Дэвид Хьюсон - Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?
— Майер. Когда вы вернетесь на работу…
Он вдруг вытянул руку с ножом вперед, прямо к ее лицу. Лезвие было так близко. Лунд замолчала, и медсестра тоже застыла на месте.
— Что вы сказали?
— Когда вы вернетесь на работу, — шепотом произнесла она, впервые глядя на него по-настоящему. И только тогда заметила то, как странно, неподвижно он сидит. И силу, с которой левая рука вцепилась в колесо кресла. И то, что в палате не было костылей, как не было и других признаков выздоровления, которые она могла бы здесь увидеть.
Ян Майер поводил ножом у нее перед глазами, а потом перевернул его острием вниз, сжимая деревянную рукоятку в кулаке, и со всей силы, с размаху вонзил в обтянутую голубой пижамой ногу.
Медсестра закричала. Лунд же сидела на стуле как замороженная.
Он убрал руку. Нож твердо и прямо стоял в его бедре. Через ткань стала просачиваться кровь. Майер смотрел на Лунд большими грустными глазами навыкате.
Ему не было больно. Он ничего не чувствовал. Она поняла это теперь и еще поняла, что, войдя в палату, не задала один простой, правильный, уместный вопрос: «Как вы себя чувствуете?»
Так вышло не потому, что она не хотела знать, нет, просто были другие, более срочные вопросы, вот и все.
— Уходите отсюда, — взмолился Майер. — Ради бога, оставьте меня в покое.
Медсестра вызвала доктора и санитара. Двое толкали ее за дверь, пока третий вытаскивал из его плоти нож. Темное пятно крови медленно расползалось на ткани, но ни единого признака боли не было на его небритом лице, ни намека на то, что он хоть что-то почувствовал.
Лунд тянули за руки, с двумя противниками она бороться не могла, но все равно упиралась, потому что осталось несказанным нечто важное, что она хотела сказать. Хотела, но не смогла. Нечто…
Три года — это максимум, что дадут Тайсу Бирк-Ларсену, таков был прогноз среди сотрудников управления. Три года, из которых он отсидит половину и выйдет через восемнадцать месяцев условно-досрочно. Тайс и Пернилле оправятся от горя, возможно — станут сильнее.
Пока она была в больнице, небо нахмурилось. Надвигался дождь или даже снег. Вибеке забрала свой зеленый «фольксваген», поэтому Лунд пешком добралась до станции и купила билет до Вестамагера, села в пустой вагон. Городской пейзаж за окнами убежал назад, и вскоре смотреть стало не на что, кроме плоской унылой равнины, которая тянулась до самого конца линии.
Их было трое в неглубокой грязной балке, спрятанной среди желтой травы, недалеко от узкого канала. Одна — женщина, полуобнаженная, в крови, лежала без движения. Второй — мужчина с усами как у Сапаты[12] и шрамом через всю щеку, с татуировкой и длинными черными волосами, с безумным взглядом; он время от времени гоготал и тыкал в женщину пальцем. Третий человек, самый крупный из трех, свернулся калачиком, глаза пустые и потерянные, возле рыжей головы — лужа рвоты.
— Тайс, — позвал Скербек.
На него обратились узкие глаза. Зрачки — черные и остекленелые, такие же глубокие и непроницаемые, как вода в канале.
— Боже мой, что ты наделал на этот раз?
Парень с дурацкими усами оставил в покое девушку, вытащил из кармана бутылку и, хлебнув пива, передал ее Тайсу Бирк-Ларсену.
Скербек перехватил бутылку, отшвырнул ее, заорал на них. Но смысла в его крике не было. Девушка была мертва, а эти двое затерялись в зыбком мире «кислоты», где не существовало реальности.
Развилки на пути…
Он хотел уехать, оставить их самих выбираться из беды. Впервые за свою недолгую и бесполезную жизнь хотел вызвать полицию.
Но он был в долгу. Его грызла совесть.
Вокруг лежала пустошь Кальвебод-Фэллед, местность, куда никто не забредал, где можно спрятать все, что угодно. Выбор был сделан.
И Скербек отправился к фургону, пролез мимо «триумфа» и «хонды» вглубь кузова, отыскал полиэтилен и упаковочный скотч. Отпихнул прочь идиота-усача, когда тот начал возражать. И обматывал, обматывал, обматывал мертвую девушку, завязывал крепко-накрепко, как свернутый рулоном ковер, перевозимый в другой дом.
Сбросил ее в глубокий канал. Вернулся и орал на них, пока они не побрели к фургону.
Незнакомца звали Йон. Он вообще не желал уезжать. Он готов был остаться там, вытащить мертвое тело из воды, достать его из тесной упаковки с логотипом «Меркур» и начать все сначала.
К тому времени как Скербеку удалось погрузить их в фургон, стояла уже непроглядная ночь, сырая и студеная.
Он никогда не сможет забыть, Вагн Скербек понимал это. И еще понимал, что стал соучастником. Стал таким же.
