Андрей Добрынин - Кольцевой разлом
Бандиты, однако, не подозревали о его предательстве и рассчитывали на его помощь в сборе информации и вообще в борьбе за место под солнцем. После пережитых волнений они подтянулись к чудом уцелевшему столику на колесиках и принялись снимать стресс разными дорогими спиртными напитками, причем даже Пистон махнул рукой на категорический запрет врачей и на предостережения своей крашеной подруги, осушив залпом полстакана виски и далее продолжая в том же духе. Все поднялись с пола и сидели уже на стульях; Утюг, чувствуя за собой вину, пил молча, Пистону было еще трудно говорить, крашеная девица молчала, стесняясь проявленной ею постыдной слабости, кавказец и Назим пребывали в глубоком раздумье. Им, несомненно, было о чем подумать. С одной стороны, отдавать такие деньги за здорово живешь Бог знает кому выглядело не только глупым, но и постыдным. Собственные компаньоны могли их не понять. С другой стороны, потеря двадцати пяти тысяч ни для того, ни для другого не стала бы смертельным ударом, а все увиденное в этот день в квартире Пистона как-то не располагало к скупости. Собутыльники понимали состояние двух партнеров и тактично помалкивали, лишь изредка обмениваясь репликами вполголоса. Наконец Назим не выдержал и спросил, глядя в упор на партнера помутневшим взглядом:
- Ну что, Фикрет, отдашь им деньги?
- Слушай, так не могу сказать, думать буду,- лживым голосом ответил кавказец.
- Значит, отдашь,- со вздохом сказал Назим и покачал головой.
Капитан Ищенко с интересом выслушал повествование обо всех этих событиях, сидя на кухне тетушки Корсакова, поедая вяленую рыбу и запивая ее холодным пивом. Корсаков, он же бородач, оказался превосходным рассказчиком, однако его единственному слушателю кое-что все-таки осталось непонятным. Корсаков охотно согласился ответить на любые вопросы, и капитан поднял палец:
- Вопрос первый, но не самый главный. Насчет этой квартиры. Почему тетушка ютится у себя в одной комнате, когда может занять хоть всю площадь?
- Может,- кивнул Корсаков. - Я и просил ее это сделать, причем неоднократно. Но она категорически отказывается. Что поделаешь - другое поколение, человек старой закалки... Знаешь, была когда-то такая популярная пьеса, князь Сумбатов-Южин написал - "Старый закал"?
- Князь?- тупо переспросил Ищенко. От пива у него слегка зашумело в голове. - Не слыхал. Вопрос второй, тоже не самый главный: почему бы старушку отсюда не переселить, раз у тебя тут столько врагов?
- Во-первых, она не хочет переселяться - говорит, что привыкла к этому району, что всех тут знает, что уже стара и тому подобное. Во-вторых, я теперь уже по всей Москве работаю, значит, и враги есть везде. Кто-нибудь засечет, как я старушку проведываю. и весь переезд пойдет насмарку. А здесь я наладил охрану, рядом надежные люди, база... Да и врагов я успел приручить - они платят понемножку и живут себе спокойно. Сперва, конечно, им трудно было привыкать к тому, что еще вчера все платили им, потому что боялись, а сегодня они сами должны платить кому-то. Но ничего, теперь все утряслось. А кроме того, я надеюсь, капитан, что теперь ты будешь рядом с тетушкой.
- Это зависит от ответа на третий вопрос,- сказал Ищенко. - Точнее, вопросов несколько. Какое отношение ты имеешь к базе на плодовой станции? Для чего служила эта база? Что за люди помогали тебе наезжать на бандитов? Для чего тебе такие деньги - я же вижу, что ты их не на себя тратишь? Ну и так далее - можно спрашивать долго, но все вопросы сведутся к одному: что за дело ты затеял?
- Как ты уже отмечал в своем рапорте о расследовании убийств на плодовой станции, существует некая организация, созданная с неясными целями, до недавнего времени имевшая свою базу на плодовой станции и для достижения своих покуда невыясненных целей готовая идти на тяжкие преступления. Все это правильно,- произнес Корсаков. - Правильно, но слишком узко. Из-за очередной шайки фашистов никто не стал бы разваливать дело о четырех убийствах и выживать тебя с работы. Тебя, между прочим, ценили, хочешь верь, хочешь нет...
Ищенко скептически усмехнулся, но было видно, что ему приятно это слышать. Корсаков продолжал:
- Все твои неприятности, как я понял, происходили от твоего авантюризма и от неумения ладить с людьми. Но речь пока не об этом. То, что я называю "Делом", сейчас почти полностью подготовлено и будет представлять собой крупномасштабную военную акцию в Москве. Однако замысел Дела зарождался не здесь. Меня как вполне русского человека не оставляло, разумеется, равнодушным то, что в последние годы происходит с Россией. Однако я не считал себя вправе предпринимать какие-то действия и предлагать кому-либо свои услуги как военный. Все-таки я эмигрант, родился в Америке, всю жизнь прожил вдали от России... Я полагал, что люди, живущие здесь, лучше знают обстановку в стране и потому только они имеют право принимать решения и действовать. Однако когда судьба занесла меня в Россию, я как бы стал с этими людьми на одну доску, посмотрел на все их глазами, сделался таким же, как они...
- Но ты же попал не совсем в Россию,- поправил Ищенко.
