Брайан Гарфилд - Миссия выполнима
Сотрудник ФБР был молодой человек, неприятный на вид, но хорошо знавший свое дело. Он задавал логичные и жесткие вопросы. В его сдержанном тоне звучала скрытая угроза. И разумеется, все это было без толку: Сандра продолжала молчать. Никто из них не говорил. За все это время они услышали от заключенных только несколько коротких фраз – в основном от Боба Уолберга, который нервничал больше остальных. «Небольшая перестройка Капитолия». Потом усмешка и вскинутый вверх кулак: «Вперед!» Но молодой адвокат быстро пресекал эти выступления: «Все в порядке, парень. Не дергайся».
Подопечных Хардинга в любом случае должны были казнить, и государство не собиралось рассматривать всерьез ни оправдательный приговор, ни просьбу о помиловании.
Ведя это дело, Хардинг прекрасно понимал, что ничто на свете не сможет спасти его клиентов от смертной казни. Единственным человеком, способным извлечь выгоду из этой ситуации, был сам Хардинг: защищая террористов, он укреплял свою репутацию глашатая левых радикалов. По окончании процесса он будет считать себя вправе заявить своим людям, что приложил все мыслимые усилия, но его победили жестокость и коррупция властей; значит, остаются только насильственные методы борьбы, ибо он только что еще раз доказал, что все другие средства бесполезны. Лайм презирал Хардинга и его людей, он знал, что они готовы сражаться до последней капли чужой крови.
А тем временем надо было продолжать ломать эту комедию. Следствие представляло собой смесь притворства и абсурда, об этом знали все, включая Хардинга. Но заключенных продолжали поодиночке приводить из камер и в течение всего дня вежливо допрашивать в присутствии адвоката, не забывая при этом напоминать, что они имеют право не отвечать на задаваемые им вопросы.
Вечером узников возвращали в их одиночные камеры, и адвокаты уезжали домой. А после ужина заключенных снова поднимали и вели в специальные помещения, где допрашивали уже без адвокатов и упоминания о гражданских правах. Так поступали потому, что этого требовала ситуация: не проследив дело до самых корней, невозможно было определить хотя бы масштабы самой угрозы. Необходимо было найти Стурку и того, кто за ним стоял, а сделать этого было нельзя, не выбив соответствующей информации из заключенных.
Все обычные способы давления были уже использованы, поэтому в последние время перешли на психотропные средства. До сих пор результаты были незначительными, но сегодня вечером, возможно, ситуация изменится. Заключенные каждое утро жаловались своим адвокатам на ночные допросы, а следователи неизменно заявляли, что это либо выдумка, либо намеренная клевета. Власти могли предоставить любое количество надежных свидетелей, готовых подтвердить, что заключенные всю ночь мирно спали в своих камерах; они могли предоставить и сколько угодно врачей, которые подтвердили бы под присягой, что в организм их пациентов не вводили никаких наркотиков. Иногда Лайму приходило в голову, что радикалы, выдумавшие себе полицейско-фашистское государство, в конце концов сами же его и сотворили.
Когда начнется суд, министерству юстиции придется позаботиться о том, чтобы все заключенные добровольно признали свою вину. Ситуация была слишком неустойчивой и взрывоопасной, и лишь публичное признание террористов могло удовлетворить взволнованную общественность. И такое признание будет получено.
Эта задача не входила в обязанности Лайма и его отдела, чему он был очень рад, однако он нисколько не сомневался, что, раз уж правительству нужна такая развязка, оно обязательно найдет способ результативного воздействия на заключенных и в конечном счете добьется своего.
Минут десять он слушал, как агент ФБР допрашивает заключенную. Сандра Уолберг сказала очень мало, по существу вопроса – ничего. Юный адвокат в углу зевал, не закрывая рта. Обменявшись с агентом усталыми взглядами, Лайм вылез из-за стола и покинул комнату.
В холле административного корпуса он увидел своего босса Дефорда и генерального прокурора Акерта, которые беседовали с журналистами. Акерт, как и положено политику, был многословен, но не говорил ничего конкретного. У него это здорово получалось: речь выходила четкой и лишенной индивидуальности, как распечатка компьютерного принтера, и по тону напоминала свидетельские показания, даваемые в суде полицейским. Все вместе создавало впечатление профессионализма и компетентности; и хотя в общем это впечатление не было ложным, в данном случае он намеренно морочил журналистам голову. Дефорд, наоборот, был полный кретин, но на публике умел выглядеть информированным специалистом: он упаковывал свое неведение в оболочку секретности и всем своим видом как будто говорил: «Разумеется, мне многое известно, но я не могу разглашать эти сведения по соображениям безопасности». Он отвечал сухо и лаконично.
