Энди Оукс - Глаз дракона

Через два дня она будет в КНР. Виза… кровавая, истекающая красными чернилами язва в самом сердце паспорта. Неофициальный визит. Частная поездка. Самая частная из всех её поездок, ради того единственного в жизни, что никак не связано с грязью и секретными переговорами. Не запятнано помоями стремительных политических карьер и копания в грязном белье. Семья. Кровь. Её сын… Бобби. Лишь он принадлежит ей и только ей. Только сейчас она понимает, что её стремления и карьера украли у неё сына. Что он всегда был на втором месте после работы. Второй, всегда на заднем плане. Теперь он далеко, но теперь он важнее всего. У её сына наконец появилась мать. Вот теперь она поступает правильно.

Глава 5

Ей казалось, что в Китае по прилёту кругом будут сплошь ровные очереди и море выгоревших серо-голубых френчей. А вот и нет. В Хунцяо бурлит жизнь не хуже, чем в субботнем Кеннеди снежной зимой. Терминал выплёскивает волну за волной — море лиц, похожих, словно они сошли с одного конвейера. Высокие скулы, суженные глаза. Она вдруг кажется себе слишком высокой. Слишком светловолосой. Слишком женственной. Как она сражается с чемоданами. Одёргивает слишком короткую юбку, опускает её пониже. Повыше застёгивает блузку. Ноги, волосы, грудь, кожа… прямо как у Монро в «Некоторые любят погорячее». Ленивые мазки взглядов. Изучающий прищур. Все, все без исключения пялятся на нее. Нью-Йорк, Даллас… она всегда чувствовала свою притягательность. Но здесь ей кажется, что их взгляды прямо-таки иголками вонзаются в нее. Терминал кончается. Впереди расстилаются ряды агрессивно навязчивых таксистов. Жирные, злобные мухи в поисках своего куска пирога. Она встаёт в очередь, идёт вперёд под аккомпанемент хлопков ладоней. Вонь горючего, запах старости и скорого дождя щедрым потоком разливаются в воздухе. Сначала чемоданы, потом себя — волоком внутрь такси.

Проклятье, вечно нахватаю лишнего.

Юбка задралась выше колен. Вопрошающие радужки глаз движутся вслед каждому ее движению, словно здесь появился новый национальный спорт: «Провожание взглядом европейки на дальность».

— В отель Цзин Цзян, пожалуйста.

Такси стремительно набирает скорость. Устраиваясь на пластиковом покрытии сидения, она настраивается на путешествие в сердце города. Пятнадцать километров. Над головой водителя висит плакат с именем компании — владельца этой машины. «Дружелюбное такси». Да уж, дружелюбие! Водитель пялится на неё в зеркало всю дорогу, не собираясь упускать ни секунды.

Главный вход отеля Цзин Цзян смотрит на ряд магазинов, уникальных для Китая. Есть здесь и супермаркет, где продаются редкие деликатесы… шоколад, сыры, печенье. В кассу круглосуточная очередь… как в голодные времена.

Все ее силы ушли на то, чтобы не впасть в ярость снова, не схватить рассудительную администраторшу за белую блузку и не шваркнуть о стойку. Где, черт возьми, мой сын, ты, сука. Что вы с ним сделали?

Если не будет ответа, а откуда бы ему взяться, повторить то же самое с заместителем управляющего. Потом с управляющим, потом с главным мудаком, владельцем. Если бы думала, что из этого выйдет толк. Но она уже сказала всё словами, через тысячи километров. При любом удобном случае, с той ночи, как имя Бобби пронзило самое сердце её сна… срезав ее жизнь со всех прежних якорей. Они с Кармайклом терроризировали отель звонками. Требовали. Уговаривали. Настаивали. Пристально изучали каждый вежливый ответ. Препарировали сказанное в поисках несоответствий. Расчленяли слова и фразы. Исследовали молчание. Постоянное давление, и еще связи Кармайкла в Международном комитете по туризму Китая принесли им бумаги. Копии пятнадцати месяцев из книги регистрации посетителей отеля.

Номер 201 был занят, престижный северный блок, его всегда выбирают высокопоставленные лица. Никсон в феврале 72-го, Рейган — через 12 лет. И никакого Бобби Хейза. Нет такого имени в книге и никогда не было. И в другие комнаты его не вписывали. Словно он никогда не жил в Цзин Цзян. Но Барбара могла вызвать в памяти каждый телефонный звонок ему, Бобби, именно в этот отель. Она помнила номер наизусть: 53–42–42.

Она идёт к стойке, руки в карманах плаща, ощупывают толстую пачку писем и открыток. Некоторые написаны на бумаге с логотипом отеля, на некоторых стоит штамп отеля. Слова. Предложения. Описания отеля. Его комната. Вид из окна. Цепочки безумных каракулей. И всё равно они настаивают, что Бобби никогда не останавливался в отеле, по чьим коврам она сейчас идёт.

