Николай Леонов - Мент поганый
Кац Анатолий Самойлович был отпрыском некогда известного семейства ювелиров и антикваров. Отца Анатолия Самойловича за любовь к камешкам и золоту отправили в ГУЛАГ, где он и погиб в неизвестном месте. Деда походя, без особой злобы расстреляли не то красные, не то белые – неизвестно, свидетельства женщин, которые в семье жили дольше, противоречивы. Прадед, известный в Европе ювелир, дожил аж до шестидесяти с хвостиком, дальше не получилось, его зарезали во время очередного на Руси еврейского погрома.
Анатолию Самойловичу дали русское имя, крестили в православной церкви, но с отчеством, фамилией, главное, с внешностью сердобольные женщины ничего поделать не могли. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы человек, абсолютно чуждый антисемитизма, если таковой на Руси остался, подумал об Ершалаиме, Голгофе и проклятых евреях, которые распяли «нашего» Христа.
На сегодняшний день Анатолию Самойловичу исполнилось пятьдесят пять, он выглядел на свои, ни прибавить, ни отнять, был росту среднего, не толст, за собой следил, одевался модно, добротно, но, хотя занимался камнями и золотом, украшений не носил. Глядя на него, можно было подумать, что перед вами благополучный еврей, который, естественно, где-то подворовывает, но живет тихой, размеренной жизнью, философски готовится к старости. Так вот, ничего подобного не было. За усредненной, спокойной внешностью в Анатолии Самойловиче жил человек бешеного темперамента, огромной работоспособности, незаурядного ума, великий ювелир, золотых дел мастер, финансист и банкир.
Думаете, всех перестреляли, пересажали, изничтожили? Должен огорчить, еще единицы сохранились, и Анатолий Самойлович Кац тому живое доказательство. Его связей как внутри державы, так и за ее пределами никто не знал, сделки не фиксировались ни в каких отчетах и бухгалтерских книгах, но Кац мог купить или продать камней и золота на миллионы. Оговоримся, что миллионы советских, деревянных. С валютой было сложно, по этой причине Кац и приехал, по той же причине и попадет в беду. Из присутствующих Кац являлся единственным реально богатым человеком. Его услугами не мог пренебречь ни современный бизнесмен Юдин, ни обиравший рэкет, проституток и мелких валютчиков Гоги Мельник, ни патриарх воровского мира Губский.
Обед на высшем уровне проходил в тихой неофициальной обстановке. Каждый из присутствующих считал себя фигурой главной, относился к коллегам с пренебрежением, словно к обслуге, мол, жизнь такая, приходится терпеть. От спиртного воздерживались, разговор не клеился, начинать обсуждать дела ни один не хотел, каждый полагал, что его слово последнее. Гоги Мельник рассказал несколько анекдотов, финансист Юдин эти анекдоты знал, банкир Кац не любил пошлости, а патриарх Губский их просто не понял, взглянул неодобрительно, нахмурился. Он любил вкусно поесть и в напитках толк знал, но его положение обязывало относиться к разносолам и коньякам пренебрежительно, воровской закон призывал к простоте и строгости.
– Казну людскую профуфукиваете. – Губский слизнул с подагрических пальцев прозрачные черные икринки. – Кусок мясца, картофель да капусты квашеной, стакан самогона. – Он хрустнул крылышком цыпленка и замолчал.
Чушь собачья, хотел сказать Юдин, который отлично знал, что из воровского общака давно уже не брали ни копейки, но воздержался. Борис Андреевич промолчал не из осторожности – от понимания бессмысленности возможных пререканий. «Крышу» над этой резиденцией поддерживал он, используя свои деловые связи среди номенклатурных товарищей, которые в качестве консультантов и советников получали мзду в некоторых предприятиях.
Гоги Мельник хотел сказать и имел что, но воздержался, так как два его человека недавно получили по «червонцу», сейчас толклись по этапам и должны днями прописаться в лагерях. Людей следовало обустроить, «подогреть», лучше Губского никто помочь не мог.
Кац промолчал, так как никогда патриарха не слушал.
Губский расценил молчание как признание вины и продолжал:
– Народ мельчает, а я старею, силы уже не те. – Натужно кривясь, он пригубил марочного коньяка. – Вот однажды, дай бог памяти…
– С памятью у тебя нормально, – не выдержал Гоги Мельник. – Проси у бога совести.
– Сопляк! – Губский скомкал крахмальную салфетку. – Когда я говорю, ты должен…
– Все верно, уважаемый Эдуард Федорович, – вмешался Юдин, – я с вами абсолютно согласен. – Он подмигнул Гоги, постучал пальцем по виску. – У нас маленькая накладочка, Гоги нервничает, так как у него должность нервная. Мы хотим у вас совета попросить, к вашей мудрости прибегнуть.
Кац хотя и не знал сути вопроса, но дипломатию Юдина оценил, поднял на него агатовый взгляд, кивнул.
