Сергей Магомет - Человек-пистолет, или Ком
Мы с матушкой сидели в проходной комнате, в которой до моего переезда жили родители и которая теперь именовалась «гостиной», а маленькая задняя комната, принадлежавшая ранее мне, теперь именовалась соответственно «спальней». Родителей чрезвычайно радовала такая просторная терминология. С неожиданной грустью я отметил про себя, что они замечательно обжились без меня в своем «гнездышке».
Матушка протянула заранее приготовленный листок с очередным рецептом для укрепления волос. Потом поинтересовалась, как Игорь Евгеньевич, берет ли меня к себе. Я ответил, что сам еще не готов к такому счастью — быть подчиненным Игоря Евгеньевича.
— Не сделай глупость! — испугалась она. — Провалял дурака в институте, так хоть теперь возьмись за ум. Пусть Игорь Евгеньевич поможет продвинуться, а потом на него наплюешь. Главное, хоть в небольшие начальники выбиться, все какая-то перспектива!
— Да ты посмотри, какие они все — начальники, — сказал я. — Одни хамы, грубияны, самодуры.
— Это верно.
— И ты хочешь, чтобы я стал таким же?
— Все-таки перспектива, — со вздохом повторила матушка.
Потом она говорила, что Лоре нужно наконец хорошенько подлечиться и рожать и я как мужчина должен, по ее мнению, на этом настоять. Я не возражал.
— А у вас какие новости? — спросил я.
— Вот в пятницу приглашены с отцом в гости. Помнишь, я тебе рассказывала о дедушкином друге? О дяде Иване… Представляешь, он все-таки разыскал нас после стольких лет! Говорит, что сохранил чувство благодарности к нашей семье и очень хотел бы что-то для нас сделать…
Я действительно кое-что слышал. О временах массового психоза доносительства и страха. О «врагах народа»… Когда вокруг дяди Ивана начала образовываться зловещая пустота, а сам он со дня на день ждал ареста, единственный, кто не побоялся навещать его, был мой дед… Я помнил, что-то рассказывалось о демонстративных чаепитиях у раскрытого окна на виду всей улицы, о кусте цветущей сирени под окном… А потом арест, лагеря. Потом реабилитация…
— А что он может для нас сделать? — спросил я.
— Понятия не имею. Но, может быть, у него какой-нибудь блат есть…
Матушка достала старые фотографии, сделанные еще до войны. В лицах людей было что-то такое, что делало их совершенно непохожими на моих современников. Меня это всегда удивляло, и в чем туг дело, я не понимал. Может быть, дело в глазах? Другое выражение глаз? В глазах предков — или страх, или предательство?.. Но у деда в молодости лицо всегда казалось мне вполне современным.
Па прощание матушка чмокнула меня в щеку и, как слесарю, сунула в карман трешку.
Я вышел от родителей с каким-то глупейшим ощущением «бездомности» (якобы раньше у меня был дом, а теперь — не стало). Вариант ухода по примеру Сэшеа мне явно не подходил. В ушах стоял звон отцовского велосипедного звонка.
Я вошел в телефонную будку и набрал номер Сокольников. Жанка сразу сняла трубку, словно ждала у телефона.
— У меня сложности с электричеством, а ты пропал! — лукаво молвила она. — Родители тобой недовольны!
— Еще какие новости?
— Валерий принес нам нового котенка. Очень милого. Маман сказала, что ты никогда бы не додумался до такого благородного поступка.
— Это попятно.
— Так как наша «программа»? — нетерпеливо спросила Жанка.
Весь вечер меня подмывало наведаться в «Некрасовку», повидать Кома.
— К вам мне сегодня что-то не хочется. Давай позанимаемся в библиотеке? — предложил я.
— В библиотеке? — удивилась Жанка.
— Библиотека способствует изучению законов электричества.
— Да-да! — вдруг обрадовалась Жанка. — Еще как способствует! Я и родителям так объясню!
Мы встретились на «Пушкинской».
— Эй, что это ты намазалась как проститутка? — недовольно покачал я головой.
— А ты общался с проститутками? — живо полюбопытствовала Жанка. — Они что — вызывают отвращение? А за что же им тогда деньги платят? А ты вообще платил женщинам деньги?
— Ну-ну, бессовестная!
— Куда пойдем? — спросила Жанка. — Сюда? — Она кивнула в сторону кафе «Лира».
— Нет, — ответил я, — туда!
— Что, правда — в библиотеку?! — разочарованно протянула Жанка. Я знала, что ты позвонишь, и даже отказала одному хорошему человеку, который обещал повести меня, куда я только захочу, а ты — в библиотеку! «Сэшеа, — подумал я. — Приобщается, идиот!»
— А что ты скажешь, если мы повидаем того, кого ты вчера так защищала — спросил я.
— Кого?
