Стив Сомер - Кумир
— Сейчас объясню,— сказал Манкузо.— Прежде чем открыть огонь, Петерсен должен был убедиться, что гильза уже в патроннике. Теперь смотрите.
Манкузо поднял винтовку, открыл наполовину затвор — внутри блестела гильза.
— Увидеть гильзу вы можете, только когда отведете назад затвор. Вам не приходило это раньше в голову?
— К чему вы клоните? — начал заводиться Терри.
— Увидеть вы можете только гильзу, но не пулю, понимаете? — Манкузо снова защелкнул затвор.— Пометив гильзу черной краской, Петерсен смог убедиться, что в стволе нужная пуля.
Манкузо положил винтовку на место. Казалось, он очень доволен собой.
— Послушайте, агент Манкузо,— сказал Терри,— вы что же, только ради этого притащили меня сюда?
— Эх, стало быть, вы ничего не поняли,— Манкузо оглянулся на Харриса и развел руками.— Он не просекает.
Терри вскочил, кипя от возмущения.
— Я стараюсь объяснить вам только одно, сенатор, что не все пули были одинаковые. Посмотрите! Шесть пуль тупорылые. Когда они попадают в мягкую ткань, то проделывают лишь маленькую дырочку. А потом,— Манкузо сжал руку в кулак и тут же разжал,— потом, ударившись о кость, взрываются. Одно непостижимо: почему именно последний выстрел отличался от остальных?
— Почему же?
— Ни почему.— Манкузо улыбнулся.— Не последний, а первый выстрел был другим.— Он показал пустую черную гильзу.— Эта пуля была в стальной оболочке. Влетела и вылетела. Боль жгучая, но рана чистая. А пулю мы просто не искали, потому и не нашли. Это был первый выстрел Петерсена.
Манкузо положил черную гильзу Терри на ладонь.
— Она предназначалась для вас.
Терри уставился на гильзу, потом перевел взгляд на Манкузо. Над верхней его губой выступили капельки пота.
— Но это… это чушь какая-то.
Манкузо улыбнулся.
— Хотите убедиться?
Он сел на вертящийся стул лицом к телеустановке с восемью темными экранами.
— Покажи ему.
Харрис нажал на кнопку, и тут же пять экранов ожили. На каждом появилось неподвижное изображение: с пяти разных точек трибуна Капитолия в то утро, когда было совершено убийство. Каждый кадр показывал, как Терри и Мартинес жмут друг другу руки и улыбаются. Картина, от которой может стать не по себе: живой и мертвый. Пять изображений двух энергичных, полных жизни молодых людей. Манкузо бросил взгляд на Терри. Казалось, тот постарел на несколько лет за прошедшую неделю. Неужели прошла всего неделя?
— А теперь смотрите, что мы проделали, сенатор,— сказал Харрис.— Мы синхронно пустили пять разных лент, на которые были засняты последние новости. Лента видеоканала дает тридцать кадров в секунду. А винтовка выпускает десять пуль в секунду. Так что даже после того, как убийца снял палец с курка, перед нами должен был промелькнуть еще двадцать один кадр.
Терри кивнул.
Манкузо сказал:
— Пошли дальше.
Харрис нажал на переключатель скоростей. Все пять экранов засветились. Появились замедленные кадры: Терри и Мартинес медленно-медленно переходят от рукопожатия к объятиям.
— Теперь включим звук,— сказал Манкузо.
Харрис нажал на пусковую кнопку, и неприятно скрежещущий нарастающий гул аплодисментов звериным воем вырвался из усилителей.
— Вот сейчас…— сказал Харрис.
Внезапно все пять экранов показали, как на Фэллоне полетел в клочья пиджак, словно взорвался где-то на животе. Он согнулся от боли, и тут же шесть взрывов настигли Мартинеса, разнесли на нем одежду, мягкие ткани, обнажив кости спины. Потом живописно и до жути страшно оба стали падать.
— Достаточно,— сказал Манкузо.
Харрис выключил мониторы.
Терри Фэллон молча, словно окаменев, долго сидел за столом перед темными экранами. Манкузо не сводил с него глаз. Наконец Терри посмотрел на Манкузо.
— Просто невероятно. Нев… Почему вдруг?
— Не вдруг,— сказал Манкузо и обернулся к Харрису.— Покажи теперь с другой позиции.
Харрис нажал на кнопку, и на среднем экране появилось неподвижное изображение толпы у подножия трибуны. Головы запрокинуты, руки застыли перед аплодисментами. Солнечный свет падает на их озаренные лица, обращенные к герою, которого они приветствуют.
— Переведи на блондинку,— сказал Манкузо.
Харрис включил видео, и на экране появилась цифровая шкала. Он крутанул переключатель, и тогда изображение перескочило на хорошенькую блондинку, затерявшуюся в толпе репортеров и зрителей.
