Воля народа [litres] - Шарль Левински
– Я откупорила для нас Сент-Амур, – сказала она. – Ничего слишком тяжёлого, подумала я, ведь ещё день на дворе. За это время он, должно быть, хорошо оттемперировался.
Давно уже он не пил такого хорошего вина. С его бюджетом ему хватало в основном только на вино с косовских виноградников.
Она отставила свой бокал, почти ничего не отпив.
– Я полагаю, вы хотите знать, для чего я вас пригласила.
Было много такого, чего ему хотелось бы знать о ней.
– Откуда вы знаете Дерендингера?
– Он был моим клиентом.
– Каким клиентом?
– Я специализируюсь на пожилых мужчинах, – сказала она. – Поэтому здесь такая старомодная обстановка. Чтобы они сразу чувствовали себя как дома. Я секс-терапевт.
Наверное, лицо у него вышло очень глупое, потому что она снова рассмеялась.
– При моей профессии приходится говорить околичностями, вокруг да около, – объяснила она. – Хотя никому не мешает, что она есть, но в налоговой декларации она должна называться как-то по-другому. Сто лет назад я бы, наверное, действительно пользовалась ароматом пачули.
Вайлеман по случаю панихиды повязал галстук, и теперь он показался ему слишком тесным. Естественность, с какой она это сказала, сбила его с толку.
– И Дерендингер был…
– Он откликнулся на объявление в интернете. Почему нет? И в его возрасте тоже есть потребности. А как с этим у вас?
Вайлеман всегда гордился тем, что его не так легко смутить и сбить с толку. Но с этим вопросом он вообще не знал, как обойтись.
– Мы непременно должны об этом говорить?
– У меня никто ничего не должен. Поэтому Феликс так хорошо себя здесь чувствовал. Со временем мы подружились. Он был интересным человеком, Феликс. – Она провела указательным пальцем по краю бокала. – Вы после его смерти уже были на Шипфе?
– Нет. А зачем?
– Я была там сегодня утром. Очень интересно, если посмотреть снизу. Я действительно хорошо знала Феликса, но в такое его достижение я не могу поверить.
– Какое достижение?
– Если он действительно бросился с Линденхофа на Шипфе, ему пришлось бы совершить прыжок с места на пару метров в длину. Иначе бы он застрял в кустах. Вы не задумывались над этим, господин Вайлеман?
8
Разумеется, он об этом задумывался. И сразу же отодвигал все свои соображения как можно дальше. Лет двадцать назад – да что там, ещё и десять лет назад одного этого несоответствия хватило бы для того, чтобы он пустился в погоню; как собака на свежую кость он ринулся бы на такую историю и обгладывал бы её до тех пор, пока не останется одна правда, но беззубый дворовый пёс научился довольствоваться маленьким кусочком, который ему милостиво кинут. Если здесь и была история – разумеется, здесь была история! – то она была слишком большой для старика. Время от времени некролог, тысяча знаков, включая пробелы, большего ему не полагалось.
И вот явилась эта женщина и поднесла кость ему прямо под нос.
– Если… – сказал Вайлеман и отпрянул от остатка фразы, как лошадь от слишком высокого препятствия. – Если…
«Если вы действительно в это верите, – хотел он сказать, – почему вы не обратились в полицию?» Но не следует задавать вопросы, на которые уже знаешь ответ, даже если от этого ответа становится не по себе, очень даже не по себе, даже если лучше бы стёр его, устранил саму мысль. Никто ничего не видел, как значится в официальных отчётах, любого свидетеля они отсекли бы – как и он сам – как ненадёжного, но этот свидетель просто был невозможен, что бы там на самом деле ни произошло, ни средь бела дня, ни при большом стечении народа. Если полиция утверждала, что у них нет ни малейшего следа, это могло означать только то, что они не хотели иметь этот след, что где-то наверху по каким-то причинам решено ничего не расследовать. Или хуже того: что-то знали, даже точно знали, но сами – активно или пассивно – были вовлечены в историю и поэтому хотели держать её под замком. И если всё так, было бы самой большой ошибкой допытываться именно там.
– То-то и оно, – сказала рыжеволосая женщина, и Вайлеман не знал, то ли он сам невзначай высказал мысль вслух, то ли она прочитала его размышления по лицу; в такой профессии, как у неё, надо признать, чутьё тренируется хорошо.
– Нам надо перейти на ты, – сказала она. – Я на ты со всеми своими клиентами. И хотя ты не клиент – на случай, если нас кто-то подслушает, это будет звучать убедительнее.
Она, конечно, была права. Если полиция замешана в смерти Дерендингера, то вполне допустимо, что частные разговоры прослушиваются, даже если в служебных заявлениях всякий раз подчёркивается, что они этого никогда не делают. Именно потому, что это постоянно подчёркивается.
– Меня зовут Курт, – сказал он.
– А меня Элиза. Как девушку из Моей прекрасной леди. Пожилой господин формирует молодую женщину по своим представлениям. Я нахожу это подходящим для моего ремесла.
– Но на самом деле тебя зовут иначе?
– Да, – сказала она. – На самом деле меня зовут иначе. Как меня называл и Феликс. Но для этого мы с тобой ещё не настолько сблизились.
Обычно при переходе на ты чокаются, бокалы с вином стояли и здесь, но традиционные жесты казались ему неуместными в этой ситуации, если учитывать тему, которую они обсуждали.
Элиза сказала именно то, о чём Вайлеман уже и сам думал, но её при этом не устрашал тот вывод, что Дерендингера, судя по всему, убили. У неё не было доказательств её теории, у неё не было ни малейшего доказательства, и как раз это полное отсутствие улик, в этом Вайлеману нечего было возразить, и делало подозрение правдоподобным. В конце концов, ведь они в Швейцарии, в стране, где ничто не превозносится так, как безопасность, а безопасность достигается через постоянное наблюдение, как внутри, так и снаружи. Только за последнюю неделю шестеро депутатов федерального совета выступали перед прессой, чтобы объяснить, почему необходимо ужесточение пограничного контроля, что есть указания на запланированные теракты, и ничего другого не остаётся. Швейцария была перманентно поднадзорным обществом, как раз потому, что при малейшей возможности подчёркивалась личная ответственность граждан, все заглядывали в окна друг к другу, и уже дети в школе наизусть знали номер телефона, по которому можно позвонить, если что-то покажется подозрительным или просто необычным. Государство ощущало себя заботливым отцом семейства, который следит