— Кома.
— Нет, не хочу! — испугалась Жанка. — Он страшный. И садист. Он нас ненавидит. И ты с ним не встречайся! Как ты вообще можешь встречаться с ним после вчерашнего?!
— Он не страшный. И не садист. Просто нервный, несчастный, одинокий. Мы с ним дружили в институте. Ему нужно помочь!
— Как же мы ему поможем?
— А вот пойдем, поговорим с ним как ни в чем не бывало. Покажем, что он не одинок. Что у него есть друзья.
Я уговорил Жанку, и мы вошли в библиотеку. Мы разделись в гардеробе на один номерок. На Жанке были джинсы в обтяжку, заправленные в высокие сапоги, просторная, распахнутая кофта, под которой виднелась все та же футболка с трафаретом. На губах у меня вдруг ожил вчерашний поцелуй. «Боже мой, ей же всего четырнадцать лет, — ужаснулся я про себя, — это ж развратные действия!» Однако тут мое внимание было отвлечено другим.
— Смотри! — усмехнулся я.
Среди одежды на вешалках гардероба сразу бросились в глаза шинель и панама Кома.
Мы поднялись в читальный зал. Несмотря на многолюдность, я сразу увидел Кома, потому что, как только мы вошли, он обернулся, как будто почувствовал нас спиной. Я недоумевал, померещился мне или нет намек на смущение, пробившийся сквозь его непроницаемую маску, когда он увидел со мной Жанку.
Мы подсели к нему. На столе рядом со стопой синих томов Ленина лежала горбушка черного хлеба.
— Бери пример, — сказал я Жанке, — человек тянется к знаниям, идет по ленинским стопам. Не то что ты!.. — Что изучаешь? — спросил я Кома.
— «Уроки декабрьского восстания», — отвечал тот, глядя на нас так спокойно, словно не он угробил вчера кота.
— Мы же это все проходили и в школе и в институте, — удивился я.
— А результатов никаких, — сказал Ком.
— То есть?
— А нам теперь еще и двадцать шестой съезд придется проходить! — вздохнула Жанка.
— Слушай, — сказал я Кому, — мы тут подумали и решили, что нам нужно как-то опять сдружиться… Вот Жанка предлагает даже «Лиру» посетить…
— А я окончательно решил с работой, — сказал Ком, пропуская мимо ушей мои слова. — Буду устраиваться в ваш НИИ.
— Вот это ты молодец, — одобрил я.
Ком отщипывал от горбушки кусочки хлеба и жевал.
— Угостите? — попросила его Жанка.
— А, конечно! Извините! Я автоматически… — смутился он. Они стали жевать вдвоем.
— Неудобно как-то — жуете в читальном зале, — сказал я и предложил выйти в вестибюль.
Мы вышли в вестибюль.
— Главное, получше сдружиться, — снова сказал я. — Верно?
— Верно, — кивнул Ком.
— Пошли на улицу, что-нибудь придумаем!
— Нет. Мне сегодня еще нужно позаниматься.
— Что с тобой поделаешь, занимайся!
Мне надоело ломать голову, чтобы понять его.
— Я могу зайти к тебе вечером, — предложил он, — если ты не слишком рано ложишься спать. Поговорим.
— Заходи, — пожал плечами я. — Ну, пойдем, — сказал я Жанке.
— А он действительно несчастный, — шепнула она.
На улице я предложил ей зайти в кафе-мороженое, но она не захотела, а попросила отвезти ее домой. Я взял такси. Жанка молчала всю дорогу, и только когда я высаживал ее около дома, сказала:
— Теперь ты будешь сам просить, чтобы я тебя поцеловала!
— Договорились, — кивнул я, подумав: «Какое все-таки еще детство!»
Я возвращался на том же такси… Подъезжая к дому, мы разминулись с белыми «Жигулями». Лора была в машине с Валерием. Поднявшись в квартиру, я обнаружил на столе ее записку, в которой она сообщала, что ночует в Сокольниках.
Настроение сделалось хуже некуда, но ревность тут была ни при чем. На кухне я достал из шкафа банку с бразильским кофе (снабжение Валерия!), не спеша перемолол зерна в ручной кофемолке и сварил кофе. Потом я позвонил в Сокольники. К телефону подошла маман, но я отчетливо разобрал в трубке голос Лоры: «Если он, то меня нет!»
— Ее нет, — сказала маман.
— Не унижайте себя ложью, маман, — сказал я. — Я же слышал ее голос! Я просто хочу сказать ей «спокойной ночи»!
— Он хочет сказать «спокойной ночи»! — воскликнула маман с неожиданной злостью.
Они долго совещались; трубка, очевидно, была зажата ладонью, и я не понимал, что происходит. Наконец трубку взяла Лора. Ее тон поразил меня: столько в нем было неприязни.