— Добро пожаловать в отель Цзин Цзян, мадам. Чем я могу вам помочь?

Безупречный английский, тот же, что и по телефону, гладкий, холодный. Отполированные слова выпадают изо рта, как кубики льда.

— Для меня был заказан номер на имя Хейз.

— Да, мадам, сейчас попрошу внести ваши вещи.

Точку в разговоре ставит стук ключа по столу. Тяжелый, большой, некрасивый брелок. Чтобы никто не позарился взять на память о прекрасном дне в Шанхае.

— Ваш номер 210, десятый этаж.

— 201. Я заказывала номер 201.

Девушка косится на экран монитора. Берёт с огромной доски другой ключ и отдаёт подошедшему носильщику с тележкой. Униформа на нём — с иголочки, а туфли поношенные, нечищеные. Под ногтями — траурные каёмки из отработанного машинного масла. Память о другой жизни.

— Ваш номер, 201, так же на десятом этаже.

Барбара заполняет регистрационную книгу, при этом думает, не потоком, но обрывками мыслей, о… и при этом молится, чтобы он, Бобби, не овладел её мыслями. Ведь его пальцы прикасались к этой книге. Держали этот брелок. Но и отбрасывать воспоминания о нём она тоже не хочет. Она борется за память о нём. Ей так хочется заполнить каждую секунду в жизни образом его лица.

Носильщик складывает вещи на тележку и идёт к лифту.

— Желаю вам приятно провести время в отеле Цзин Цзян, мадам Хейз.

Слова падают, как отрезанные ножницами. Барбара, не оглядываясь, входит в лифт.

201. Комната точь-в-точь, как описывал Бобби. Носильщик уходит, а она остаётся сидеть на краешке кровати. Сбрасывает плащ. Письма и открытки разлетелись по покрывалу. Кусочки белого и светло-желтого. Аляповатые, разрисованные картонки и в нетерпении разорванные конверты. Прочесть страничку из письма, стоя у окна, до боли в пальцах вцепившись в оконную раму, дать ей выпорхнуть из пальцев и упасть на пол. Его слова — в голове, в ушах, в глазах.

… Я не силен в описаниях… все время пишу археологические отчеты, из-за них, наверное… Но вот гляжу из окна и понимаю, что хочу рассказать тебе, что вижу. Колумбия, Бостон кажутся невероятно далекими. Ряд красивых зданий образует так называемую набережную Бунд. Она вся облеплена привязанными джонками. Прямо подо мной, рядом с музеем Сунь Яйсэнь (куда без связей не попадёшь, хорошо, у меня они есть), парк Фусин, где я каждое утро бегаю трусцой. Да, кстати… на восьмом этаже отеля есть ресторан, где подают отличный европейский завтрак, прямо как дома. Тебе бы понравился парк, он всем нравится, спасительный остров зелени в безумном городе… особенно летним днем. Большой, не меньше двадцати акров, но в нём не заблудишься. Старики просто обожают его, каждые пятьдесят метров сидит их сколько-нибудь человек, так и готовых кинуться на помощь потерявшемуся американскому мальчишке. Напомни, чтобы я сводил тебя туда, если когда-нибудь выберешься ко мне…

Вот она раскинулась, зелёная крыша листвы, прямо под ней. Стариков не видать, но она знает, что они там. Может, кто-то из них видел Бобби, разговаривал с ним? А может, кто-то гадает, куда подевался светловолосый американец, который всегда тут бегал перед завтраком?

Она идёт в ванную, перечитывая открытку, отправленную им двадцать второго, всего две недели назад. Немного помялась… вид на Хуанпу, несущую свои воды под колышущимся слоем барж и джонок. Мельком взглянуть на себя в зеркало. Волны струящихся белокурых локонов. И глаза… Два темносиних сапфира, удивляющих ее саму. Когда-то, в колледже, ее парень написал стихи про нее: «…похожа на ангела, который не может дождаться, когда же вернут из починки его крылья».

Это были единственные его стихи о ней, и единственные, хоть немного похожие на правду.

Наполняет раковину ледяной водой, окунает руки, плещет водой в лицо. И словно проваливается в бездонный колодец горя. Лишь медленные круги расходятся по воде.

Господи, Бобби. Господи… ты тоже умывался здесь? Та же комната. Та же раковина. Та же вода.

Падает на колени. Вокруг смерчем вихрятся исписанные листы, открытки. Отмечают её путь. Путь женщины, ослепшей от слёз.

Чёрт. Чёрт. Что-то же должно было остаться от тебя, Бобби? Ну хоть что-нибудь?

Найти волос. Длинный, вьющийся, светлый волос. Пожалуйста, хотя бы волос. Слезы стекают по рукам, скатываются на колени. Из носа течёт. Дышать нечем. Рвущиеся рыдания вместо воздуха.