Дэвид Хьюсон - Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?
— Что вы хотите сказать, Лунд?
— Я хочу сказать, что Метта тусовалась с ними. Хотела стать членом банды. Вот почему ей дали черное сердце и сделали татуировку. Это было частью ритуала посвящения…
— Вы говорили.
— Если она хотела войти в банду, она должна была…
С каждым словом картина становилась все яснее. Ей не хватало воздуха, кружилась голова.
— Должна была что?
— Позволить им делать все, что они пожелают. Принять любой наркотик, который ей подсунут. Это же была байкерская группировка, Майер. Вы знаете, о чем я говорю. Вы знаете, какую цену она должна была заплатить…
Цена, которую нужно заплатить…
Двое мужчин — один, которого она любила, и другой, которого ненавидела. В венах обоих растворена такая же розовая таблетка «кислоты», как у нее. Один зверь, одно желание.
Пойманная грязью и топью, полуголая, орущая в падающие небеса, Метта Хауге видит их. Чувствует их.
На ней чья-то рука, пальцы срывают одежду.
Надо принять решение.
Сдаться или бороться.
Кулак летит ей в лицо, хрустит кость, взвивается крик боли и страха.
Выбор сделан. Сделан в лесу Пинсесковен, где никто не услышит…
— Вот, — сказала Лунд.
Еще одна фотография: Нанна возле пункта охраны в ратуше разговаривает с Йенсом Хольком, просит ключи от квартиры на Сторе-Конгенсгаде и говорит, что уезжает. Картинка сильно увеличена. На ее горле, размытое и едва заметное, темнеет что-то, по форме напоминающее черное сердце.
— Она надела этот кулон, когда переодевалась после школьной вечеринки. Появился он у нее еще раньше.
Пернилле и Лотта обе рассказывали, что она всегда заглядывала во все подряд шкафы и тумбочки, брала чужие вещи без разрешения.
— Нанна сама нашла его.
Еще снимки. Теперь на них — тело, плавающее в воде лицом вниз, и детали вскрытия, проведенного позднее: огнестрельные раны; мертвое лицо с серыми усами и шрамом; полустершееся пятно на предплечье — черное сердце.
— Йон Люнге. Его выловили из воды возле Драгёра в прошлое воскресенье. Выстрелы в грудь и голову. У него была такая же татуировка. Я подняла старые дела по Люнге. Когда он раньше насиловал девушек, то заставлял их мыться. Он стриг им ногти.
— Мы проверяли водителя, — произнес Майер с отсутствующим лицом. — Он был в больнице.
Она не была уверена, стоит ли продолжать. Майер казался очень слабым, и ее присутствие расстраивало его.
— Его выписали в субботу в семь утра, это все есть в больничных записях. Вскоре после этого в агентство, через которое Люнге получал работу, позвонил Вагн Скербек. Бирк-Ларсен к ним тоже обращался, поэтому мы пропустили этот момент. Агентство дало Скербеку номер телефона Люнге. Вагн говорил с ним. Он хотел избежать неприятностей. Ради Нанны…
— Но…
— Вагн стрелял в вас. Вагн убил Леона Фреверта. Убил Йона Люнге. — Это факты, в которых она не сомневалась. — Он любил эту семью, вы сами видели. Любил мальчиков. Любил… — Она запнулась, пытаясь подобрать правильные слова. — Любил в них то, чего сам так и не смог для себя найти в жизни.
— Лунд…
Она очистила ближайший к ней банан, откусила, довольная тем, как складывались образы в ее голове.
— У Вагна не было татуировки в форме черного сердца. Та часть леса, куда он отвел Тайса, находится совсем не там, куда привезли Нанну. Нет никаких свидетельств того, что она там когда-либо находилась. Вагн попросту не знал. Потому что не он ее убил.
С видом человека, который вот-вот заплачет, Майер спрятал голову в ладони.
Субботнее утро на следующий день после Хеллоуина было солнечным. Перед домом в Хумлебю ветер гнал по асфальту бумажные маски ведьм и привидений.
Вагн Скербек ходил между полотнами полиэтилена и строительными лесами, время от времени останавливаясь, чтобы прикрикнуть на сердитое лицо в синеватом окне подвального этажа.
Через зеленый оазис парка Энгхавен к нему кто-то шагал. Уже очень скоро Антон и Эмиль будут кататься здесь на новеньких велосипедах, которые он заказал для них в магазине игрушек, расплатившись контрабандным алкоголем, добытым на стороне. Скоро…
Человек, который шел в его сторону, был высоким и мускулистым. Он остановился возле дома, проверил номер, посмотрел на «форд» и потом сказал:
— Привет, я Йон. Вы звонили насчет машины. — И, кинув еще один взгляд на черный автомобиль, добавил: — Повреждений вроде нет.
— Нет, с ней все в порядке.
Пауза.
— Вы проверяли внутри?
