Томас Гиффорд - Преторианец

Сделав глоток, он взял конверт и небрежно вскрыл его. Зевая, развернул листок бумаги.

Кончай с этой Худ, не то скажу ее мужу. Если он тебя не убьет, так убью я.

Глава шестая

Было так холодно, что дождь изморозью оседал на почерневших стволах деревьев на Слоан-сквер. Обледеневшие деревья поблескивали, промозглая сырость забиралась под одежду, заставляя его ежиться от холода. Годвин поглубже натянул шляпу, с полей капало. Первый час ночи давно уж миновал, на Слоан-сквер было тихо, темно и пустынно. За площадью, на Слоан-стрит, стоял, глухо ворча, блестящий от сырости лимузин «бентли», принадлежавший студии.

Сцилла сидела в «бентли» со Стефаном Либерманом, а Годвин отмораживал себе задницу под ледяным дождем. Только что она блистала — с головы до пят кинозвезда — на вечеринке, устроенной Лили и Гриром Фантазиа по случаю выпуска фильма. Вечеринка, на которую он, как обещал, отправился с Энн Коллистер, оказалась серьезным испытанием. Этого следовало ожидать. Беда была в самой Лили Фантазиа, хотя сердиться на нее было невозможно. Лили есть Лили, вместе со своим вечно действующим «матримониальным бюро».

Чувство юмора у нее было слишком уж озорным для такой красивой и молодой женщины. Возможно, она настолько уверена была в своей внешности и положении, что могла себе позволить не слишком задумываться над уместностью шуток, понимая, что это только добавит ей очарования. По слухам, ей было двадцать три года, она вышла замуж за своего издателя Грира, которому теперь было под шестьдесят, пять лет назад, и ее парикмахер уверял, что ей в то время наверняка было восемнадцать — он судил по волосам. Возраст был не единственной ее тайной. В сущности, в ней едва ли не все было таинственно. Ее темная, изящная красота, странные завитки волос, нездешние, скорее египетские, глаза, манера носить — так непринужденно — легендарные изумруды Фантазиа. Не все сразу, понятно, но достаточно, чтобы обратить на себя внимание. В этот вечер на ней был крупный кулон в обрамлении бриллиантов, искрившихся на смуглой коже между высокими пухлыми грудками. Поговаривали, что этими изумрудами вдохновлялся кто-то из прославленных романистов времен Виктории: Теккерей или Троллоп.

Больше всего шептались — но никогда не болтали вслух — о ее прошлом, а Гриру Фантазиа, кажется, доставляло удовольствие оставлять загадки без ответа. Ее родители были португальцами, а саму Лили, по слухам, Фантазиа нашел в весьма экстравагантном заведении, принадлежавшем Кэт Оутербридж, где-то в районе «Слона и Замка». Рассказывали, что пару раз посетив заведение, где Лили исполняла разнообразные роли, Грир решил, что она должна принадлежать ему. Как-никак, она уступила ему едва ли не самое ценное свое достояние. Годвин точно знал, насколько много истины в этих слухах, потому что и сам, бывало, заглядывал к миссис Оутербридж и по совету доброй хозяйки раза два-три проводил время с шестнадцатилетней португальской девушкой, которой Кэт особенно покровительствовала. Впоследствии Кэт уверяла Годвина, что питает материнскую гордость, выдав Лили за такого приличного джентльмена. Она считала их брак своей заслугой. Лили вскоре после свадьбы сказала Годвину, что он, Роджер, был единственным мужчиной в кругу знакомых Грира, перед которым она, как она выразилась, «выступала». Девушка была очаровательна и скромна. Она ни разу не попросила Годвина сохранить тайну. Для этого в ней было слишком много достоинства и стиля. Она знала, что в такой просьбе нет надобности.

Лили потащила его танцевать. Она была лишь самую малость выше пяти футов, и, держа ее в объятиях, он через ее голову видел, как в толпе Грир Фантазиа болтает с Алариком Моттерсби — директором картины, в которой Сцилла исполняла главную роль и которую Грир финансировал. Моттерсби явился в повседневном костюме бутылочно-зеленого цвета и курил трубку, всем своим видом доказывая, что он — творческая личность, не связанная условностями вроде вечерних костюмов, и в то же время слишком успешная, чтобы причислить его к богеме. Энн Коллистер пила шампанское с Гомером Тисдейлом и его спутницей — высокой грудастой девицей, незнакомой Годвину. Гомер менял их так часто, что познакомиться никто не успевал. Энн поверх голов послала Годвину ослепительную улыбку. Ему вдруг стало радостно оттого, что он привел ее сюда, доставил ей радость.

— Энн — чудесное создание, — заметила Лили Фантазиа. — Конечно, она слишком хороша для тебя.

