Александр Звягинцев - Прокурор идет ва-банк
— Мне нужен Скорина Павел Тарасович! — ответил Оболенцев, уже догадавшись, кто перед ним стоит.
Павлу Тарасовичу сразу же пришелся по душе этот человек, особенно ему понравилось, что Оболенцев правильно сделал ударение на «и», произнося его фамилию.
— Павел Тарасович — это я! — представился он Оболенцеву и распахнул калитку. — Милости прошу! Заходите!
Оболенцев вошел в маленькое царство торжества природы в содружестве с человеком и был почти торжественно препровожден в беседку.
— Садись, устраивайся! — неожиданно перешел на «ты» дед. — Гостем будешь!
Павел Тарасович оставил гостя и ушел в дом, откуда скоро вернулся, неся довольно объемистую оплетенную бутыль и две пивные кружки.
Он налил вино из бутыли в пивные кружки и поставил одну из них перед Оболенцевым.
— Угощайся! — ласково сказал он. — Свое. Семьдесят седьмого года урожай. Настоящий «мускат». Такого в магазинах не продают. Одно время даже на «Белую дачу» поставлял. — Дед тяжело и виновато вздохнул. — Да что греха таить, и сейчас берут.
Оболенцев поразился объему посудины, из какой ему еще не доводилось пить вино, но, попробовав, сразу оценил и букет, и вкус напитка и не преминул похвалить хозяина:
— Вино изумительное!
Павел Тарасович расцвел на глазах.
— Ты пей, пей! — заулыбался он довольно. — У меня еще есть!
Но Оболенцев, выпив еще граммов сто, поставил кружку на стол. Он пришел с важным делом и не хотел до поры до времени превращать дело в гулянку. Он не знал еще, как воспримет Скорина весточку от Майера. Может, сразу выгонит и откажется говорить.
— У меня к вам дело, Павел Тарасович! — мягко сказал он.
— С чем пожаловал, мил человек? — засветился старик.
— Вы помните Майера?
Дед секунд десять ошалело смотрел на Оболенцев а.
— Как не помнить, — наконец проговорил он глухо, — знаешь, что скажу: пусть он, по-вашему, жулик, а по-моему, хороший человек…
Если Оболенцев выпил лишь четверть кружки, то дед опорожнил ее почти всю. И вино на него подействовало.
— Хоть и жулик, — повторил он, — а был хороший человек, не чета этим бандитам, — заявил Скорина решительно и гневно. — Вы, очевидно, из органов, — он опять перешел на «вы», — наверное, знаете, что Майер скончался в заключении. А что, разве дело еще не закрыто?
— Прекращено, — уточнил Оболенцев, — но вы напрасно думаете, что Майер скончался…
Оболенцев достал фотографию Майера, где тот стоял на фоне отеля «Империал», и протянул ее Скорине.
— Снято неделю назад! — объяснил он пораженному деду, с изумлением смотрящему на фотографию живого Майера как на привидение. — Я встречался с ним несколько дней тому назад. Он мне рекомендовал обратиться к вам за помощью. Вот, смотрите на обороте фотографии. Там его подпись и число стоят.
Павел Тарасович перевернул фотографию и внимательно стал рассматривать подпись.
— Так, значит, жив он? — обрел он наконец дар речи. — Господи! Поверить не могу! — Старик достал из кармана джинсов большой клетчатый платок и вытер им взмокшее лицо, а затем и шею. — Хотя почему не могу, такие, как Майер, в огне не горят и в воде не тонут! Ну, молодец, выкрутился, значит?..
Скорина налил себе опять полную кружку и залпом отпил половину.
— За упокой его души я пил уже не раз! — сообщил он Оболенцеву. — А вот за здравие пока нет. Присоединиться не хотите?
Оболенцев подумал и решил, что для пользы дела будет совсем неплохо, если он выпьет со стариком. И он залпом выдул все, что было в кружке.
— За здравие не помешает! — заявил он со значением в голосе.
— Что так?
— Опасную игру предложил! — пояснил Оболенцев. — И назвал вас.
— В каком смысле? — насторожился Павел Тарасович.
— В самом прямом! Что не побоитесь мне помочь. Я — следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР.
— Важная фигура! — уважительно протянул Павел Тарасович. — Решили, значит, копнуть поглубже?
— Поясните мне, пожалуйста, что вы подразумеваете, когда говорите: «жулик, но хороший человек»? Разве так бывает?
— В жизни все бывает! — хмуро ответил Скорина. — Майер жил лишь тем, что использовал многочисленные лазейки, которые оставляли наши торговые правила. Не то что некоторые бандиты.
— Это вы насчет «усушек-утрусок», что ли?
— Не только! Но в этом я вам помогать не буду. И не потому, что боюсь. Зарплату торговым работникам платят из расчета, что остальное сами наворуют. Люди с этих лазеек и живут. Что это я буду им кислород перекрывать.
