Валентин Гуржи - Поселок
Они снова сошлись на своей любимой песочной куче.
– Я решила вот что, – хозяйским тоном произнесла Наташа. – Я буду мамой, Костик
сыночком, а ты Боря, – тут она помедлила, собираясь с духом, и более строго добавила, –
папой.
– Ты что, с ума сошла?! – завопил Борька.
– Нет, Боречка. Я решила это вот почему. . У Костика целый день нет мамы. Он
беспризорный. Его бабушка старенькая и боится выходить на улицу, чтобы его покормить.
Поэтому мы с тобой создадим семью. Я – мама, ты – папа…
– Ты что?! – вскрикнул Борька.
– Ты не бойся, Боря, – серьезно сказала Наташа, – не правдашнюю. А то наш сыночек,
Костик, умрет с голоду. Он целыми днями ничего не ест.
– Я съем, – сказал Костик, – что хочешь.
– Давай варить, – продолжала Наташа. – Это суп. Он на мясном бульоне, с картошкой. Ты
лук не отгребай, он полезный. А это лепешки. С вареньем. Пока не съешь суп, лепешек тебе
не видать, как своих ушей. И вилку держи в кулаке, вот так…
Наташа перечисляла различные блюда и обучала Костика достойным манерам. Ее никто не
перебивал, и Роберт уснул под монотонную музыку ее голоса.
Разбудила тишина. Солнце перевалило на запад, и теперь баба Настя, наверное,
набегавшись за день, отдыхала у себя во флигеле, приготовив обед к приходу Григория с
работы.
Думать о Женечке не хотелось. Все равно, ни он, ни милиция ничего не сможет сделать,
пока все не выявится само собой. Осталось два дня до официального объявления в розыск.
Перед сном с таксофона звонил домой, хватала трубку теща уже на первом сигнале, услышав
28
голос своего преступного зятя, взрывалась обвинениями в его адрес, грозила подать на него в
суд.
Привлек внимание осторожный звук. Роберт пошарил рукой на пуфике, нашел очки, и
через открытую дверь в прихожей перед распахнутыми дверцами накрытого старенькой
клеенкой кухонного стола, увидел Костика. Малыш сидел на половике, по-турецки скрестив
босые ноги, перед ним прямо на полу стояла миска с румяными блинами. Не торопясь, он ел,
сосредоточенно глядя на теплую пахучую горку.
Когда на дне миски осталось еще есколько блинов, часы «кукушка», висящие перед столом
на стене, издали шипение. Костик вздрогнул, глянул на высунувшуюся птицу и замер. Роберт
тихо произнес:
– Костя…
Малыш не шевельнулся. Смотрел прямо перед собой.
– Скажи честно, ты наелся?
Он молчал.
– Но, между прочим, мог бы, и попросить у бабы Насти. Она тебе никогда не отказывала.
Или у меня.
Роберт присел перед малышом. Глаза Костика ушли в себя.
– Ну, скажи, зачем обижаешь бабушку Настю? Ты же знаешь – она старенькая, готовить ей
трудно, а дядя Григорий придет с работы, и его нечем будет покормить.
Костик шмыгнул носом, заморгал. От широко открытых глаз на щеках до подбородка
образовалась мокрая дорожка.
Роберт пожалел о сказанном, поднялся и с опаской глянул в окно. Дверь во флигель была
открыта. Баба Настя, склонившись над корытом, стирала белье.
– Ты вот что, Костя, – сказал он заговорщически, – беги отсюда. Баба Настя идет…
И едва прозвучало последнее слово, Костик вскочил, украдкой глянул в сторону Роберта,
схватил оставшиеся блины и выбежал прочь.
Еще протяжно и громко скрипя закрываясь тяжелая дверь, а на пороге, ведя Костика за ухо,
предстала перед Робертом баба Настя.
– Ты чего, малец, тута распоряжаисси? – проговорила она, обращаясь к Костику и
обшаривая глазами углы прихожей. – Божечки мои! – всплеснула она руками, увидев на полу
пустую миску из-под блинов.
Костик рванулся к двери. Баба Настя, хватая руками воздух – пыталась удержать беглеца –
кинулась следом, на ходу срывая с гвоздя висящую на стене бельевую веревку. Ее длинная
юбка, едва не защемленная дверью, хлестнула в проеме.
Роберт подбежал к окну:
– Баба Настя, у тебя молоко, кажись, сбежало, – крикнул он, перегнувшись через
подоконник, – чем-то пахнет…
Она остановилась и затопталась на месте, не зная, что ей делать в первую очередь.
– Убег, – сказала она, – и про молоко я, старая карга, совсем запамятовала! Беги, милок,
погаси огонь… Ан нет, погоди. Да погоди, говорю! Откель молоко? – она посмотрела на
Роберта мутными доверчивыми глазами. – Сегодня ж суббота. Сегодня ж я не брала молока.
