Мюррей Смит - Фигляр дьявола
— Ну, как ночка?..
— Еще одна сучка.
— Вот так оно всегда и бывает, парень.
Они посмотрели друг на друга, и только теперь их каменные лица приняли человеческое выражение. Эдди Лукко, сын итальянца из Неаполя, поздоровался за руку со своим чернокожим приятелем, все еще продолжая думать о девушке, чей скрюченный труп лежал в чисто убранном туалете Центрального вокзала.
Эдди Лукко был детективом из отдела по расследованию убийств в чине сержанта, работал в 14-м полицейском участке и вел девять различных дел об убийствах и подозрительных смертях, случившихся за последние два месяца на территории участка. Четыре торговца наркотиками, двое из которых подростки; два владельца магазинчиков — одна негритянка, сорок пять лет, замужняя, четверо детей, другой — натурализованный поляк, шестьдесят один год, вдовец, две замужних дочери; водитель такси, белый мужчина в возрасте около тридцати лет, рост пять футов одиннадцать дюймов, вес сто шестьдесят четыре фунта, на левой руке отсутствует средний палец; бродяга-испанец, возраст между сорока и пятьюдесятью годами, рост неизвестен, потому что отсутствовала голова. Эти двое последних числились как неопознанные трупы.
Когда на вокзале обнаружили труп девушки, Лукко не находился на дежурстве. Он просто провожал свою жену Нэнси на утренний поезд из Нью-Йорка в Олбани, где она защищала в суде мошенника, торговавшего недвижимостью. При благоприятных обстоятельствах это дело могло затянуться на целую неделю, и за это время Лукко успел бы сделать больше, чем сделал за два последних месяца.
Служительница туалетной комнаты на вокзале — чернокожая пожилая женщина, которую называли Бесси Смит — работала там уже около восемнадцати лет и была свидетельницей четырех убийств, двух десятков грабежей, пары гангстерских налетов. Она в панике выскочила на заполненную людьми железнодорожную платформу и узнала проходившего мимо Эдди Лукко, чьи мысли были наполовину заняты уехавшей в поезде женой, а наполовину убийством из автомата «узи» двух подростков, торговцев «крэком», погибших в предыдущую пятницу на пустынной автостоянке менее чем в восьмидесяти ярдах от здания полицейского участка.
— Сэр, вы ведь полицейский, да? Мистер, я помню, вы были здесь в прошлом году, отвезли нас в участок для дачи показаний, угостили кофе и пришли в ярость, когда мы не смогли опознать Нормана — этого сумасшедшего парня с заячьей губой.
Лукко усмехнулся и сказал, что помнит даже ее имя, потому что не только был любителем джаза и для него имя Бесси Смит равносильно имени Билли Холидей, но еще и потому, что читал пьесу Эдварда Олби «Смерть Бесси Смит».
— Вы имеете в виду, что так еще кого-то зовут?..
Это Бесси слышала и раньше. Она сообщила сержанту о девушке, скорчившейся в туалете, о том, что она, возможно, мертва, но может быть, еще и жива.
Лукко сбежал вниз по ступенькам, опустился на колени возле тела девушки и попытался нащупать пульс, но пульса не было, а ужасающая холодность ее конечностей передалась даже его коленям. Лукко разжал девушке рот и попытался сделать искусственное дыхание, не обращая внимания ни на следы рвоты, ни на запах смерти. Он так и стоял на коленях, положив два пальца на худенькое запястье, когда прибыли двое полицейских в форме, и оставался там до прибытия патрульного сержанта из 14-го полицейского участка, на территории которого находится Центральный вокзал. Сержанту Юджину Уортону оставался час до смены, и в соответствии с правилами департамента полиции Нью-Йорка он автоматически становился ответственным за расследование преступления, что вызвало на его когда-то симпатичном ирландском лице неподдельное огорчение.
К тому времени как Эдди Лукко вернулся на работу в свой отдел, труп девушки, так и не опознанный, был уже сфотографирован, бесцеремонно обследован, а затем доктор средних лет, от которого так и разило спиртным, констатировал смерть. Тело девушки положили на санитарную тележку, закрыли лицо, провезли через толпу спешивших и не обращавших внимания на санитарную тележку пассажиров и отправили на машине «скорой помощи» в больницу Бельвью на углу Первой авеню и Восточной Двадцать восьмой улицы, где Юджин Уортон с готовностью передал труп детективу из отдела розыска без вести пропавших, который снял отпечатки пальцев, сфотографировал и осмотрел труп в поисках каких-либо особых отметок для последующего опознания. Затем труп отправили на вскрытие.
