Чарльз Эппинг - Trust. Опека
– Он находится там со дня смерти моего отца? – уточнил Руди.
Охснер утвердительно кивнул.
– Вы и словом не обмолвились мне об этом!
– Практика банковского дела в Швейцарии учит ничего не предпринимать, пока не объявится подлинный владелец.
– А вам никогда не хотелось распечатать письмо? – полюбопытствовала Алекс. – Чтобы узнать, кому принадлежит счет? Чтобы попробовать связаться с владельцами?
Охснер пожал плечами.
– У меня нет такого права.
– А помните скандал с депозитными счетами в девяностые? Почему тогда вы ничего никому не сказали об этом счете?
– Не мог.
– Почему? – не отставала Алекс.
– Потому что это не депозитный счет. Это опекунский счет.
– И какая разница?
– Скандал с депозитными счетами, на который вы ссылаетесь, касался тех счетов, операции по которым не проводились со времен Второй мировой войны. На них оказалось лишь несколько тысяч долларов – деньги не были положены под проценты. Если я не ошибаюсь, на некоторых лежало вообще по сотне долларов. – Он повернулся к Руди. – Знаешь почему?
Руди отрицательно покачал головой.
– Нет.
– Потому что это были депозитные счета. Банк не проводит по ним никаких операций, лишь взимает свой процент. К тому времени, когда американцы заставили швейцарские банки обнародовать счета, после вычета всех комиссионных и банковских процентов на них почти ничего не осталось. – Охснер вновь принялся за еду. – Явно недостаточно, чтобы служить оправданием всемирному скандалу.
– А почему банки не обнародовали опекунские счета? – спросила Алекс.
– Не могли.
– Почему? – удивился Руди.
– Потому что банки никогда о них не знали. В том-то все дело. Только попечителю известно, кому на самом деле принадлежит счет.
– Тогда почему попечители не рассказали об этих счетах властям? – продолжала Алекс.
– А их никто не спрашивал. – Охснер откинулся на спинку стула. – А пока не спрашивают, те не имеют права обнародовать их. – Банкир отодвинул тарелку. – Тайна швейцарских банковских вкладов. Уверен, вы понимаете, что это означает.
– Это просто смешно, – возмутился Руди. – Если до сих пор никто не заявил права на опекунские счета, никто и не заявит.
– Кто знает. – Охснер прикурил еще одну сигарету. – И пока меня не заставят поступить по-другому, мой долг – как поверенного в делах твоего отца – следить за тем, чтобы выгодно и с умом вкладывать лежащие на счету деньги. – Он глубоко затянулся. – И ждать, когда заявят на него права.
– А тем временем вы вкладываете деньги? – уточнила Алекс.
– Да. Я лично занимался этим, пока не отошел от дел в начале девяностых. Потом я дал поручение одному служащему цюрихской компании по управлению фондами. Ее название Финакорп.[15] – Он повернулся к Руди. – Но до сих пор я лично слежу за балансом. Проверяю его каждый квартал. И, должен признаться, дела идут неплохо.
– Почему же никто из Финакорпа никогда не связывался со мной? – удивился Руди. – Счет ведь на мое имя, кто-то должен был…
– Что касается финансового менеджера, ему известно, что этот счет является частью имущества твоего отца, – покачал головой Охснер. – А я, поверенный твоего отца, – единственный человек, перед кем они обязаны отчитываться.
– До каких пор? – поинтересовался Руди.
– Пока я жив. Ты же знаешь, я передал тебе право собственности на все остальное имущество твоего отца уже много лет назад. И хотя счет также является частью этого имущества, именно я, будучи единственным поверенным в его делах, несу ответственность за счет, а не ты.
– Отец Руди погиб в 1987-м, а вопрос о наследстве все еще открыт? – спросила Алекс. Она помнила, что адвокату ее матери понадобилось всего три недели, чтобы закрыть вопрос о наследстве и распродать имущество.
– Скорее всего, вам неизвестно, но в Швейцарии вопрос о наследстве остается открытым до тех пор, пока поверенный в делах считает это необходимым, – сухо ответил Охснер. – Может быть, несколько лет. Может быть, если нужно, несколько десятилетий. – Он вызывающе посмотрел на девушку. – Такие здесь порядки.
– Значит, это вы управляли счетом в 1987 году? – поинтересовалась Алекс.
В глазах Охснера сверкнули молнии.
– Я возмущен вашими намеками, барышня. – Он со злостью затушил сигарету. – Да, я купил «Тоблер amp; СИ», когда отец Руди в начале восьмидесятых отошел отдел, но он настаивал на том, что лично будет заниматься ведением этого счета. Потом он умер – через четыре дня после введения кода в банковский компьютер.