— Это просто недоразумение, понятно? Ошибка.
Двое мужчин стояли друг напротив друга. И смотрели друг другу в лицо.
— А мы не встречались? — спросил Скербек неожиданно для себя. Что-то знакомое, но давнее стучалось в память.
— Если никакого ущерба не… — начал мужчина.
— Я знаю вас.
— Как это случилось?
— Какая разница? — отмахнулся Скербек. — Вам ее вернули. Ничего не сломано. Что еще нужно?
Бледное лицо, как от болезни. Дешевая одежда. Длинные, уже тронутые сединой усы, какие носили хиппи. Шрам на правой щеке. Воспоминание таилось в голове Скербека, дразнило его, отказывалось всплывать.
У него была долгая и трудная ночь. Стычка с Нанной в квартире, где он нашел ее после звонка Фреверта, все еще будоражила его кровь. Он все еще пытался отыскать правду среди вороха вранья, который она вывалила на него, плюясь и царапаясь.
— Вы же не пойдете из-за этого в полицию? Она вообще неплохая девчонка. Она не угоняла машину. Есть тут один парень, индиец, голову ей морочит, ух, доберусь я до него. Карточку с данными вашего агентства я нашел на полу в машине. Вот…
Человек со шрамом на щеке взял карточку и ключи от машины.
— Полицию я не люблю, — сказал он. — Машина не пострадала. Да, давайте забудем об этом, раз без последствий обошлось.
— И все-таки я вас знаю, — повторил Скербек. — Может, через агентство. Мы туда иногда обращаемся…
В ярком утреннем свете все казалось странным и непривычным. Он едва сомкнул глаза, ночуя в доме в Хумлебю, вынужденный всю ночь слушать ее крики и мольбы, доносящиеся из подвала, этажом ниже.
Нервы у него были ни к черту этим утром, и Вагн Скербек рысью бросился к дому, нагнулся, чтобы посмотреть на орущее лицо за синеватым стеклом.
— Нанна, ради бога, да заткнись же, наконец! Ты останешься здесь до тех пор, пока не приедет отец. Сам я сейчас уеду и вернусь часов в двенадцать. По крайней мере, буду точно знать, что ты не сбежишь опять куда-нибудь.
Прижавшись лицом к окну, тряся светлыми локонами, она заорала:
— Вагн, гадюка ты ползучая!
— Сиди и жди! Они в отпуске, понимаешь. Пусть хоть два дня отдохнут. И от тебя в том числе.
При этих словах она стихла.
— Подумай лучше, что скажет отец, когда узнает. Господи, еще и машину стащила…
— Да не трогала я твою дурацкую машину!
— Ну, значит, твой дружок-азиат. Господи, ты же дочь Тайса. Чему тут удивляться…
Высокий человек стоял у черного «форда» и переминался с ноги на ногу. Скербек едва помнил о нем. Он думал о том, что было надето на Нанне.
— И сними этот чертов кулон, пока не поздно, а то, если отец увидит…
Не закончив фразу, он пошел обратно к дороге. Мужчина со шрамом тем временем решил проверить багажник.
— Ничего не пропало? — спросил Скербек.
Дверца была быстро опущена.
— Да, все на месте.
— Достали эти дети, — бурчал раздраженный Скербек. — Пусть теперь сидит там, раз по-хорошему не понимает. Если ее отец узнает…
Незнакомец прислушивался.
— А что она сделала?
— Да так… — Скербек вынул телефон, в который раз набрал номер и опять услышал автоответчик. — Ну же, Тайс, отвечай, у меня работа стоит.
— Лучше оставить ее там, — посоветовал мужчина. — Будет уроком.
Из подвала снова неслись разъяренные вопли.
— Ну, сейчас она у меня узнает, — вспылил Скербек и проорал в сторону синеватого окна у самой земли: — Успокойся! Надоела ты мне!
Но все было бесполезно. Она никогда не слушалась его, да и никого другого, если подумать.
Поэтому он оставил машину и пришедшего за ней мужчину со шрамом перед домом, а сам отправился пешком в гараж Бирк-Ларсена, чертыхаясь на ходу. Ему предстояло сделать миллион звонков, составить график, организовать доставки и починить технику. От одной мысли о делах у него пухла голова, он не представлял, как все успеть.
Через двадцать минут Вагн Скербек уселся в застекленной конторе фирмы Бирк-Ларсена, чтобы приняться за работу, но усталость и недосып взяли верх, и он крепко уснул прямо на стуле. Через три часа зловещим воспоминанием его разбудил кошмар, отчетливый как явь. Слишком яркий. Слишком реалистичный.
Солнечный день. Пустой день.
Йон Люнге стоял возле черного «форда» и не мог не прислушиваться к высокому голосу, доносящемуся из дома через синее стекло окна. Девичьему голосу, сильному и слабому одновременно, юному и в то же время знающему.
