Томаш Ржезач - Пациент доктора Паарелбакка
Он сидел не двигаясь и, глядя прямо перед собой, говорил, словно обращаясь не ко мне, а к сероватой стене из пластмассы за моей спиной:
— Прошу вас еще раз — поймите, вы абсолютно свободный человек и мое предложение можете отклонить без каких-либо неприятных последствий.
«Ну что же, давай, выкладывай, что там у тебя еще… — подумал я. — Говори, что тебе нужно, и Ярослав Блажек безропотна все исполнит. Как и было задумано и оговорено с друзьями. Так что же вы хотите о нас узнать?»
Я откашлялся. Это выглядело вполне естественно.
— Вы не возражали бы поговорить с людьми из наших институтов относительно некоторых торговых связей ваших фирм с восточными партнерами? — спросил комиссар.
Я поднял руку. Словно защищаясь от чего-то.
— Знаю, знаю!.. Там, в Чехии, простите, вас здорово запугали — шпионаж и всякое такое… Но здесь, у нас, и речи быть не может ни о каком шпионаже.
«Реагирует он несколько прямолинейно и грубо, как мне кажется», — подумал я. А вслух сказал:
— Прошу простить, господин комиссар. Шпионы — это байки дл£ детей. Торговля, я бы сказал, просто нуждается в постоянном обмене информацией. Что знаю, тем рад поделиться. Я отдаю себе отчет в том, что отныне Швейцария для меня — вторая родина и у меня по отношению к ней есть обязанности… — Это звучало, конечно, патетически, но ведь так «щебечут» все наши эмигранти-ки. — Я с удовольствием встречусь с представителями любого вашего института. Как я уже сказал, моя осведомленность целиком к вашим услугам.
Я достиг той точки, которая всегда имеет место в любой разведывательной операции: где-то неизбежно приходится «подпустить» противнику немного подлинной информации и тогда прямо-таки на аптекарских весах взвешивать, что можно сказать, не повредив делу, и что необходимо сказать, чтобы укрепить к себе доверие как к человеку своему и к тому же представляющему ценность.
«Ладно, ничего не поделаешь… Речь, очевидно, пойдет о двух вещах. Во-первых, у меня захотят что-то выведать об отношениях в СЭВ, во-вторых, заодно проверить, действительно ли я тот, за кого себя выдаю. То есть тот ли я человек, который всего-навсего занимался торговлей медикаментами. Они станут жать на это, хотя тем самым лишь проявят свою тупоголовость, поскольку дураку ясно, что кадровый разведчик и на этот случай будет иметь хорошо отработанную легенду, продуманную во всех подробностях…
Ладно, давайте поиграем в прятки».
Комиссар со странной, но типичной старошвейцарской фамилией Готфрид Ауфдермауэр снова пододвинул мне пачку сигарет «Муратти Амбассадор» и сказал:
— Заболтались мы что-то с вами…
— Пустяки! Мне это нисколько не мешает, господин комиссар, — возразил я, улыбаясь. — Напротив, я люблю побеседовать, а мне тут не с кем, я совсем один: Вот у вас я действительно отнимаю время.
— Один?! Так, значит, вы не общаетесь со своими соотечественниками?
Будто б он этого не знал. С той самой минуты, как три недели назад я вышел из здания здешней полиции, куда сдал свой чехословацкий служебный паспорт, украшенный визами и пограничными контрольными штемпелями чуть ли не всех европейских государств, я постоянно ощущал на себе недреманное око. Ощущал, хотя и не подавал виду. Вел себя так, как и пристало себя вести новоиспеченному эмигранту.
Осматривал город. Кормил хлебом белых лебедей и черных лысух на Фирвальдштетском озере. Исходил вдоль и поперек универмаги «Мигрос», «Элмоли» и «Нордман», так ничего и не купив там. Обедал и ужинал в отеле «Бэ-рен», где жил. Время от времени заходил выпить кружку пива или четвертинку дешевого испанского вина в ка-кое-нибудь из бесчисленных третьеразрядных питейных заведений. Снял со своего счета две сотни франков и поднялся по канатной-дороге на двухтысячеметровую гору Пилатус. Полюбовался видом среднешвейцарских Альп, под которыми лежит «Озеро четырех лесных кантонов», похожее на гигантскую зеленую амебу, примостившуюся у подножия альпийских лугов и буковых рощ.
Спать ложился рано, вставал поздно.
Я ждал.
— Пока не представлялось случая ни с кем познакомиться, — ответил я. — Да и не знаю, как они меня примут. Ведь они, так сказать, старожилы. Наполовину швейцарцы…
Комиссар сморщил нос, будто почувствовал неприятный запах. Судя по фамилии, он был родом из кантона Люцерн, а значит, что ни на есть швейцарцем из швейцарцев, и поэтому не любил пришельцев. Слишком шумливых, расточительных и беспорядочных.
