор, где стояло несколько столиков, небольших стульев и ваз с цветами. В тупике между высокими шкафами с узкими зеркальными створками и резьбой на дверцах оставалось несколько футов пустого пространства в углу.
— Тайник вековой давности — ну, он был устроен при постройке, во времена Виктории. Называется «тайник священника», но на самом деле это просто очередная викторианская причуда — тогда любили тайные ходы.
— Нет времени для уроков истории, Сцилла.
Он уронил ботинок и пытался подобрать его, не разроняв остальное. Напрягая слух, ждал хлопка входной двери, шагов по лестнице. Сцилла пошарила по стене, нажала что-то, скрытое под цветочным узором обоев, и кусок стены у шкафа вдруг открылся.
— Вот бы тебя сейчас сфотографировать, милый…
— Сцилла, ради…
— Погоди, тут где-то была свеча.
Она ощупью продвинулась в темноту. Здесь держался странный затхлый запах, должно быть оставшийся со времени, когда каменщики клали фундамент.
— Ага, вот.
— Дрянь, паутина, — процедил Годвин, ощутив на лице липкие нити.
— Найдется, я думаю, и пара мышек.
Она чиркнула спичкой и поднесла огонек к свернувшемуся фитилю свечи в подсвечнике с витой ручкой.
— Ну вот, просто жди здесь, пока не услышишь, что он поднялся наверх. Дверь можешь не закрывать. Я, если сумею, подойду к тебе, когда прозвучит отбой тревоги. Ты просто прислушивайся. Тебе отсюда будет отлично слышно. Не знаю, почему он явился так вдруг, но постараюсь отправить его в постель — он наверняка устал.
— Сцилла…
В прихожей хлопнула дверь. Макс Худ был дома.
— Мне надо бежать, милый. Смотри, тебе даже есть что почитать. Троллоп, очень мило.
Она клюнула его в щеку, и не успел он опомниться, как дверь за ней закрылась. Свеча мигнула, и он на миг почувствовал себя мальчиком, запертым в пряничном домике. Кирпичи в стене крошились, слои старинной известки размазались по ним, как глазурь по пирогу. Холодно было, как в склепе, и затхлый запах затруднял дыхание. Страсть к приключениям начисто покинула Годвина. Странно: то, что кажется таким забавным в постельных фарсах, которые припомнила Сцилла, оказывается таким грустным, серьезным и мучительным для каждого из участников. Он выкинул из головы последнюю мысль. На ступни ему налипла каменная крошка. Она права, настоящий постельный фарс. Или какой-то из романов Филдинга. Солдафон-муж бушует у двери будуара миледи, где затаился пойманный врасплох Том Джонс. Чувство собственного достоинства — и прежде не слишком бодрое — умирало медленной мучительной смертью. Только Макс Худ мог бы с честью выйти из этого эпизода.