— Узнаете? — спросил Манкузо.
Фэллон молча кивнул.
— Крути дальше,— велел Манкузо.
Лента поползла дальше. Руки Салли на изображении медленно поднялись к лицу еще до того как выражение радости окружавших ее людей сменилось ужасом.
Харрис остановил ленту.
Терри пожал плечами.
— Не вижу, в чем тут…
— Включи снова,— сказал Манкузо.— Пусти еще медленней.
Харрис задал новую программу, и на сей раз изображение поехало супермедленно, еле-еле.
— Дай звук,— попросил Манкузо, Харрис выполнил его просьбу.
— Следите за ее руками и слушайте,— сказал Манкузо Фэллону.
Было видно, как под однообразный, скрипучий рев толпы и звуки аплодисментов руки Салли с трудом достигли ее лица, и, когда кончики пальцев коснулись ее щек, раздался первый выстрел. Видео выключилось.
— Хотите просмотреть еще раз? — спросил Манкузо.
Терри сглотнул. Потом коротко кивнул.
Когда ленту прокрутили по третьему разу, сомнений не осталось: руки Салли потянулись вверх, чтобы закрыть лицо, на котором выражение восторга сменилось страхом, до первого выстрела.
Манкузо положил руки на стол.
— Она все знала. Заранее.
Терри сидел неподвижно, кровь отхлынула от лица, он побледнел, губы были крепко сжаты. Глаза заволокло туманом.
— Спасибо, Лэрри,— сказал Манкузо Харрису и кивнул в сторону двери.— Увидимся позже.
— Само собой.— Харрис встал и вышел.
Когда дверь за ним закрылась, Терри тихо спросил:
— Это будет… фигурировать на суде?
Манкузо покачал головой:
— Не-ет.
— Вы собираетесь ее… арестовать?
— Нет, черт подери. Я надеюсь сцапать молодчиков, на кого она работает.
— А на кого?
— Если бы я знал,— пожал плечами Манкузо.
Терри поднялся. Словно ничего не видя, он прошел до конца комнаты, потом вернулся.
— Но это безумие. Зачем? Зачем ей это понадобилось?
Манкузо прикурил сигарету.
— Шикарная реклама,— сказал он.
— У вас больное воображение,— сквозь зубы процедил Фэллон.
Манкузо щелчком послал обгоревшую спичку в дальний угол.
— Ведь сработало! Разве нет?
Фэллон как-то растерянно огляделся по сторонам.
— Она бы никогда… никогда…— словно сам с собой, пробормотал он.
Манкузо подошел к Терри, тронул его за плечо. Потом наклонился к самому его уху и тихо, чтобы никто не подслушал, прошептал:
— Сенатор, вы должны мне помочь.
Терри так и уставился на него.
— Помочь вам? Чем?
— Продолжайте вести себя с ней как ни в чем не бывало. Сделайте все, чтобы она не могла что-нибудь заподозрить. Она не должна догадаться, что мы напали на ее след. Иначе она будет начеку.
— Но ведь наши с ней отношения…
Манкузо, моргнув, кивнул.
— Да, конечно. Догадываюсь. Ну послушайте, когда вы с ней… считайте, что делаете это во славу родины.
Терри от злобы стиснул зубы.
— Не понимаю, что тут такого смешного?
Манкузо только вздохнул в ответ.
Так они и стояли: Манкузо кивал головой, Терри — сгорбившись под гнетом отчаяния. Наконец он пришел в себя.
— Ладно,— сказал он.— Спасибо, агент Манкузо.
Они кивнули друг другу, и Терри понуро направился к дверям. Манкузо глядел ему вслед: это шел утомленный, сломленный человек.
20.40.
Терри Фэллон сидел в своем кабинете на третьем этаже Расселовского центра. Смеркалось. Горизонтальные лучи света, падавшие от освещенного ночными огнями Капитолия, расположенного напротив, исполосовали предвыборный плакат, наклеенный на стене. На нем красовался увеличенный фотопортрет Терри. Он был изображен в рубашке с короткими рукавами на фоне Скалистых гор, из-за которых встает солнце. Захватывающий образ молодого, полного сил человека — лидера, героя. Человека, в которого можно верить.
С началом его избирательной кампании плакат этот будет разослан по всей стране. Но для каждого региона разработан свой фон — силуэт города из восточных штатов, пшеничное поле или горный хребет. Словом, все то, чем гордится Америка. Предусмотрено все. Идея эта принадлежала Салли.
Он спросил ее, почему она выбрала именно этот его портрет.
— Таким я тебя увидела впервые,— ответила она.— В тот день в хьюстонском бэррио. Именно так ты выглядел, и я сразу влюбилась в тебя. Поэтому я хочу, чтобы вся Америка увидела тебя моими глазами. И так же влюбилась.