А в это время за три тысячи сто четыре мили от Нью-Йорка было уже два часа пятьдесят четыре минуты дня. Там в уголовном суде Дублина вел судебную процедуру судья Юджин Пирсон, стремительно делающий карьеру сорокадвухлетний юрист и политик. В пивных барах широко обсуждали, почему бы ему не сменить на посту премьер-министра Ирландии своего бывшего партнера в юридической фирме «Пирсон энд Пирсон», который до сих пор оставался его покровителем и близким другом. Разве пресса не любила его? Ведь даже английская печать неохотно признавала, что, с тех пор как судья Пирсон занялся делами о выдаче преступников, дела пошли лучше и проще. Стало меньше разногласий, затихали яростные споры.
Судья Пирсон знал, что его очки со стеклами в форме полумесяца придают ему карикатурный вид, но они помогали ему видеть весь зал судебного заседания и одновременно читать свои записи и разглядывать различные вещественные доказательства, представленные в суд. Поэтому его не волновало, как он выглядит в глазах остальных людей. Судья бросил взгляд поверх очков на человека, подлежащего выдаче. Доминик Мария Макмарраф, или как его называла пресса — Доминик Бешеный Пес Макмарраф. Хрупкий, довольно симпатичный парень с умными глазами. Ведет себя раскованно, слегка рисуется, доволен собой.
Судья откашлялся, и его беспристрастный взгляд встретился со спокойным взглядом Макмаррафа.
— Мистер Макмарраф. Восемь королевских констеблей Ольстера, трое британских солдат. Человек был привязан к рулю своего фургона, и его силой заставили поехать на машине и врезаться в военный контрольно-пропускной пункт, в то время как его жена на седьмом месяце беременности и двое малолетних детей находились под прицелом автоматов ваших сообщников. Этого человека вынудили пойти на верную смерть в такой жестокой, садистской манере, что просто удивительно, как он не умер от разрыва сердца. Девять гражданских лиц убиты или покалечены взрывными устройствами, установленными вами лично или по вашему указанию. Я просмотрел свои записи слушания дела о вашей выдаче и нигде не обнаружил, что вы отрицаете обвинения, выдвинутые против вас государственным обвинением Британской короны и за которые вы были осуждены в Англии до побега из-под ареста. Можете ли вы в помощь своему защитнику сказать, что вменяемые вам преступления не относятся к юрисдикции нашего суда, что вы не признаете действие юридической системы Соединенного Королевства по отношению к преступлениям, предположительно совершенным в Северной Ирландии, или в шести графствах, как вы ее называете? Что эти предполагаемые преступления носили политический характер и, таким образом, не подпадают под действие закона о выдаче преступников в соответствии с конституцией Республики Ирландия, и, если это не доказано в законном порядке, юридическая система Соединенного Королевства по отношению к так называемым «республиканским» преступлениям такова, что вам не будет гарантировано справедливое судебное разбирательство, что ваша физическая безопасность, а возможно, и жизнь, будут в опасности? Можете ли вы что-то сказать, прежде чем я приму решение?..
В наступившей тишине судья Пирсон услышал яростный скрип ручек репортеров. Кто-то закашлялся. Он продолжал невозмутимо оглядывать зал, подсудимого, встречаясь взглядом с его родственниками и сочувствующими. Если Макмарраф умен, то он будет молчать, как если бы находился в Каслрее — этом ужасном месте в Белфасте, где проводили допросы королевские констебли Ольстера. Но такие люди редко бывают умны. В конце концов, разве этот Макмарраф не был республиканцем? И разве не за это боролось республиканское движение? «Временная» Ирландская республиканская армия (ИРА) или Шинн фейн, или Ирландская национально-освободительная армия[1] — какие бы смертельные разногласия ни возникали у них время от времени, это была Ирландия, и какую бы чепуху ни несли публично политики, церковь и органы правосудия, сторонники республиканского движения знали, что здесь к ним относятся с сочувствием и невольным восхищением. Если бы они не верили в это, то не смогли бы оправдать свою вооруженную борьбу.
Но судья ошибся относительно Макмаррафа, у худощавого террориста все-таки хватило ума промолчать. Он только пробормотал:
— Мне нечего сказать, ваша честь.
— Доминик Макмарраф. Я знаю, в глубине души вы верите, что здесь, в Ирландии, народ относится со снисхождением и, возможно, с невольным восхищением к вам и вашим друзьям республиканцам, которые не отрицают своего участия в так называемой вооруженной борьбе. И что закон постарается оградить вас от юридических процедур, существующих в стране, где якобы были совершены ваши предполагаемые преступления. Ладно, я знаю закон Ирландии и поклялся соблюдать его. Поэтому, изучив доказательства, представленные под присягой арестовавшими вас офицерами отдела по борьбе с терроризмом столичной полиции и специальным отделом королевских констеблей Ольстера, я не имею другой альтернативы перед лицом закона, кроме как передать вас государственному обвинению Британской короны Великобритании и Северной Ирландии.