– Борис, ты не прав. – Гоги выпил рюмку водки, дернул плечиком. – Зачем человеку мозги пудрить, я вопрос сам решу. – Он взглянул на часы. – Да уже и нет вопроса, ребята сняли его с повестки дня.
Гоги собственная шутка понравилась, он довольно хохотнул. Но Юдин укоризненно покачал головой, постучал ногтем по зубам, указал взглядом на Губского. Гоги понял, что Борис оценивает ситуацию более серьезно, и задумался. Мыслил он быстро, иначе бы не мог занимать свой пост.
Неожиданное появление сыщика Мельник воспринял как факт неприятный, но не более того. Собравшиеся здесь люди в законе, при паспортах, должностях, давно компетентным органам известны, но на сегодняшний день чисты, зацепиться властям не за что. Гоги даже позабавила мысль о том, как милицейский полкаш возвращается к начальству и говорит: мол, выгнали меня авторитеты, швырнули за порог, словно щенка. Что ни говори, а свобода и гласность имеют свои преимущества. Гоги решил о милиционере Губскому и Кацу ничего не говорить, позже разобраться, где протекло, и залатать.
Но, серьезно задумавшись, Мельник удивился собственной глупости. Коли о происшедшем несколько человек знают, то обязательно, как круги по воде, расплывется слушок. Он будет обрастать липкими домыслами, прикатится к Губскому, проплывет в зонах. А патриарх на месте присутствовал и ничего не знал, и упадет холодное слово «продали». Мельник встретился взглядом с Юдиным, согласно кивнул, мол, договорились, излагай. Однако Борис Андреевич был умен, он перегнулся через стол, заменил у Губского тарелку, подложил севрюжки, наполнил рюмку.
– Ваше здоровье, Эдуард Федорович, долгие вам лета!
Губский благосклонно кивнул. Когда все выпили, Юдин продолжил:
– Георгий совета просит…
– Ну? – Губский шевельнул лохматой бровью.
Мельник своего неудовольствия не выказал, заговорил весело:
– Менты кругом, засилье просто, продыху нет. Мы сегодня приехали, а тут один проживает, я попросил съехать. Одобряете?
Кац брякнул ножом, взглянул на Юдина укоризненно. Анатолий Самойлович отлично понимал, что никто здесь просто так поселиться не может. Губскому это невдомек, ему польстило внимание, да и коньяк прибыл к месту назначения, разлился теплом, согрел ноги, голову захмелил.
– Не одобряю, – ответил патриарх беззлобно и хихикнул. – Чего цепного пса без нужды злить, пусть живет. Помню, в пятидесятых посетил я Сочи, так в соседнем номере большой чин проживал. У него белявенькая девчонка была, из наших, марафет втыкала… Так к чему это я? – Он оглядел закуски, пошевеливая над ними длинными узловатыми пальцами. – Эх, капустки бы квашеной… Да, так с тем вертухаем я вечером в картишки перебрасывался. Он мне красиво пел, какая у него жизнь сложная, рисковая. Так что не следует товарищей без нужды злить, силу свою выказывать.
Мельник, Юдин и Кац переглянулись, как это делают взрослые, слушая поучения ребенка.
– Верно, дурак, он и есть дурак, его только могила исправит, – зло сказал Гоги.
– Молодой, – решив, что Гоги занимается самокритикой, Губский растянул бледные губы в улыбке. – Ништяк, толкач муку покажет.
Дверь приоткрылась, и в номер проскользнула пассия Гоги Мельника, высокая, прекрасно сложенная блондинка Людмила Заслонова, проходящая в картотеке МУРа под кличкой Авария.
– Здравствуйте, приятного аппетита. – Она скользнула гибким телом, склонилась к Гоги, шепнула: – Очень нужно, выйди.
– Очень? – Гоги обнял ее за бедра, улыбнулся, хотя недоброе предчувствие шевельнулось где-то внутри, тяжелым комком оттянуло в желудок. – Извините, уважаемые.
Он вышел за девушкой в коридор и, увидев стоявших поодаль Степана и Толика, поманил пальцем.
– Ну?
Степан приготовил речь, но при виде грозного шефа слова забыл, кашлянул и выдавил:
– Мент с вами говорить хочет…
Гоги обошел боевика, развернул его лицом к свету, уперся взглядом.
– С кем он говорить хочет?
– Ну, с вами, – прошептал Степан. – Лично.
– С кем это «с вами», мать твою! Он что, имя знает?
– Сказал уважительно, мол, передай Георгию Акимовичу Мельнику, хочу встретиться…
Гоги кивнул, оглядел боевиков, никаких травм не заметил. Купить не могли, денег у ментов нет. Каким образом этих голубков убедили идти сюда и молоть чепуху? Запугали? «Это я позже разберусь, – решил Мельник, – сейчас важно удивления не показывать, лица не терять. Видно, у него крупные козыри на руках, придется переговорить, выяснить».