– Смахивает на совпадение, не так ли? – заметил Руди. – Отец был убит спустя четыре дня после компьютерной манипуляции со счетом, который он вел.
– Убит? – Охснер выглядел озадаченным. – Тебе прекрасно известно, что твой отец покончил жизнь самоубийством.
Щеки Руди вспыхнули.
– Но… это так и не доказали.
– О чем ты, Руди? – нахмурился Охснер. – Нашли же предсмертную записку.
Руди бросил взгляд на Алекс.
– Ладно, записка и правда была, но в ней говорилось: «Руди, надеюсь, ты позаботишься о маме». Полиция нашла ее в номере отеля – в Сусе.
Охснер потянулся через стол и положил руку на плечо Руди.
– Руди, все поверили в то, что твой отец покончил жизнь самоубийством. Я. Полиция. Даже твоя мама. Почему же ты не можешь принять этот факт?
– Но отчего свою предсмертную записку он адресовал мне, а не маме?
– Вероятно, он знал, что больше всего его смерть заденет тебя. Придется кое-что сообщить тебе, Руди. Когда твой отец рассказывал мне об этом счете в 1987 году, за день до своего отъезда в Тунис, он говорил так, как человек, который не собирался возвращаться назад.
– Тогда почему вы не остановили его? – произнес Руди внезапно охрипшим голосом. – Если было так очевидно его намерение?
– А что я мог сделать? – Охснер выглядел обиженным. – Как бы там ни было, никто не мог бы дать руку на отсечение, что именно он собирается сделать.
– В таком случае почему вы так уверены, что он покончил с собой?
Охснер покачал головой.
– Руди, мне очень жаль. – Он положил руки на стол. – Когда оглядываешься на прошлое, становится очевидным: он уже решился.
Руди впился в Охснера взглядом.
– Если бы вы сделали хоть что-нибудь, сказали хоть что-нибудь. Мне или маме.
– Я ничем не мог помочь. – Охснер опять покачал головой. – Это меня не касалось.
– Правда? – Алекс отодвинула тарелку. – Как не касается и этот счет?
– Говорю вам, я ничем не мог помочь, – с вызовом ответил Охснер.
– Еще как могли. Вы же поверенный в делах. У вас все права, если не сказать обязанность, помогать.
Охснер глубоко вздохнул.
– Знаю, вам, американцам, трудно это понять. – Он взглянул ей в глаза. – Но в обязанности швейцарского банкира не входит во все вмешиваться и совать нос в личные дела клиентов. Наша обязанность – дисциплинированно хранить их имущество, пока не объявится владелец или наследник владельца. Вот в чем суть тайны банковского вклада в Швейцарии. – Судя по всему, он произносит эту тираду уже не впервые. – Тайна банковского вклада в Америке, простите меня за такие слова, – это оксюморон. Вы, американцы, хотите, чтобы все про всех знали. Вы хотите, чтобы люди все о себе рассказывали. Это одна из причин, почему клиенты кладут свои деньги в швейцарские банки. Они знают – я не буду кричать об этом на каждом углу.
– Но посмотрите, что произошло, – настаивала Алекс. – Этот счет открыли во время Второй мировой войны, а никто ничего не знает. Возможно, даже сами владельцы счета не ведают о нем. Или их наследники. И все из-за вашей пресловутой «тайны банковского вклада».
Охснер достал носовой платок и вытер лоб.
– Мне довелось узнать, что после войны отец Руди несколько раз пытался отыскать всех владельцев опекунских счетов, открытых на его имя. Но в большинстве случаев не удалось найти и следа. – Он повернулся к Руди и продолжал: – И не думай, что у твоего отца не было стимула. Если я правильно понял, согласно договору по этому счету (как и по многим другим), твоему отцу причитались пять процентов за управление деньгами – но лишь когда они перейдут в руки настоящего владельца.
– Пять процентов от чего? – уточнила Алекс.
Охснер вздохнул.
– Пять процентов от общей суммы на счету.
– И сколько же это? – настаивала Алекс.
– Не могу знать. Но скажу так: все акции, купленные на эти деньги в прошлом веке, неплохо поднялись. – Охснер достал свою кредитную карточку и передал ее официантке, потом снова повернулся к Алекс. – Вам известно, что одна тысяча долларов, вложенная в акции компании «Стандард энд пуэрз 500» в конце войны, сейчас выросла до миллиона? Вы знаете, что означает термин «экспоненциальный рост»?