Последовали новые вопросы, и генеральный прокурор Акерт бесстрастно отвечал:
– Естественно. В присутствии адвокатов их проинформировали о том, что они имеют право сохранять молчание, что все, что они скажут, может быть использовано против них в суде и что во время допросов они могут советоваться со своими адвокатами.
Лайм и Дефорд оставили журналистов и направились в рабочий кабинет Дефорда.
Взявшись за ручку двери, Дефорд сказал:
– Раз уж эти репортеры все равно здесь, надо бы отдать им на растерзание адвоката.
Они вошли в приемную, и женщина, сидевшая за столом, одарила обоих одинаково неприветливой улыбкой. Лайм последовал за Дефордом в его кабинет.
Дефорд занял свое место и расслабленно обмяк в кресле:
– Несколько часов назад я говорил по телефону с джентльменом по фамилии Уолберг. Это отец близнецов. Он только прилетел в Вашингтон. Насколько я понял, он хочет увидеться с детьми, но никто не желает говорить с ним на эту тему.
Лайм кивнул.
– Он никак не может поверить, что его дети как-то связаны с этим делом, – сказал он. – Говорит, что это какая-то ошибка, что их заставили или обманули. Что они попали под дурное влияние. Но сами они ни в чем не виноваты.
– Значит, ты с ним тоже уже поговорил?
– Нет.
– Ага. Ну ладно. Впрочем, на его месте я, наверно, чувствовал бы то же самое.
– Не сомневаюсь.
Лайм подумал о Сандре Уолберг. Достаточно было на нее взглянуть, чтобы убедиться, что она виновна; у него не было никаких иллюзий на этот счет.
– Дэвид, извини, но я сказал ему, что ты ему все объяснишь.
– Ты ему так сказал?
– Да, и он ждет тебя в твоем кабинете. Я подумал, что надо тебя предупредить… – Дефорд сделал извиняющийся жест рукой.
– Черт бы тебя побрал. – В устах Лайма эта избитая фраза прозвучала с неподдельной искренностью.
Он вышел из кабинета и, вместо того чтобы хлопнуть дверью, прикрыл ее с преувеличенной аккуратностью.
Уолберг имел скорбное лицо профессионального плакальщика. Его руки и щеки были покрыты веснушками, скудные рыжеватые волосы аккуратно зачесаны на лысину. Он выглядел скорее унылым, чем возмущенным. Мягкий, как пастельный карандаш, подумал Лайм.
– Мистер Лайм, я Хаим Уолберг. Я отец…
– Я знаю, кто вы, мистер Уолберг.
– Спасибо, что согласились встретиться со мной.
– У меня не было выбора.
Лайм обошел вокруг стола, выдвинул кресло, сел.
– Что конкретно вы хотите у меня узнать?
Уолберг глубоко вздохнул. Если бы у него была шляпа, он начал бы вертеть ее в руках.
– Мне не разрешают увидеться с детьми.
– Боюсь, что ваши дети больше вам не принадлежат, мистер Уолберг. Речь идет о государственной тайне.
– Да-да, я понимаю. Они говорят, что к заключенным не допускают посетителей, потому что они могут передать какую-нибудь информацию. Так мне и сказали. Как будто я какой-то анархист или убийца. Господи, мистер Лайм, я клянусь…
Уолберг замолчал; его жалобы уступили место чувству собственного достоинства.
– Произошла ошибка, мистер Лайм. Мои дети не…
– Мистер Уолберг, у меня нет времени, чтобы изображать для вас Стену Плача.
Уолберг выглядел шокированным.
– Мне говорили, что вы холодный человек, но люди считают вас честным и справедливым. Однако я вижу, что это не так.
Лайм покачал головой:
– Я всего лишь рядовой чиновник, работающий на других чиновников, мистер Уолберг. Вас послали ко мне только для того, чтобы от вас избавиться. Я ничего не могу сделать для вас. Моя работа заключается главным образом в том, чтобы составлять отчеты на основании отчетов, предоставленных другими людьми. Я не полицейский, не прокурор и не судья.
– Но вы тот человек, который арестовал моих детей, верно?
– Я ответствен за их арест, если вы это хотите услышать.
– Тогда объясните мне почему.
– Почему я решил задержать ваших детей?
– Да. Почему вы подумали, что они в чем-то виновны? Потому что они убегали от вас? Знаете, у моих детей бывали неприятности с полицией, они вообще боятся полицейских – так бывает с молодыми людьми. Но если кто-то убегает от человека в форме и с оружием, разве это доказывает…