— Придет время — познакомитесь, — заметил он.
— Не сомневаюсь. Хотя, честно говоря, меня больше удовлетворили бы знакомства в среде разнонациональной.
К прошлому возврата нет… У меня нет желания встречаться с кем бы то ни было лишь потому, что он родился в той же стране или даже в том же городе, что и я.
В эту минуту я еще не мог определить, сколько пройдет времени до того, как мне удастся наконец приступить непосредственно к своей основной миссии. И я дорабатывал пока свою легенду. В мои планы совсем не входило внедряться в среду чешских эмигрантов.
— Разумно, — согласился со мной Готфрид Ауфдермауэр, — в этом есть свои преимущества. Но вы говорили, что хотели бы заняться торговлей. А как у вас с языками?
И, не дожидаясь моего ответа, раскрыл папку с наклейкой: «ЯРОСЛАВ БЛАЖЕК». Полистал ее и, кивнув головой, удовлетворенно прочел:
— «Немецким владеет отлично», это я слышу и собственными ушами, — добавил он от себя. — «Английским — разговаривает и пишет, французским — тоже». Ну… Ну… Хорошо. Русским… Тоже может пригодиться… — Он слегка наклонился вперед и оперся руками о 1 стол. — По-английски вы говорите так же, как по-немецки?
— Я бы сказал — даже несколько лучше. Просто у меня было больше практики. Я об этом писал в своей биографии. А вот французский мне придется несколько освежить в памяти.
— А итальянский?
— Заказать себе обед я в состоянии. А вот с большим не справлюсь.
Он улыбнулся.
Да, пожалуй, впервые это была действительно улыбка или почти улыбка, а не та искусственная гримаса вежливости, что предписывается служебным этикетом. Невзначай я затронул верную струну, и в человеке по фамилии «На стене» взыграла традиционная швейцарская неприязнь и пренебрежение к итальянцам.
Готфрид Ауфдермауэр махнул рукой и заявил:
— Ну, необходимое вы доучите и наверстаете…
Потом, пожав плечами, он добавил, что с итальянцами у них всегда были и будут нелады. И уставился на меня.
Я сидел, положив руки на колени, и старался выглядеть так, как мне и пристало: то есть как человек, у которого решается судьба. Но все же и не слишком приниженно, ибо знал себе цену и хотел это подчеркнуть. Да, в этот момент решалось многое. Если мне помогут устроиться на работу за банковской перегородкой или в конторе какой-нибудь страховой компании, мне придется принять эту должность. И с благодарностью. Хотя ныне, конечно, не 1968 год, когда в Швейцарии на рынке труда предложение намного превышало спрос, а год 1978-й. Правда, и сейчас тут ощущается нехватка рабочих мест. Однако… Опять это почти фатальное — однако. Такая работа прикует меня к канцелярскому стулу почти на девять часов в день. Тут ведь действительно не то, что у нас, за весь день отлучишься лишь на пару минут выпить пива или что-нибудь купить… А мне необходима возможность свободного передвижения. Ну, хотя бы, скажем, должность разъездного агента по продаже нижнего белья… Мне, собственно, все равно, чем заниматься. Главное — постепенно добраться до Голландии и притом так, чтоб моя поездка туда имела вполне достаточное обоснование и целиком укладывалась в рамки моей легенды.
— При вашем опыте и знании языков, — сказал руководитель отдела полиции для иностранцев, — я бы чувствовал себя увереннее. Главное, вам очень поможет английский язык.
— Я был бы вам весьма благодарен, господин комисcap, если бы вы помогли мне. Хотя бы сориентироваться.
Он кивнул и протянул руку к телефонной трубке.
«Ну, держись, Ярослав, — сказал я себе, — если уж тебя направляет на работу полиция — быть тебе под постоянным полицейским надзором. Это азбучная истина…»
За окнами на противоположной стороне улицы вспыхнула розово-голубая неоновая реклама мебельной фирмы «Мобель Пфистер». Шум автомобилей постепенно утихал. Над перекрестком промелькнули огоньки троллейбуса — тусклые и одинокие. А Готфрид Ауфдермауэр тем временем говорил по телефону. Он перешел с литературного немецкого языка на швейцарско-немецкий диалект, и я, как ни вслушивался, с трудом понимал лишь каждое третье или пятое слово. Из этих третьих или пятых слов мне удалось все-таки составить себе представление о том, что он кому-то рекомендует одного «тшеха», говорит о моем знании языков и высокой квалификации. Наконец он сказал: «иш гуэт», то есть «хорошо», а закончил разговор французским «мерси».