- Ну, во-первых, и Карабах, и Абхазия раньше считались Россией. А во-вторых, я постоянно находился там среди русских людей. Кстати, вот тебе ответ на вопрос, откуда я с самого начала взял людей для того, чтобы начать подготовку Дела. Всех этих людей я знал еще в "горячих точках" и уже там договорился с ними о сотрудничестве. Те, кто оказался в Москве раньше, готовили почву для тех, кто попадал в нее позже. Кроме того, знакомился я на войне не только с отдельными людьми: в Абхазии на меня вышли представители целой организации, которой, между прочим, и принадлежала база на плодовой станции. Это очень гнусная шайка с чисто фашистской идеологией, если кашу в голове можно называть идеологией, а главарь у них - полный подонок с замашками пророка и с неукротимой тягой к власти. Власть ему, естественно, нужна для личных нужд - не столько даже для обогащения, сколько для того, чтобы унижать людей, господствовать над ними...
- Те четыре трупа - их работа?- спросил Ищенко. Корсаков кивнул:
- Разумеется. Причем никакой особой необходимостью эти убийства не диктовались. Бомжи у них состояли в рабстве, их мучили за всякие провинности, сажали на цепь в сарае, травили собаками... Считалось, что таким образом вырабатывается бойцовский характер. Нескольких бродяг убили для укрепления этого самого бойцовского характера,- я об этом знал, но никак не думал, что такие вещи происходили прямо на базе. А двух охранников прикончили за то, что они попытались отказаться от участия в Деле. Как говорится, вход - рубль, выход - два.
- Но мне показалось, что вся команда хотела покинуть базу еще до того, как на ней обнаружили трупы,- заметил Ищенко.
- Правильно,- кивнул Корсаков. - Плодовая станция выполняла, в сущности, две функции: тренировочного центра и места для встреч и собраний. С получением приказа о готовности номер один эти функции отходят на второй план: все находятся в условленных местах и ждут приказа о выступлении. Ну а когда нашли покойников, то о дальнейшем использовании станции не могло быть и речи - приходилось думать о том, как остановить капитана Ищенко.
- И как заставить его молчать,- подсказал Ищенко. - Предложение насчет комнаты - это взятка?
- Не притворяйся идиотом, капитан,- поморщился Корсаков. - Если бы я хотел всучить тебе взятку, я бы предложил тебе денег, причем столько, что ты мог бы купить шикарную квартиру в центре. А я вместо этого предлагаю тебе задаром охранять близкого мне человека. Денег же я тебе не предлагал по двум причинам: во-первых, знал, что ты не возьмешь, а во-вторых - повторяю еще раз - считал и считаю, что ты захочешь быть в Деле. Отчасти поэтому я и убивать тебя не разрешил...
- А еще почему?- заинтересовался Ищенко.
- А за что убивать-то?- вопросом на вопрос ответил Корсаков. - За то, что ты, один из многих, честно служишь? Зачем брать такой грех на душу? Но вернемся к Делу. Когда я приехал в Москву с тем, чтобы надолго здесь обосноваться, я вышел на эту самую фашистскую организацию и удивился одному - насколько сильно к ней тянулись люди. Вроде бы идеи - нелепые, ритуалы - дурацкие, главарь - тоже злобный дурак, его подчиненные - ослы, а вот поди ж ты... Московское да и все российское общество - как перенасыщенный раствор: в него достаточно бросить любой предмет, хоть кусок дерьма, чтобы началась кристаллизация. Люди не хотят ждать, как овцы в загоне, пока с ними что-то сделают: то ли накормят, то ли остригут, то ли перережут. Они хотят что-то изменить, причем сами. Те, которые хотели этого особенно остро, оказывались в Карабахе, в Абхазии, в Боснии, ехали по контракту в Чечню. Конечно, в этих местах было много лиц с разбойными наклонностями, или любителей оружия, или желающих испытать себя и потом похвастаться... Всяких хватало, и всех можно было использовать, однако меня интересовали прежде всего те, которые хотели что-то сделать сами, что-то изменить. Если ради этого они не боятся подставить свою голову под пули, то на таких людей можно положиться. Такие вот люди шли и к нашему фюреру: в один прекрасный день он заметил, что уже не он ведет вербовку, а вербовка тащит его за собой, одни люди приводят за собой других, и с большинством из них он не может говорить на одном языке, потому что они хотят сделать что-то для других людей, для Отечества, а он способен иметь в виду только себя. На этом этапе развития организации я и познакомился с фюрером. Я не стал ему говорить о том, что за мной тоже стоит немало людей,- наверное, он до сих пор считает себя главой всего дела. Когда надо, надо уметь поддакивать, кивать, соглашаться,- заметь себе это, капитан! В результате дуче поручил мне организовать военную подготовку членов организации, а больше мне ничего и не требовалось: я таким образом получал все связи, выходил на все ячейки организации. Полоумные фашисты меня, разумеется, интересовали мало - я старался войти в контакт с новыми членами. Как я и думал, они предпочитали не вдаваться глубоко в то, какие цели ставит перед собой организация, какова ее идеология и тому подобное. Главное - организация практически по всем позициям осуждала правящий режим и готовилась к активным действиям. В результате всех моих контактов сложилось нынешнее положение: организацию на 95% составляют структуры, которые контролирую я как единоличный командир. Группа с плодовой станции, которой ты чуть не прищемил хвост, составляет некое инородное тело, со всех сторон окруженное, скажем так, здоровой тканью. Фюрер хоть и чувствует, что я забрал слишком большую власть, однако придраться ни к чему не может: я постоянно спрашиваю его совета, одобрения, держу его в курсе своих действий,- большей частью вру, конечно. Собственно, он и не хочет ни к чему придираться: во-первых, он нуждается во мне как в военном руководителе, во-вторых, ему нужны мои контакты с людьми из органов, с военными, с поставщиками оружия, а самое главное - он рассчитывает использовать меня, когда начнется Дело.