Там, где начиналось асфальтовое покрытие и несколько фонарей освещали строящуюся станцию метро, он остановил фургон и велел им вылезать. Угрожая и матерясь, заставил их вывернуть карманы и выбросил все — траву, смолу, таблетки, порошок. Еще через двадцать минут пути на подъезде к Христиании он ссадил Йона с его помятой «хондой» и подумал про себя: «Я не видел твоей рожи до сегодняшнего дня и молю Бога, чтобы больше никогда не увидеть».
Затем он поехал в Вестербро под мычание крупного мужчины, который скорчился на пассажирском сиденье от стыда и ужаса совершенного.
— Я не смогу спасать тебя каждый раз.
Под ногами Бирк-Ларсена хлюпала блевотина, его рвало несколько раз.
— Я серьезно, Тайс. Ты должен прекратить это. Не путайся ты с этими бандитами, лучше сойдись с той девчонкой, что вздыхает по тебе.
Нет ответа.
Он вырулил к обочине где-то недалеко от моста Дюббёльсбро. Там уже собирались к ночи проститутки, выставляя ноги перед проезжающими машинами.
— А если не одумаешься, ты сдохнешь, — обернулся он к обмякшей фигуре справа от себя. — Пропадешь, как еще один никчемный кусок дерьма из Вестербро.
На него смотрели узкие непроницаемые глаза.
Скербек никогда не умел их читать. Он опустил окно, выпустил рвотную вонь в холодный зимний воздух. Покопавшись в кармане, вытащил вещицу, снятую им с шеи мертвой девушки.
— На, — сказал он, вкладывая в окровавленную ладонь Бирк-Ларсена дешевую цепочку со стеклянным кулоном в форме черного сердца. — Теперь это твое. Я хочу, чтобы ты помнил. Я хочу, чтобы ты думал о ней и молился, чтобы ничего подобного никогда… — Он был страшно зол. Не мог не кричать на Бирк-Ларсена. — Никогда не повторилось! Чтобы не пришлось за это платить. Я не смогу спасти тебя дважды, даже если бы хотел.
По стеклу забарабанили. В окно заглядывало изможденное худое лицо, когда-то миловидное. Эту женщину Скербек пару раз, кажется, видел в Вестербро.
— Ты что, плачешь? — удивилась она.
Он включил скорость, увел фургон оттуда. Бирк-Ларсен сидел рядом с ним, сжимая в кулаке цепочку, уставясь на черное сердечко.
— Спрячь в карман, — сказал ему Скербек и проследил, чтобы это было сделано. — Храни его. А когда опять появится какой-нибудь мудак и забьет дурью твою безмозглую башку, достань его и посмотри. И подумай…
Долги делаются, долги возвращаются. Они оба выросли в Вестербро и всю жизнь ходили по краю, ничто этого не изменит. И тем важнее было помнить о том, как легко соскользнуть и пропасть навсегда.
— Знай, что, если ты потеряешь когда-нибудь эту штуку, мы снова вернемся в этот кошмар. Потому что ты выпустишь зверя на волю.
И опять остаются без ответа его слова.
Мы не такие, как тот тип, думал Скербек. Не совсем.
Вестербро. Грязные улочки, дешевые дома, проститутки и наркотики — мир оставался таким, каким был. А черное стеклянное сердце, так похожее на цыганское проклятие, пусть Бирк-Ларсен заберет с собой в могилу.
— Тебе не понравится, если это случится, — говорил Вагн Скербек, ведя фургон по тряской брусчатке, вглядываясь в унылый пейзаж перед собой. — Никому не понравится.
На стоянке возле станции Лунд села на прокатный велосипед и крутила педали под ледяным дождем до тех пор, пока не добралась до болот и границы леса. Нашла низкий металлический мост, села на бетонные плиты перекрытия. Руки просунула между прутьями решетки и свесила ноги над каналом — примерно так же, как неделю назад сидел здесь Амир эль-Намен с грустным букетом, брошенным за спиной, роняя слезы в черную воду, где умерла Нанна.
Об этом свидетельствовали все фотографии и документы, которые собрал для нее Янсен. Их вполне достаточно. И Майер ей на самом деле не нужен, она решила поговорить с ним потому, что струсила. Даже Брикс прислушался бы, если только она сумеет заставить его слушать. Если только…
Она отложила это решение на потом и стала считать то, что знала.
Нанна убегала из дома, беря с собой воспоминания о детстве. И наверняка взяла что-нибудь вещественное, что напоминало бы ей семью, отца.
Он никогда не закатывал рукава, когда работал или мыл посуду, никогда не обнажал руки в присутствии полиции. Но ребенок мог видеть эти старые татуировки. Ребенок мог связать эти татуировки с кулоном в форме черного сердца, который нашел в запертом ящике. И любящая дочь-беглянка не могла бы покинуть дом, не взяв ничего на память.