Забил ты мне голову, сынок. И негодника я этого упустила, – с досадой махнула она рукой. –
Ах ты, окаянный, чево наделал! Иродова душа… убег, – сокрушалась она, старчески
покачивая головой, покрытой ослепительно белой косынкой. Она возвращалась быстрым
дробным шагом, шаркая в тапочках во дворе по цементному настилу.
Незлобно и обидчиво баба Настя еще ругалась, хлопотала по хозяйству, когда Роберт
вышел на улицу, посидеть перед наступлением вечерних сумерек.
29
Как только подкатили «Жигули» и из машины вышла мать Костика, а с водительского
места высунулся, выставив ногу в джинсах, Вовик, откуда-то выбежал Костик. Перед
матерью замедлил шаг, нерешительно подошел поближе и цепко ухватился за оборку подола.
– Чего тебе, Костя? – женщина одернула платье, поправила волосы, легким движением
провела пальцем вдоль губ… – Вовик, поставь машину и пошли!
– Мама, ты мне купила конструктор?
– Ой, Костя, ты же видишь, что мама с работы? Когда бы я тебе купила? И потом, что – у
меня сегодня получка? Да? Ну, вот…
Костик вяло отпустил платье, достал из-за пазухи свернутые в трубочку блины. Его рука,
выпачканная маслом, заблестела в свете заката. Женщина с ужасом вскрикнула:
– Что это за дрянь у тебя?!
– Это не дрянь. Это блины. Тебе… – понуро сказал.
– Фу! Где ты это взял?! – закричала женщина, ее лицо резко изменилось, стало некрасивым
и злым. – Ты почему, когда меня нет, по мусоркам лазишь? Ну! Говори, почему?! – она
дернула Костика за руку и, подталкивая ладонью в плечо, повела его в дом.
Роберт подумал, что и ему пора. Нужно постараться выспаться, встать пораньше и, пока
его не затормозила, собираясь утром в детсад Татьяна с Наташей, уйти на работу. Там, скорей
всего, включив знакомых и связи, попытаться самостоятельно организовать поиски Женечки.
Наступило время прощания. Сейчас откроется калитка и появится Татьяна. Она молча
постоит, не глядя на Роберта, понаблюдает за детьми. Потом решительно крикнет: «Наташа!
Домой!»
Роберт постоял, подождал. Вот она вышла, приблизилась к едва различимому в сумерках
Роберту, молча обняла, сильно прижалась к нему, всхлипнула… Потом решительно
оторвалась, отошла, позвала Наташу. .
Наташа тут же отделилась от детей, подбежала, прыгнула Роберту на руки и, крепко
охватив его шею, зашептала горячим дыханием:
– Папочка, ты еще придешь? Ты придешь?..
– Натаня, не волнуйся. Я сегодня ночую у бабы Насти…
– Ура!! – крикнула она и, крепко стиснув шею, принялась осыпать Роберта поцелуями.
Уже темнело.
Узкие, возвышающиеся над поселком девятиэтажные коробки Новых домов блестели на
вечернем небе и казались гигантскими небоскребами. Город подступал все ближе к Поселку
и, может быть, где-то сегодня был сдан еще один жилой дом. Жильцы справляли новоселье…
Глава 8
В другом измерении
После глубокого непрерывного сна сознание просыпалось на ходу, машинально выполняло
привычные движения везде – в транспорте, на переходах и перекрестках. Глаза определяли
правильный маршрут, ноги быстро и безошибочно вбрасывали тело в вагон, руки цепко
хватались за предметы общественного пользования, вестибулярный аппарат, надежно
ориентируя, работал как у натренированного космонавта. Но самое приятное ощущение
просыпающемуся сознанию приносили неторопливые независимые мысли по оценке
прошедших событий. У них был другой характер и отношение другого человека. Куда-то
делась угнетающая тяжесть ответственности и зависимости. Отдохнувший разум получил
кратковременную возможность трезво разобраться в проблемах и правильно их разрешить. В
30
этом, видно, сыграл немалую роль из открытых настежь окон дома бабы Насти чистый
Поселковый воздух. Роберт отнесся к этому своему состоянию с благодарностью, как к
Божьему дару. И сейчас, замкнуто сидя в электричке метро, использовал эту возможность,
обдумывал встречу с Ниной, понимая, что скоро, может уже в самолете, окончательно
проснется его истерзанный разум и все вернется в круги своя: снова будут мучить
противоречия двух противоположных семейных миров, будет съедать совесть, угнетать
обязанность, заставлять ум ловчить и изворачиваться, чтобы, стремясь к равновесию,
избежать страданий близким людям. Теперь, когда представилась возможность трезво
определить правильные поступки, нужно без эмоций привести их к ясности: Назаров,