— А почему теперешние — «бандиты»? — задал следующий вопрос Оболенцев, решив не усложнять тему и отсечь пока не относящиеся к ней второстепенные линии.
Скорина задумался. И в задумчивости налил из бутыли еще по полной кружке своего отличного вина.
— Вы Юрпалова имеете в виду? — уточнил вопрос Оболенцев.
Павел Тарасович слегка стукнул своей кружкой по кружке Оболенцева и отпил с четверть содержимого.
— И его тоже! — сказал он задумчиво и замолчал.
— Так что Юрпалов? — подтолкнул старика к откровенности Оболенцев.
— Лихоимец! — прорвало Скорину. — Чистой воды лихоимец! С живого и мертвого по три шкуры дерет. С павильонов, с палаток, с буфетов на этажах, а про бары и рестораны и говорить нечего — этих он как передовая доярка доит…
— И все платят?
— А кто не платит: вот те бог, а вот — порог!
— Павел Тарасович, это Юрпалов со своей шайкой вас из ресторана «ушли»?
— Не успели! — явно обиделся дед. — Сам ушел! Я ж повар, профессиональный повар! А если отстегивать Юрпалову каждый месяц установленную сумму, разве блюда по-людски сготовишь? А?.. He-а! Не получится! А раз так, то по мне лучше в саду копаться, розочки да виноград выращивать, вино делать, чем курортников внаглую обирать. Это ему «ссы в глаза, скажет — божья роса»!
— Жаловаться не пробовали?
— Куда? — удивился старик. — Если только в Москву, так там такую мелочовку и рассматривать не будут, сразу же отошлют сюда, на место разбираться, а здесь у Юрпалова все схвачено. Вся их кодла за Катериной Второй как за каменной стеной. И ничего с ним не сделаешь! Вот вы завели на него дело, когда Майера взяли, а чем кончилось? Пшиком!
Старик отпил еще четверть кружки, пребывая в самых расстроенных чувствах.
«Какой могучий человек! — уважительно подумал Оболенцев. — В его годы так лихо пить». И, последовав примеру хозяина, отпил столько же.
— Прекрасное вино! — опять похвалил он Скорину. — Без дураков!.. А кто это — Катерина Вторая?
— Неужто в Москве о ней неизвестно? — искренно удивился Скорина. — А она лапшу на уши вешает, что всех там знает.
— Вы мне все-таки не ответили, кто это — Катерина Вторая? — настаивал Оболенцев.
— Сразу видать, не местный! — заворчал дед. — Тут ее все знают! Нельзя не знать. Так у нас прозвали Борзову Тамару Романовну — ого-го баба! Хватка у нее железная, да и ума не занимать. Подожди!..
Он хлопнул себя по лбу, словно вспомнил что-то важное, и, ничего не говоря, не совсем ровной походкой пошел к дому. Через минуту он вернулся назад с большим капитанским биноклем в руках.
— Какой замечательный бинокль! — позавидовал Оболенцев. — Таких не продают, к сожалению. Подарок?
— Подарок! Это когда я работал еще в «Морском». Капитан дальнего плавания подарил. Обслуживал я его свадьбу. Как видно, так угодил, что решил подарить он мне на память нечто незабываемое… Вставай! Пошли, чего покажу.
Павел Тарасович повел Оболенцева вокруг своего дома.
Оболенцев шел по выложенной морским булыжником тропинке и испытывал невольное восхищение перед этим ухоженным садом. Во всем чувствовалась крепкая рука настоящего хозяина, который с землей на «ты», и эта любовь взаимна.
Они подошли к забору с тыльной стороны домика деда.
Павел Тарасович раздвинул ветви высоченных, выше человеческого роста, кустов малины и показал рукой на кирпичный особняк.
Протянув Оболенцеву бинокль, дед сказал, усмехаясь:
— Царица без дворца, что жених без женилки! — И добавил: — Ha-ко, глянь!
Оболенцев взял бинокль и посмотрел на «дворец».
Там уже шли последние работы: докрашивали фасад, мостили булыжником дорогу к подземному гаражу, навешивали массивные металлические ворота. Всем этим занимались загорелые солдаты, видимо, из расположенного неподалеку стройбата. Обнаженные по пояс, в выгоревших на солнце галифе и в сапогах, они под присмотром сидящего в тени на веранде прапорщика наводили последний глянец.
Медная крыша строения сверкала, как золотая.
Оболенцев вернул бинокль деду и спросил:
— А вы знакомы с этой царицей?
Скорина так удивился, что потерял поначалу дар речи.
— Я-а? — протянул он, наконец обретя его вновь. — Да она, Тамарка, у меня еще в «Морском» с поварих начинала. Шустрая была девка, но вороватая, за ней глаз да глаз нужен был…
