Теодор Гладков - Взрыв в Леонтьевском
— Да не бледнейте, Вересков, вы же командир, а не кисейная барышня! Я же не сказал, что это навсегда. Окрепнете, подлечитесь, через годик мы снова с вами встретимся.
— Да через год война кончится!
— Ну и слава богу! Нашли о чем горевать.
— Но мне обещали при выписке…
— Знаю… Обещали, чтобы поддержать, так сказать, боевой дух.
Он достал из кармана кителя толстое вечное перо, отвинтил колпачок с золотым держателем, решительно подвинул к себе историю болезни:
— Пишу — после переосвидетельствования признан ограниченно годным к нестроевой службе. Очередному переосвидетельствованию подлежит через двенадцать месяцев. Так и доложите вашему начальству. Официальное заключение вышлем обычным порядком…
— Есть доложить начальству! — скучным голосом отозвался Вересков.
— Да, еще, — военврач пристально смерил с головы до ног тощую фигуру начавшего одеваться краскома, — два месяца вы будете получать фронтовой паек. Вообще-то вас следует подкормить подольше, но, увы, два месяца — это мой потолок.
Поблагодарив, Вересков вышел. В голове роились мысли самые мрачные. Он понимал отчетливо, каким скверным должно быть его здоровье, коли в такое тяжелое время его на год освобождают от службы да еще дают фронтовой паек, равный двум обычным красноармейским. Выходит, с армией придется расстаться. Впрочем, быть может, ему подберут должность по силам…
О многом передумал Сергей, топая не слишком быстро в сторону Немецкой улицы. Меньше всего он мог подозревать о том, что полчаса назад на Лубянке завершился разговор председателя МЧК Дзержинского со своим заместителем Манцевым, который неким образом в самом ближайшем будущем будет иметь касательство к его дальнейшей судьбе.
Глава 14
В середине дня Манцев еще раз пришел к Дзержинскому, сообщил о новых арестах.
— Что дали допросы?
— Почти ничего, — вздохнул Манцев. — О местонахождении склада динамита молчат. Или несут свои бредни… Разбудить в народе дьявола, разнуздать страсти, ну, и тому подобное.
— У нас нет времени, — несколько раздраженно отреагировал Феликс Эдмундович, — ждать, когда от анархистских лозунгов они перейдут к вполне конкретным показаниям.
Тем не менее, — возразил Манцев, — я ощущаю некую скованность при допросах оттого, что плохо знаю анархизм. Да и о Махно наслышан весьма поверхностно.
— Да-да… Пожалуй, вы правы. Противника надо знать хорошо, и теоретические его взгляды, и вытекающую из них политическую практику, — согласился Дзержинский. — Что же касается Нестора Махно, то он, безусловно, сильная личность и талантливый человек. От природы наделен даром подчинять себе людей, особенно крестьян. Мне о нем рассказывал покойный Яков Михайлович Свердлов, они встречались…
Нестор Махно в самом деле был одной из самых удивительных и своеобразных личностей, вознесенных на арену политической жизни и военных событий революцией и многими противоречивыми обстоятельствами.
Формальное его образование ограничивалось церковноприходской школой в Гуляйполе. Подростком пастушил, потом несколько лет работал в красильной мастерской и литейном цехе. В анархистское движение вступил семнадцати лет в годы первой русской революции. За участие в убийстве пристава был приговорен к повешенью. Как несовершеннолетнему смертную казнь ему заменили пожизненной каторгой. Отбывал ее — почти десять лет — в Москве в Бутырской тюрьме, причем длительный срок в ручных и ножных кандалах. В тюрьме и пополнил свое образование, к сожалению, с помощью анархистов, в том числе уже упоминавшегося Аршинова.
Освободила Махно Февральская революция. Когда германские и австрийские войска вторглись на Украину, Махно сколотил в родных краях свой первый «вольный батальон» и начал воевать с оккупантами. Воевал хорошо, талантливо. Сам отличался прямо-таки безумной храбростью, но и чрезвычайной жестокостью. В ЧК были сведения, что Махно сильно пьет, иногда принимает наркотики. Возможно, этим объяснялась его всем известная психическая неуравновешенность, в частности, взрывы необузданной ярости.
Говорили, что именно Махно первым додумался поставить станковый пулемет на обычную южнорусскую тачанку и разработал тактику применения тачанок в бою.