— Приятно видеть, что меня оценили по достоинству.

— Время, Роджер, знаешь ли, не стоит на месте. Ты уже не в первой молодости.

— Чушь. Я как раз считаю, что именно в первой. И откуда бы тебе знать, когда ты сама едва из пеленок?

— Моей душе, — проговорила она, показав ему зубки, — тысяча лет.

— Ну, спрячь ее подальше, и никто не заметит.

— Не надейся увильнуть от разговора, Роджер. Ты такой, такой… мужчина! Единственное, чего тебе не хватает, это хорошей…

— Лили!

— Хорошей жены. Тогда ты будешь просто безупречен. Кто-то должен о тебе позаботиться. Кто-то должен ждать тебя дома вечерами. Ты просто попробуй, Роджер. Я не шучу. Тебе это пойдет на пользу.

Музыка смолкла, и он выпустил ее, но Лили не дала ему сбежать.

— И, будем откровенны, у тебя есть прекрасная девушка, которая давно готова и ждет, умирает от желания выйти за тебя.

— Лили, мне не до того. Идет война.

— И она совершенно ничего не меняет… мужчины, конечно, всегда находят отговорки… это нам известно. У меня был знакомый, который и думать не хотел о женитьбе, пока не заплатит всех налогов — а долг у него был огромный. Этого предлога хватило бы ему до конца жизни. Ну, я ему устроила…

В Лондоне были и такие, кто считал, что пристрастие Лили к идиомам — самая очаровательная ее черта. Грир как-то признался Годвину, что она принесла ему такое счастье, что он покончит с собой, если с ней что-то случится. Во время бомбежек он сходил с ума от страха потерять Лили.

— Что ты ему устроила, Лили?

— Я нашла ему очень богатую жену, которая заплатила все его долги. Из него получился самый любящий муж в Англии. А может, и в Европе.

— Матримониальное бюро Лили Фантазиа…

— Смейся, смейся! Подыскивай отговорки. Все равно, Энн Коллистер — бриллиант, а я, сам видишь, разбираюсь в драгоценностях.

Спорить с ней было бесполезно.

Пропащий было вечер спасла записка, которую сунула ему Сцилла, когда гости уже собирались расходиться.

Любимый,

Приходи на Слоан-сквер после эфира, когда сбудешь с рук мисс Коллистер. Я буду ждать.

Однако ждать на холоде и в сырости пришлось Годвину, и ему это чертовски надоело. Как жаль, что наци упустили подонка Либермана. Личные обиды, отметил он про себя, могут сделать из тебя настоящее дерьмо, и конечно, он вовсе не пожелал бы Либерману попасть в руки нацистов, а все же… ну что ж, может, он и ревнует малость. Либерман написал сценарий «Месяца примулы», который они и обмывали сегодня; он же написал пьесу «Вдовья травка», которую начала репетировать Сцилла. Он в последнее время все крутится около Сциллы, прямо прилип… К тому же одно то, что человек — жертва, беглец, спасающийся от чудовищного режима Гитлера, еще не основание его любить.

Наконец водитель вышел из машины с огромным черным зонтом в руках и открыл заднюю дверцу. Сцилла в длинной меховой накидке вынырнула прямо под зонт. Наклонилась, скрывшись из поля зрения Годвина, чтобы, как он предположил, уделить сценаристу деловой кинопоцелуй.

Годвин выждал еще несколько минут после того, как «бентли», шурша шинами, унесся прочь. Он хотел дать ей время подняться в детскую, поцеловать спящую Хлою и убедиться, что няня спит в своей комнате. Потом он перешел улицу и потянул оставленную для него незапертой дверь. Вошел, сбросил свою полушинель на скамеечку в прихожей и прошел в кабинет Макса, где вдоль стен тянулись книжные полки и пахло полировкой для мебели и старой кожей обивки. Стоявший здесь большой глобус для тех, кто знал волшебное слово, превращался в бар. Сцилла ждала его, и волшебное слово было ей известно. Из раскрытого глобуса за ее спиной поблескивал сифон. Она неторопливо улыбнулась, плеснула в скотч воды, протянула ему стакан, коснувшись пальцами его пальцев.

— Роджер, — прошептала она своим фирменным голосом с придыханием. — Кажется, сто лет прошло.

Сердце у него в груди дрогнуло от ее вида, от звука ее голоса. Это повторялось из раза в раз, но неизменно заставало его врасплох.

— Боже, как мне было паршиво, — сказала она. — Я каждую минуту скучала по тебе.

Глаза ее сияли — огромные, чуть раскосые оленьи глаза. Она уронила с плеч тяжелый от золотого шитья жакет. Ее предплечья обвивали золотые змейки.