Код Адольфа Гитлера. Апрель - Владимир Иванович Науменко
– Я силюсь понять ваш юмор, мой фюрер!
– Здесь не место юмору, Мюллер! – резко осадил его Гитлер. – А дело было вот как. Военные с большим трудом, но уговорили меня поехать на Восточный фронт. Запорожье. Советские танки были в двух часах пути от аэропорта, а я задерживался на совете, обсуждая с Манштейном обстановку на фронтах. Представляете?! Февраль 1943 года. Если бы не пилот Бауэр, я давно был бы на Лубянке. Когда три «кондора» со мной на борту взмыли в воздух, русские танкисты выехали на территорию аэропорта. Наблюдая в иллюминатор, я не поверил своим глазам. Танки русских внезапно остановились. Как мне потом объяснил Гиммлер, у русских закончилось горючее. Теперь ситуация иная. И я, и вы знаем, что отступление немцев закончилось здесь, в Берлине.
– Вы правы, мой фюрер! – сказал Мюллер. – Все победы рейха генералы считают очевидными благодаря своим талантам, а в поражениях виноват один лишь фюрер. Такая преступная самонадеянность! Я, в отличие от других руководителей РСХА, не боюсь говорить правду, особенно, когда присутствуете вы, мой фюрер. Скажу одно: моря голодом заключённых в концлагерях и впроголодь держа угнанную из Советского Союза рабочую силу, вы, мой фюрер, и не думали обделять немцев многими продуктами питания. Немецкие женщины и подростки не трудились на заводах, фабриках и фермах ненормированный рабочий день, как это сделал Сталин.
Сказав «запретное», но очевидное, Мюллер ощутил на себе свинцовый взгляд ледянистых глаз Гитлера. Пребывая в молчании, может быть, размышляя над сказанным подчиненным, фюрер неуклюже прошёл по кабинету, виновато улыбнулся Мюллеру и под «взором» бюста Гинденбурга вернулся на своё место за столом, а потом разразился потоком слов, скорее напоминавший Мюллеру оглушительный вопль, нежели что-то вразумительное: Значит, Мюллер всё было напрасно. Напрасны были жертвы и лишения, напрасны были голод и жажда нескончаемых военных месяцев. Напрасно погибли миллионы офицеров и солдат, а гражданское население терпело все ужасы вражеских бомбардировок. Если бы ты, Мюллер, знал, какие ужасные дни и ещё худшие ночи я пережил в Вольфсшанце, в Бергхофе, в Бад-наухайме и здесь, в бункере имперской канцелярии. Всё погибло безвозвратно, Мюллер! Всё! Только глупцы, лжецы и преступники в эту роковую неделю питают надежду на милость врага. Против своей воли я воплотил судьбу несчастной Германии, и только тевтонам, Мюллер, присуще вечное возрождение перед лицом неумолимой смерти и жертвенности.
– Двойная бухгалтерия, которую нам часто в виде азбучной истины преподносит жизнь. Мой фюрер! – сказал Мюллер. – Мука гибнущего Третьего рейха, который задумывался на тысячелетие, унизительна, но кто знает, мой фюрер, не является ли она неким порогом, за которым обновится сама жизнь, и как следствие возродится новый рейх. Пусть даже и не в поверженной Германии.
Генрих Мюллер был понятливым человеком. Глядя сейчас на загнанного в угол действиями русских фюрера, начальник Четвёртого управления РСХА угадал намерения того. Как никто другой в рейхе, но Мюллер знал, что Адольфа всегда сопровождали ложь, измена и трупы и что фюрер ещё свято верил в то, что был способен управлять событиями. Логика настоящего ставила мат силе его воли. Достаточно было Мюллеру за последние месяцы общения с фюрером уловить полунамёки, жесты, выражение лица, чтобы понять чего хочет Гитлер – спасения, только спасения. Одним словом, из Гитлера, не выбери он тернистый путь политика, вышел бы непревзойденный актёр. Да и интонация проигрывающего эту кровопролитную войну вождя что-нибудь да и говорила ему.
– Меня, Мюллер, исподтишка, но упрекают: борьба и снова борьба. – Гитлер на минуту задумался, а потом продолжил: – Но в ней судьба всего сущего. Уклониться от борьбы, если он только не хочет быть побеждённым, не может никто. Моя цель состояла в разумном соотношении между численностью населения и величиной пространства. Тут без борьбы не обойтись. От решения этой задачи не может уйти ни один народ, ибо если он пренебрежёт этим, то обречён на постепенное вымирание. Существование государства, Мюллер, имеет смысл только тогда, когда оно служит сохранению своей народной субстанции. А это 82 миллиона немцев. Именно это налагает на меня величайшую обязанность. Тот, кто не берёт её на себя, недостоин принадлежать народу, что и придало мне силы для борьбы. Но она заканчивается, Мюллер, чтобы продолжиться! Я думаю, что вы сделаете всё, как задумали.
– Можете в этом не сомневаться, мой фюрер! – ответил Мюллер.
– Вы свободны. – Гитлер поставил последнюю точку в этом разговоре. – Я должен идти, Мюллер! А то моё долгое отсутствие вызовет подозрение, а это нам как раз ни к чему. Меня ещё ждут беседа и прохладительные напитки в гостиной в кругу друзей.
…По возвращении из фюрербункера Мюллеру, в который раз нашлось о чём серьёзно задуматься. Начальнику гестапо предстояло тщательно продумать и спланировать высшей степени секретности операцию, в ходе которой все его игроки не имели права оступиться без опасения прямого попадания к его костоломам. Мюллер знал чего он хотел и ясно отдавал себе отчёт в том, что он прав.
Вечером рейхсминистр иностранных дел Иоахим Риббентроп вознамерился поговорить тет-а-тет с Евой, что весело и непринужденно веселилась и ворковала с друзьями в гостиной бункера. Фюрер что-то задерживался, временами она бросала на дверь беспокойный взгляд, но та не раскрывала секрет, где был Гитлер.
Риббентроп: Ева, вы очаровательны!
Ева: Спасибо за комплимент, господин рейхсминистр.
Риббентроп: Дорогая Ева! Я умоляю вас!
Ева: О чём, Риббентроп? Я обыкновенная женщина. Вот и всё.
Риббентроп: Нет, не всё, Ева.
Ева: Вы хотели ещё что-нибудь сказать мне?
Риббентроп: Да, Ева. Уезжайте из Берлина.
Ева: Не поняла! Вы