После захвата немцами Гуляйполя, да и всей Украины, Махно отступил на Волгу, к Саратову, откуда в июне восемнадцатого года приехал в Москву. Здесь он связался с местными анархистами, установил множество знакомств, обзавелся приверженцами. Несмотря на молодость — ему не исполнилось еще тридцати, — Нестор уверенно выдвигался на роль общепризнанного вождя анархистского движения. По крайней мере — на юге России. После того как весной того же восемнадцатого были ликвидированы в Москве, Петрограде и других крупных городах «Дома анархии», превратившиеся в берлоги преступного люда, так называемые «идейные анархисты» лишились в центральной России и обеих столицах какой-либо массовой опоры. Тогда-то и решено было сделать главную ставку на малорослого длинноволосого молодого еще человека со странным плоским лицом и сумасшедшими, невыносимого блеска глазами.
К этой роли «подлинно народного вождя» и готовили Махно секретарь «Московского союза идейной пропаганды анархизма» Петр Аршинов-Марин, Иуда Гроссман-Рощин, Лев Черный. Махно побывал на конференции анархистов в гостинице «Флоренция», встретился и с патриархом русского анархизма князем-бунтовщиком Петром Кропоткиным.
Под прямым воздействием этих встреч Нестор, по его собственным признаниям, все более утверждался в мысли, что любая политическая и государственная власть — это юродивое шарлатанство, что городской пролетариат хочет властвовать над своими собратьями по труду — крестьянами и т. п. Бывал Махно и на митингах, где выступали большевики и левые эсеры, а надо отметить, что все это происходило почти накануне мятежа 6 июля. Левоэсеровская платформа была Махно ближе, но его цепкий ум сразу и безошибочно определил, что шансов на успех у них нет никаких. Правда, не по слабости их мировоззрения (в теории Нестор был слабоват), а потому, что у левых эсеров нет такого вождя, как Ленин.
Махно отправился в Кремль, где его принял Председатель ВЦИК Свердлов. Беседа настолько заинтересовала Якова Михайловича, что он рассказал о ней Ленину. К тому же он сразу распознал в замухрышистом посетителе недюжинную личность. Владимиру Ильичу накануне ратификации I съездом Советов Брестского мирного договора с Германией крайне важно было знать как можно больше о положении на Украине, настроениях крестьян, размахе и возможностях партизанского движения, там развернувшегося. Он тоже захотел поговорить с Махно, и их встреча состоялась в присутствии Свердлова.
Махно заявил тогда, что большевиков на Украине почти нет, что всю борьбу с оккупантами ведут они, анархисты, что они же первыми создали сельскохозяйственные коммуны и артели. Он, Махно, видит будущее как вольный советский строй, когда вся Россия покроется местными, совершенно самостоятельными хозяйственными и общественными самоуправлениями. Никакого государства для этого, никакой власти не потребуется.
Потом он упрекнул Председателя Совнаркома, что большевики разогнали весной «Дома анархии».
Ленин возразил:
— Если нам пришлось энергично и без всяких сентиментальных колебаний отобрать у анархистов с Малой Дмитровки особняк, в котором они скрывали всех видных московских и приезжих бандитов, то ответственны за это не мы, а сами анархисты…
Махно промолчал, в глубине души он знал, что в этом вопросе Ленин прав. Заговорил о другом, с горячностью и убежденностью: он против подчинения пролетариата политической партии, вообще, социалистическое государство нужно пролетариату, как телеге пятое колесо.
Ленин и бровью не повел, заслышав от умного человека такую нелепицу. Сказал лишь, стараясь акцентировать практическую, а не теоретическую сторону дела, что анархисты, не имея своей серьезной организации и не желая таковую иметь из принципиальных соображений, не могут организовать пролетариат и беднейшее крестьянство, следовательно, не могут поднять их на вооруженную борьбу.
Прощаясь, Ленин предложил Махно работу в Москве. Тот отказался, попросил Владимира Ильича помочь ему вернуться на Украину, уже отрезанную от России «брест-литовской» границей. Ленин обещал и через несколько дней свое обещание выполнил.
Когда Махно ушел, Владимир Ильич с явным сожалением сказал Свердлову:
— Анархисты всегда самоотверженны, идут на жертвы. Но, близорукие фанатики, они пропускают настоящее во имя отдаленного будущего. А между тем с анархокоммунистами на известных условиях можно совместно работать на пользу революции.
Он задумался, а потом еще раз повторил свою мысль:
